Дальними дорогами (СИ), стр. 58

Потом выяснилось, что отец оставил ему самое, по его словам, ценное — свою гитару. На добрую память.

(Надо же! А он-то недоумевал: откуда в их доме отцовская гитара! Вот и вспомнилось…)

*

Юрка слушал внимательно. Пожалуй, даже слишком. Едва лишь Гольдман закончил рассказ, перед ним словно сам собой материализовался стакан крепкого сладкого чая. Вообще-то, сладости было, кажется, чересчур, но в тот момент она пришлась как нельзя кстати. Во всяком случае, когда на дне чашки остались одни чаинки, руки перестали трястись, а щеки — неметь.

Оказывается, иногда воспоминания могут удивительно выматывать — точно сдача большого количества крови или какой-нибудь марафонский забег.

— Сходите умойтесь. Полегчает, — как ни в чем не бывало велел Блохин. И Гольдман пошел.

Потом пытались смотреть телевизор, но ничего доброго днем не показывали. Юрка благородно уступил Гольдману его же собственный диван, Гольдман укрылся пледом и как-то незаметно для себя уснул. Последнее, что он успел отметить уже расплывающимся сознанием: Юрка стащил с полки книгу и уставился в нее, покусывая нижнюю губу и почему-то не переворачивая страниц.

Спал Гольдман, похоже, долго, потому что, когда проснулся, было уже темно. Юрка чем-то брякал на кухне – видимо, готовил ужин.

Чувствуя себя ужасно помятым и удивительно отдохнувшим, Гольдман направился туда. На голубом пламени газа булькала в кастрюле картошка, и Блохин сосредоточенно тыкал в нее вилкой.

— Вроде сварилась, — пробормотал он, не оборачиваясь.

Гольдман ощутил, что зверски голоден. Обед они, определенно, пропустили. Хотелось верить, что Юрка сообразил что-нибудь зажевать, а не стерег его сон натощак.

Впрочем, пока исходящую паром картоху раскладывали по тарелкам, Юркин живот урчал так выразительно и жалобно, что все сомнения на сей счет мгновенно рассеялись: не ел, терпел, чтобы сесть за стол вместе.

Губы Гольдмана сами собой расползлись в блаженной и, надо думать, абсолютно идиотской улыбке.

Юрка подозрительно на него посмотрел.

— Сон приснился хороший, — соврал Гольдман.

Ужинали они в молчании.

А потом Юрка помыл посуду и потащил Гольдмана на улицу — любоваться звездами.

Гольдман не стал высокомерно пыхтеть, что в городе звезд почти не видно из-за яркого электричества, и вообще они здесь совсем не те. Особенно учитывая, что вид на августовское небо с ближайшего, уже погруженного во мрак стадиона был совершенно божественным. И к тому же им повезло попасть под звездопад.

— Персеиды — метеорный поток, — авторитетно заметил Юрка.

А Гольдман, усмехаясь, толкнул его локтем в бок и строго велел:

— Желание загадывайте, товарищ астрОном!

Звезд падало много — хоть зазагадывайся. Юрка смотрел в небо и молча шевелил губами. А Гольдман смотрел на Юрку. И в эту ночь у него не было больше ровным счетом никаких желаний.

====== Глава 15 ======

«Мы — птицы певчие. Поем мы, как умеем».

Александр Вертинский

*

Укладываясь спать, Юрка сказал:

— Мне на работу завтра. К восьми. Вы не вставайте — я сам как-нибудь.

— А как же совместный утренний забег?

Учитывая давешний гольдмановский позорный провал на спортивном поприще, прозвучало жалко.

Юрка сделал вид, что не обратил внимания.

— Мне завтра все силы понадобятся. Понедельник же — поступление товара. Поэтому бегите без меня.

Гольдман подумал, что один никуда не побежит — не интересно.

Но утром поставил будильник на семь, чтобы успеть накормить вечно куда-то опаздывающего Блохина завтраком. Юрка поднимался тяжело: пытался спрятаться под одеялом, посылал очень далеко и совсем нелитературно и даже лягался, когда Гольдман, рассвирепев, дернул его за пятку. Впрочем, яичницу с гренками умял довольно бодро и к выходу стал вполне похож на человека.

— Чтоб я еще раз с тобой по ночам на звезды ходил смотреть, — изрек Гольдман, наблюдая, как Юрка завязывает шнурки на своих кедах. (Сказать по правде, обнажившийся во время этой непростой процедуры кусок блохинской спины выглядел прямо-таки обалденно. Совершенно обалденно.)

