Дальними дорогами (СИ), стр. 64

— Ой, елка! — радостно воскликнул Юрка. — А вы где Новый год встречаете?

— Я… дома.

— А нас с Ленусиком ее друзья из технаря к себе позвали. Представляете?

Гольдман отлично представлял. Школьнику Юрке эти «друзья из технаря», надо полагать, виделись некой взрослой, крутой компанией. Да еще и в дополнение к обществу ненаглядного «Ленусика» (черт бы ее подрал!). Пришлось основательно напрячься, чтобы изобразить приличествующее данной ситуации восхищение. Кажется, получилось не слишком хорошо.

— Это здорово. Повеселись там и за меня тоже.

— Я к вам приду первого, ладно? Поздравимся.

— Само собой. Только ты позвони сначала — вдруг меня все-таки куда-нибудь в последний момент выдернут.

Это была довольно жалкая попытка сохранить остатки чувства собственного достоинства, но, похоже, она сработала. Во всяком случае, выразительное лицо Юрки ощутимо посветлело:

— Конечно, выдернут! Даже не сомневайтесь.

«Кому я нужен!» — мысленно пожал плечами Гольдман.

И оказался неправ.

Пашка, подлец, позвонил ровнехонько тридцать первого. Гольдман, решительно запретив себе предпраздничные уныние и сплин, уже отварил картошки для «оливье» и, завернув подарок Юрке от Деда Мороза в листок темно-синей бумаги из специально купленного набора для детского творчества, аккуратно положил его под сияющую разноцветными огнями елочку. Не беда, первое января уже совсем скоро. О том, что «как Новый год встретишь, так его и проведешь», не хотелось и думать. Хотя… Ничего нового. Одиночество — штука вполне привычная, а надежда — ужасно глупая. В холодильнике охлаждалась бутылка «Хванчкары», по телевизору показывали «С легким паром». И вдруг — Пашка.

— Послушай, у нас тут — экстренный сбор!

— У кого это «у нас»? — осторожно полюбопытствовал Гольдман.

— Любаша Мартьянова из Ашхабада на праздники прилетела. Помнишь Любашу?

Еще бы Гольдман ее не помнил! Черненькая вертлявая Любаша сидела перед ним и периодически клянчила списать контрольные по физике и математике.

— Во-о-от! — обрадовался Пашка. — А еще Лерыч будет с Иришкой. И Тёма. Светка Буркова опять же обещалась. Ну и кое-кто со стороны. Лучшие люди нашего времени. Сто лет не собирались. Ну, ты придешь?

«А что я, собственно, теряю?» — подумал Гольдман. Пустая квартира нагоняла грусть, словно ее в эту праздничную ночь внезапно оккупировали призраки. Да и жил Пашка относительно недалеко — с полчаса быстрой ходьбы. Самое то — по холодку. Можно и с транспортом не заморачиваться, и уйти в любой удобный момент. А то транспорт в новогоднюю ночь… Оставалось только честно предупредить:

— У меня из жратвы в наличии — «оливье» и бутылка вина. Не готовился я к глобальным отмечаниям.

— Тащи! — обрадовался Пашка. — Все в дом, все в семью! Вкусностями девчонки обеспечат, а «оливье» много не бывает.

— Ко скольки приходить?

— К десяти.

— Буду.

Пришлось срочно снаряжаться: влезать под душ, гладить единственную сочетающуюся с джинсами парадно-выходную рубашку, дорезать салат. Руки заняты — голова свободна.

Он бы все эти приготовления с удовольствием послал к черту — лишь бы рядом был Юрка. Просто в одной квартире.

Но Юрки не было, и Гольдман, вздохнув, закрыл за собой дверь. Елочку он выключать не стал: пусть мигает на окне — как-никак праздник.

Народу у Пашки собралось — настоящая толпа. Или это так выглядело на не слишком роскошных площадях стандартной двухкомнатной «брежневки». Первые двадцать минут своего пребывания в гостях Гольдман потратил на то, чтобы заново познакомиться с бывшими одноклассниками. Сто лет не виделись! Особенно изменились девчонки: повзрослели, посерьезнели, полезла из них этакая вызывающе-зрелая женская энергетика. Кто-то уже давно замужем, кто-то — еще нет. На Гольдмана смотрели с интересом. Пускай маленький, зато холостяк! Пашка блистал и ослеплял своей блондинистой красотой, сыпал шутками (даже не чересчур пошлыми) и подливал всем желающим шампанского. Остальные мужики, быстренько скооперировавшись, курили на застекленном балконе и трепались «за жизнь».

