Дальними дорогами (СИ), стр. 54

— Прости. Не мое это дело – лезть с советами.

Сзади в очередной раз хмыкнули.

— Вот еще! Как это – не ваше? Вы вообще учитель – или где?

— Я… Тебе, что, сейчас правда учитель нужен?

Слова давались с трудом. Учитель. Как же!

— Нет.

Он опять прозевал момент, когда Блохин очутился рядом – почти сразу за спиной. Если отступить на полшага, можно впечататься всем телом в чужую горячую кожу. Раньше Гольдман всегда очень сильно сомневался в ценности такой штуки, как недеяние. Не сделать эти проклятые полшага. Не прижаться. Совсем никак не среагировать на внезапную близость. Был бы он маршалом или кем-нибудь в этом роде – дал бы себе самому медаль. Или орден – с бриллиантами. «Дважды герой нашего времени». От Юркиного дыхания куда-то в ухо начинала кружиться голова и в буквальном смысле подкашивались как-то враз ослабевшие ноги.

— Но друг бы мне пригодился.

Гольдман заставил себя обернуться. Потом. Все потом.

— У тебя он есть.

Даже если дружба — единственное, что нужно от него Блохину, Юрка ее получит. «Все, что я могу!» Самое сложное было — проскользнуть мимо, не задев плечом. Гольдману это удалось.

— Мне требуется выпить, — заявил он, включая свет на кухне.

Притащившийся следом Блохин, по-прежнему закутанный по самую макушку в одеяло, посмотрел на него с интересом.

— Чаю. И жареной картошки. С луком. Будешь?

— Буду, — покорно кивнул Юрка. Видимо, их странный разговор вымотал и его, забрав последние силы. И бутерброды с колбасой без «кружочков» оказались среди давно забытых воспоминаний.

— Тогда подключайся, — Гольдман сунул ему наиболее острый нож, какой только нашелся на кухне (плохо у него было с острыми ножами, по правде сказать), несколько картофелин и старую «Комсомолку» — под очистки. А сам на правах хозяина взял на себя самую гадкую работку — чистку и нарезание лука.

Одеяло пришлось отнести в комнату — оно явно было лишним в их творческом тандеме. Взамен Юрка натянул на себя, не застегивая, рубашку, в которой заявился к Гольдману: основательно мятую и местами слегка запачканную кровью. Любопытно, чьей? «Нужно будет завтра постирать». (Ага, и труп, если что, закопать.)

А штаны, гад, натягивать не стал — так и щеголял в своих растянутых трусах, сверкая возмутительно совершенными ногами и голой грудью.

Гольдман схватил разделочную доску, нож и огромную луковицу. Лучше уж рыдать, чем пялиться во все глаза на… то, что абсолютно точно предназначается не тебе. Дружба — так дружба.

Разрезать луковицу пополам, содрать с нее упрямую двуслойную шкуру… Лук попался качественный — свежий и ядовитый. Нынешнего урожая. Отличные луковые слезы — сразу и градом, вместо того, что смог бы увидеть в глазах внимательный наблюдатель, сидящий в каких-то полутора метрах за кухонным столом. Утверждают, что глаза — зеркало души. Из глаз Гольдмана лились честнейшие на свете слезы, и в кои-то веки имелся весомый повод не стыдиться их и не прятать.

— Алексей Евгеньич! Что с вами?

— Жи-и-изнь не удала-а-ась!.. Никто меня не лю-ю-юбит!

Как же все-таки здорово — скрывать истину за разрисованной в убогом балаганном стиле шутовской маской! Как там у классика? «Правду говорить легко и приятно»?

Можно смотреть прямо в родные серые глаза и плакать, плакать… Взахлеб.

— Да что вы, Алексей Евгеньич! Все вас любят! Весь наш десятый «Б». Ну не плачьте!..

Юрка ржал в голос. Гольдман рыдал, точно рыжий клоун, которого только что приложили по глупой башке надувным бревном. Рыжему клоуну ужасно хотелось рявкнуть от души: «На хрен весь десятый «Б»! А ты-то сам?..» Разумеется, промолчал и пошел умываться. Хорошенького помаленьку. Да и лук к тому времени уже радостно и совершенно безопасно скворчал на плите в золотистом подсолнечном масле.

А еще утверждают, что по ночам есть вредно!

Иногда очень даже полезно.

