Дальними дорогами (СИ), стр. 55

Ужин готовили в четыре руки.

Ночью Гольдман спал как убитый. Похоже, напряжение первых суток стало наконец отпускать. Человек — ужасно живучая тварь. Ко всему привыкает.

Утром в окно заглянуло солнце. Словно август, пересчитав напоследок оставшиеся у него дни, вспомнил, что он все-таки летний месяц, и выдал уставшим от дождей людям весь причитающийся им остаток тепла и света.

Заспавшегося Гольдмана разбудил Юрка, неприлично бодрый, энергичный, успевший облачиться в довольно потрепанный спортивный костюм. Гольдман мысленно обложил нелитературными словами (коих знал вполне достаточно, хоть и старался не употреблять) того идиота, кому накануне втемяшилась в голову идея бегать по утрам. После вчерашних подвигов болели и ныли даже те мышцы, о существовании которых он раньше вовсе не подозревал.

Но вставать пришлось. Надоедливая, приставучая Блоха (вот тут почему-то всплыло всегда раздражавшее Гольдмана Юркино школьное прозвище) никак не желала оставить несчастного человечка под теплым уютным одеялом в покое. Металась по комнате, нудела над ухом весьма громогласно:

— Подъё-ё-ём!!!

Гольдман мрачно подумал, что, если бы он это гадское создание так не… гкх-м… не относился бы к нему столь хорошо — убил бы уже, короче. Только двум людям позволялось прежде над ним издеваться: маме и Вадьке. Блин!

На улице его страдания, кстати, не прекратились.

— Что вы плететесь, как сонная корова? — возмущался даже слегка пританцовывавший на месте от нетерпения Юрка, когда они выпали из подъезда.

— Потому что я и есть сонная корова? — миролюбиво спросил Гольдман, пытаясь незаметно размять ноющие мышцы и не слишком при этом морщиться от боли. — Пожалей старого больного человека, ты, юное спортивное дарование!

— Старый! Ха! — презрительно выдохнул Юрка. — Куда бежим?

Гольдман поглядел на него чуть оторопело.

— Куда-куда! На стадион, вестимо.

— Кто бегает на стадионе?! Это же скучно!

— Правда? — Гольдман усмехнулся. День обещал быть по меньшей мере познавательным. — Тогда веди!

И Юрка повел. Бежал он не торопясь, аккуратно отмеряя асфальт своими сильными, натренированными ногами в ветхих, потрепанных жизнью кедах, исправно тормозя, чтобы не оставить Гольдмана далеко позади. Тот был страшно благодарен за такую молчаливую заботу, особенно на первых порах, когда тело требовалось буквально заставлять работать. «А ведь когда-то летал, как ласточка, а не трепыхался, как старый баклан…»

Гольдман так сосредоточился на самом процессе бега и на том, чтобы не отстать, что не слишком внимательно смотрел по сторонам. Отмечал только, когда приходилось волей-неволей притормаживать у светофоров или пропускать заворачивающие во двор машины, занимающиеся вывозом мусора. (Вот подкинуло же кое-кого в ненормальную для отпуска рань!) Светофоров на пути попалось три, машин — две, отмахали Гольдман с Юркой в общей сложности где-то пять кварталов. (Кстати, сколько это в стадионных дорожках? И, честно сказать, по гари бежать легче, чем по асфальту.) Затем силы все-таки покинули Гольдмана, и он позволил себе жалко булькнуть:

— Юр… Привал.

— Ладно, — мгновенно согласился снисходительный к чужим слабостям Блохин. — Давайте во двор, тут скамейки есть.

Иногда судьба ведет нас странными дорогами… Гольдман почти упал на скамейку, покрашенную веселенькой голубенькой краской. (В этом дворе никогда бы не допустили столь вопиющего безобразия, как облезлая, да и вообще неэстетичная, скамейка. Живший в первом подъезде бессменный управдом Семен Иванович Гвоздиков всегда следил за состоянием вверенной ему территории бдительным начальственным оком. Похоже, и сейчас следит…) Ну почему именно сегодня?

Гольдман не был здесь… со смерти мамы и не был. Раньше заходил просто так, поглядеть на знакомые окна, повспоминать. А потом стало слишком больно. Перемещался по славной улице Ленина с деловым видом, опустив глаза, как можно быстрее перебирая ногами: вперед, вперед!

— Алексей Евгеньич, у вас все в порядке?

Чертов заботливый Блохин! Откуда ты знаешь про это место за тяжелой чугунной решеткой? И про лавочки?