Короче говоря, вечер как вечер.

В половине одиннадцатого всех позвали за стол. Гольдман забился в угол и максимально артистично делал вид, что его здесь нет. Подняли первый тост. Проводили старый год. Когда в дверь позвонили, сначала никто и не услышал. На повторный довольно настойчивый звонок Пашка рванул открывать, а потом Гольдман попросту не поверил собственным глазам. Нет, мир, конечно, тесен, но не настолько же!

— Это — Юра. Талантливый поэт и вообще прекрасный человек. Прошу любить и жаловать.

Гольдману захотелось сползти под стол и произнести там все матерные слова, употребляемые в подобных ситуациях невоздержанным на язык Блохиным.

— Здравствуй, Алеша! — сказал, протягивая руку, Юрий Лозинский, однофамилец знаменитого переводчика.

*

К трем часам Гольдман отчетливо осознал: все, бобик сдох. Домой и только домой! Наверное, Юрочка Лозинский по сути своей был все-таки вампиром, хоть и не боялся солнечного света и «жидовского» салатика с чесноком — сил после общения с ним не осталось ровно никаких.

А начались неприятности с того, что он как-то незаметно оказался восседающим рядом с Гольдманом, и его ладонь при этом осторожно поглаживала гольдмановскую коленку. Юрочка пребывал в типично своем репертуаре: небрежно потягивая шампанское, жаловался расположившейся слева от него Светке Бурковой на несложившуюся личную жизнь (через несколько минут Светка, уже три года находящаяся в разводе, была готова сложить и максимально обустроить несчастную Юрочкину личную жизнь собственными руками), а сам то и дело многозначительно поглядывал в сторону Гольдмана. Читал душещипательные стихи о любви и, похоже, едва не плакал от переполняющих его чувств, а в паузах томно вздыхал, щекоча дыханием гольдмановское ухо.

— Леш, ты куда? — а Гольдман так надеялся, что побег на балкон останется незамеченным в суете намечающихся танцев.

— Покурить решил, Паш.

— Так ты ж не куришь!

— Ну, значит, подышать свежим воздухом.

— Леш, там холодно. Ты бы накинул что-нибудь.

— Не замерзну.

На балконе и вправду было холодно. Но недолго. Потому что уже буквально через три минуты следом за Гольдманом туда втек Юрочка, и сразу стало довольно жарко.

— Я думал, ты мне позвонишь.

— Извини, телефон потерялся, — Гольдман из последних сил старался быть вежливым. Все-таки Новый год, как-никак. Праздник!

Юрочка обрадовался:

— Я тебе запишу! А ты мне дай свой.

— Потом, попозже.

— Алешенька, я так соскучился! Если бы ты только знал!

Гольдман поморщился. Ну и что с ним прикажете делать? А ведь пил-то, вроде, всего ничего. Коварная штука — шампанское!

— Юр, неудобно. Увидит еще кто-нибудь…

— У них там — медленные танцы. Мужиков, как всегда, меньше, чем дам. Им не до нас, радость моя! Давай потанцуем? Музыка хорошая, слышишь?

Гольдман слышал. Там, в комнате, где возле большой — под самый потолок — елки томно кружились пары, Джо Дассен пел: «Если б не было тебя…»

Руки Юрочки скользнули Гольдману на талию, вытащили у него из-под ремня рубашку, провели по коже. Гольдман вздрогнул. К нему слишком давно никто не прикасался — разве что врачи в больнице. И тело среагировало так, как ему и было положено: быстро, жарко. «Сейчас, к чертям, взорвусь!..»

Гольдман резко вывернулся из ласкающих рук и ломанулся в комнату, напоминая самому себе очень маленького, но совершенно смертоносного медведя гризли.

А Лозинский остался стоять на балконе.

— Леш, ты уже домой? И даже чаю не дождешься? Иришка такой «Наполеон» сваяла — закачаешься!

— Извини, Паш, что-то мне нехорошо — устал. Сам знаешь, с моим сердцем…

Гольдман терпеть не мог спекулировать собственным отвратительным здоровьем, но нынче это показалось простейшим способом уползти из гостей, никого не обидев. Если только Юрочку. Но на того Гольдману было абсолютно точно плевать.