====== Глава 14 ======

«Скоро день начнется, и конец ночам,

И душа вернется к милым берегам…»

Александр Вертинский

*

А на следующее утро Гольдман сбежал. Нет, не в дальние дали – за тридевять земель — куда глаза глядят, а на ближайший стадион — наматывать круги по сырой после вчерашнего дождя беговой дорожке. Прошедшая бессонная ночь измотала его так, как до этого не удалось даже трем лагерным сменам. «А вот не фиг было дрыхнуть несколько суток подряд! — мысленно укорил себя Гольдман, заходя на второй круг. Мышцы с непривычки выкручивало, кислорода не хватало. — А ведь когда-то мог кое-что! И на стадионе не стыдно было показаться. Видел бы меня сейчас Вадька! Он говорил: «Мы с тобой никогда не станем старыми!» И что теперь? Мрак…»

Не требовалось какой-нибудь особой проницательности, чтобы понимать: это еще не весь мрак. А вот жизнь в одной квартире с Блохиным… Похоже, как-то так должен выглядеть ад для тех, кто любит вопреки всяческим заветам (в том числе и божественным), законам и правилам: живи рядом, дыши в буквальном смысле тем же воздухом, слушая ночами чужое ровное сопение, сходи с ума от запаха кожи на влажном полотенце в ванной — и не смей. Ничего не смей.

Потому что тебе только кажется, будто ты движешься по прямой в светлое «завтра», а на самом деле ты всего лишь перебираешь ногами по кругу гаревой дорожки, и никого не колышет, что ноги у тебя дрожат от усталости, а сердце сбоит.

Дома Гольдмана встретил сердитый Юрка.

— А разбудить было — не судьба? Я чуть… с ума не сошел! Просыпаюсь — а вас нет.

— Куда я, по-твоему, мог деться? — огрызнулся Гольдман, на ходу стягивая мокрую от пота «олимпийку». — Инопланетяне украли? Я на стадионе бегал.

— Все равно предупреждать надо!

— Ты спал.

Вся эта сцена до ужаса напоминала какие-нибудь семейные разборки между мужем и женой. Не то чтобы Гольдман являлся большим специалистом по части семейных разборок, но…

— В следующий раз с собой возьмите, — запал Юрки уже иссяк, и бурчал он так, по инерции. — Мне тоже поддерживать спортивную форму не помешает.

Не помешает ему! Еще бы! При такой впечатляющей «спортивной форме»!

— Ладно, — не стал ломаться Гольдман. Вот ведь были у него подозрения, что от Юрки просто так не отделаешься. — А у тебя есть, в чем бегать?

— Все мое ношу с собой! — щегольнул знанием многомудрых афоризмов Блохин. — Уж сумку-то со всем необходимым я, удирая от родичей, прихватить не забыл.

Целый день они честно ленились: Юрка оккупировал гольдмановский диван и читал Стругацких. Временами, когда дон Румата в очередной раз оказывался на грани, Блохин раздувал ноздри и норовил от души заехать кулаком по жалобно поскрипывавшей под ударами спинке.

— Сломаешь — будешь новый покупать, — меланхолично замечал из своего кресла Гольдман. В руках он тоже держал книгу. Кажется, Шекли. Но это было так, для прикрытия. Главным его занятием в тот день стало разглядывание увлеченного чтением Юрки из-за краешка кирпично-красной обложки.

— Да что ему сделается! — огрызался Юрка, опять ныряя в свой Арканар. Хорошо хоть, не посылал по всем известному адресу! В запале он смог бы!

Неясно, что там творилось с доном Руматой Эсторским, а дон Алексей Гольдман от всего происходящего нынче в его квартире был абсолютно счастлив. Почему бы, действительно, благородному дону не побыть хоть чуточку счастливым?

На обед ели сваренный Гольдманом молочный суп. Юрка сначала воспротивился, мотивируя свое бурчание врожденной нелюбовью к пенкам. Гольдман клятвенно заверил, что никаких пенок не будет. Их и не было. Молочный суп он освоил давно — еще когда окончательно слегла мама и в срочном порядке пришлось разбираться с совсем, казалось бы, немужскими вещами. Например, с приготовлением пищи. Именно мама, лежа на кровати за своей ширмой, и учила его варить молочный суп без пенок. (Покажите мне того, кто любит пенки!)

Вечером сходили в магазин за продуктами. Продукты в гольдмановском доме с появлением в нем Юрки исчезали просто со свистом. Вот что значит «молодой, растущий организм»!