А еще у края детской площадки до сих пор торчали самые настоящие металлические качели, на которых так удобно было крутить «солнце» на зависть пацанам из соседних дворов. А чуть левее — скрипучая карусель: разбегись как следует, вскочи на предназначенное для дошколят фанерное сиденье — и лети! И песочница под грибком, расписанным красной краской с белыми кругами — мухомор, да и только! И здоровенная круглая клумба прямо посредине, засаженная анютиными глазками и бархатцами, являвшимися предметом особой заботы бабулек-пенсионерок. Ох и доставалось когда-то Лешке Гольдману за угодивший в середину цветочного великолепия футбольный мяч! А замыкавшие двор гаражи? Каких трудов стоило мелкому недоростку Лешке вскарабкаться на них вслед за прочей шумной компанией, и как весело потом гудели под пятками листы покрытых «серебрянкой» металлических крыш! И как орал дядя Ринат, владелец шикарной белоснежной «копейки», застукавший их за этим запрещенным во веки веков занятием!

— Алексей Евгеньич, у вас…

Ни черта у него не было в порядке!

Наверное, требовалось соврать. В конце концов, Юрка не успел еще по самое «не могу» умудриться жизненным опытом — глядишь, и поверил бы. Но Гольдману вдруг отчаянно надоело громоздить одну ложь на другую. Хватит с него и той, главной, лжи.

— Я когда-то здесь жил, Юр. Давно…

— Здесь?! — светлые брови Блохина поползли вверх. Еще бы! Слишком велик был контраст между здешним практически элитным жильем «сталинской» постройки со всякими «архитектурными излишествами», типа помпезной лепнины с пятиконечными звездами и снопами колосьев, псевдокоринфскими колоннами и крутобокими балясинами небольших балконов, выходивших на центральный проспект города — и гольдмановской однокомнатной квартиркой в жалкой обшарпанной пятиэтажке. Пусть и не на рабочей окраине, но все-таки явно в стороне от основных благ цивилизации.

Гольдман прислушался к себе: мышцы чуток расслабились, дыхание подуспокоилось, сердце прекратило заполошно колотиться внутри грудной клетки. Все выглядело вполне… терпимо.

— Юр, пойдем домой… потихонечку, ладно? Или давай я один дойду, а ты еще побегай. Как раз успею душ принять…

— Ага… — хмыкнул Юрка, поднимаясь со скамейки, на которой притулился рядом с Гольдманом, и протягивая руку. («Надежную и сильную руку!» — с тайным чувством какого-то глубокого морального удовлетворения подумал Гольдман, совершенно не собираясь отказываться от предложенной помощи.) — Щас! Вы меня, Алексей Евгеньич, совсем за дурака держите?

Гольдману почему-то стало до ужаса легко. Пожалуй, он мог бы добираться домой и не «потихоньку». С подобным защитником!

Всю дорогу Юрка бдительно следил, чтобы его спутник не переходил на бег. Шли молча — Гольдман берег дыхалку. Все-таки возвращение, так сказать, к истокам — особенно к таким — отнюдь не безобидное занятие, и внутри что-то периодически резко срывалось и вздрагивало.

Дома, словно госпожа Удача решила наконец немного подсластить глупым людям горечь существования, из водопроводного крана, который, пусть и без всякой надежды, каждый раз зачем-то отворачивал Гольдман, зафырчала и сердито ударила в чугун ванны темно-коричневого цвета горячая вода.

— Ничего, пробежится! — абсолютно по-детски возликовал Юрка. — Косточки погреем! Да, Алексей Евгеньич? Вы рады?

— Счастлив выше крыши! — мрачно отозвался Гольдман, сам удивляясь себе: ну чего он, в самом деле? Воду горячую дали, Юрка рядом, на работу еще не завтра.

Хотя… Себе-то чего врать? Встреча с прошлым, от которого он, казалось бы, уже ушел так далеко, что и оборачиваться назад бесполезно, саданула острым стилетом под сердце, выжгла весь кислород в крови, сохранив только терпкий привкус никуда не девшейся, как выяснилось, за эти годы обиды.

— Алексей Евгеньич, у вас там все в порядке? – встревоженный Юркин голос из-под двери ванной выдернул Гольдмана из воспоминаний, заставив даже вздрогнуть под струями хоть и горячей, зато все еще достаточно ржавой воды, оставлявшей на белой эмали странные коричневые чешуйки непонятного происхождения.