— Да куда же вы денетесь! — как-то весьма беспечно отозвался разогнувшийся Юрка, и у Гольдмана потеплело на сердце. В самом деле, куда он денется! Позовут — пойдет. «Хоть на край земли, хоть за край!» — как пели удалые цыгане в рязановском «Жестоком романсе». Только бы позвали.

— Вот, возьми, — нарочито безразлично буркнул он, чтобы скрыть накатившее внезапно смущение.

— Это еще что?

— Со зрением плохо? Ключи. Ты же теперь вроде как здесь живешь. Тебе понадобятся. Мало ли, может, мне куда-то нужно будет уйти.

Ключи были еще мамины: на двух сцепленных между собой колечках, с крошечной стилизованной фигуркой узкоглазой девушки, вырезанной руками каких-то северных умельцев из моржового бивня.

— Вы мне даете ключи от своей квартиры? — кажется, на Юрку напал ступор, хотя Гольдман никак не мог понять, с чего вдруг такая бурная реакция на вполне себе бытовой момент.

— Да. Это запасной комплект. Кто приходит первым — готовит ужин. Договорились? — и он едва ли не силой впихнул связку ключей в Юркину ладонь.

— Да, — как-то странно глядя на Гольдмана, выдохнул Юрка. — Да, Алексей Евгеньич. Конечно. Спасибо! А сегодня у вас дела? Поздно будете?

— Давай так, — Гольдман позволил себе немного расслабиться, — если я куда-нибудь соберусь вечером — оставлю записку на зеркале. Вот тут, — он ткнул пальцем в мутное стекло.

Давно ему не доводилось писать подобных записок — с тех пор, как слегла мама. Ощущение было необычным.

— И ты, если захочешь без меня прогуляться — тоже пиши письма. Мало ли какая ерунда может случиться с телефонами.

— Хорошо, — по-прежнему слегка заторможенно кивнул Юрка, опуская ключи в карман. — Ну… я пошел?

— Удачи! — сказал ему вслед Гольдман и, закрывая дверь, запоздало сообразил, что не объяснил про коварно заедающий порой верхний замок. Ладно, оставалось надеяться, что хоть на первое время тот не станет демонстрировать Юрке свой норов.

Хотелось верить, что постепенно Юрка привыкнет к весу чужих ключей в кармане. Зато теперь у него всегда будет укрытие на случай чего. На случай чего? Гольдман не желал об этом думать.

Но не думать не получалось.

Даже вытащенные на свет божий из ящика стола бланки календарных планов на новый учебный год, которыми он честно пообещал себе заняться в последнюю неделю отпуска, так и лежали пустыми, хотя он изо всех сил всматривался в разлинованное тонкими черными линиями белое пространство листа.

План? Да. У него, кажется, имелся один план. Аккурат на текущий день. Что там у нас нынче на календаре? Понедельник? День тяжелый, знаем! Вот, стало быть, нормальный календарный план — понедельничный.

Вечером. Часов в семь. Придется Юрке самому сегодня готовить ужин!

Или нет. Гольдман встряхнулся и отправился за продуктами в магазин. В конце концов, до вечера у него имелась еще масса времени.

*

— Тебе чо надо?

Гольдман брезгливо поморщился. От человека, стоявшего в дверях, исходил целый букет разнообразных отвратительных запахов: от перегара до давно немытого тела. С легким оттенком машинного масла или еще какой-то дряни для смазывания станков. Этот, пожалуй, был самым приличным.

— Здравствуйте, Федор Васильевич. Меня зовут Алексей Евгеньевич Гольдман. Я — классный руководитель вашего сына.

— Та-а-к… — войти внутрь Гольдмана не пригласили. Похоже, законы гостеприимства обитателей комнаты номер триста три на незваных посетителей не распространялись. Ну и ладно! Не больно-то и хотелось. — Что эта… сволочь опять натворила?

Было видно, как Юркин отец проглотил уже готовое вырваться вместо «сволочи» куда более крепкое слово, но в последний миг удержался. Все-таки классный руководитель сына — это почти официальный представитель власти. А с властью лучше не ссориться. По крайней мере, без особой нужды. Гольдман стиснул зубы. Теперь он как никогда отчетливо понимал желание Юрки уйти по возможности дальше из этого… дерьма. И страшно корил себя за то, что так долго тянул с визитом.