Дальними дорогами (СИ), стр. 33

Юрка мгновенно посмурнел.

— Не хотите, чтобы я приходил? Понятно…

— Чего тебе понятно?

— Глупость сделал — приперся зачем-то. Извините, Алексей Евгеньич, больше не повторится. А вы… выздоравливайте.

— Юр, ты…

Но тот уже уходил: решительно и спокойно, легкой, чуть раскачивающейся походкой, словно моряк, только что спустившийся по трапу белоснежного лайнера в далеком южном порту. Пришлось догонять. Догнал у самых дверей отделения и для верности ухватил за рукав наброшенного на плечи халата.

— Стой же! Мне вообще-то бегать не особо рекомендуется.

— А вы не бегайте, — процедил Юрка, но все-таки остановился да так и замер спиной к тщетно пытающемуся выровнять сбившееся дыхание Гольдману. — Вот еще придумали — бегать! Идите лучше к себе в палату. Потихоньку.

— Юр… — Гольдман обошел упрямо набычившегося Блохина, заставил посмотреть в глаза. — Прости. Я неправильно выразился.

— Вы сказали, чтобы я не приходил.

— Нет. Чтобы ты не приходил слишком часто. У тебя же нагрузки совершенно сумасшедшие: учеба, которую никто не отменял, тренировки, работа.

— Пожалели, значит?

— Пожалел. Не надо было?

Знакомо дернулось плечо.

— Не надо. Я со своим временем как-нибудь разберусь.

— Хорошо, — согласился Гольдман. – В таком случае извини. Я в самом деле страшно рад, что ты пришел. И яблоки замечательные. Больничная еда — это…

Юрка важно кивнул.

— Я попал как-то в больницу. В детстве — с аппендицитом. А знаете что… Я вам в следующий раз пирожков принесу. С повидлом!

Гольдман понял, что жизнь начинает снова налаживаться.

— Ты меня прямо-таки спасешь! Давай в среду. Как на занятия ко мне приходил. Ладно?

— Идет!

Юрка солидно потряс Гольдману руку и, торопливо бросив: «Тогда до среды!» — исчез за дверью. Ему требовалось успеть в гардероб.

После его ухода Гольдман долго лежал, бессмысленно глядя в потолок в полном душевном раздрае, всерьез размышляя: то ли уже вылечиться к едрене фене от нахлынувшего счастья, то ли сдохнуть — от переизбытка чувств. Сердце пребывало в легком обмороке и соглашалось на оба варианта.

*

Гольдман не очень помнил, как дожил до среды. Кажется, его гоняли на какие-то процедуры, кормили какими-то таблетками, втыкали какие-то капельницы и что-то там обследовали. В голосе Марии Ильиничны — лечащего врача — стал прослушиваться умеренный оптимизм, когда она говорила о перспективах. В самом Гольдмане оптимизма не было ни на грош — лишь отщелкивающий минуты таймер.

Явившаяся во вторник Лизка заметила:

— Что-то ты странно выглядишь, радость души моей. В чем дело?

Гольдман только потряс головой.

— Ни в чем.

Не мог же он рассказать ей, что ждет Юрку. Того самого Юрку Блохина, который… С которым… Короче, ничего нет, не было и быть не может.

— Врешь.

— Вру. Лиз, не трогай меня сейчас, ладно? Я словно стеклянный. Чуть толкнуть посильнее — разлечусь в мелкое крошево. Потом как-нибудь…

Вот так и познается настоящая дружба! Несмотря на сжигавшее ее лютое любопытство, подруга тут же сменила тему, перейдя к рабочим сплетням и самым свежим анекдотам. Совсем-совсем неприличным. Пришлось показательно смеяться и жизнерадостно сверкать глазами.

В среду внутри Гольдмана даже таймер щелкать перестал, а сердце и вовсе сделало вид, что впало в зимнюю спячку. «Если с меня сегодня попытаться снять кардиограмму, врачи будут крайне озадачены. Может, кто-нибудь и диссертацию защитит. Феномен «живой труп». Красота!» Лежа на кровати, он старательно держал в руках книжку, но — хоть убей! — не мог бы сказать ни кто автор, ни что там на ее страницах, под темно-синей обложкой. На ощупь это напоминало что-то из фантастики. Или нет?

Юрка появился аккурат в то время, когда краснолицая тетя Паша из пищеблока ходила по этажам, бодро созывая всех на ужин. «Живей, касатики! Поторапливаемся!» Каждый раз Гольдману хотелось добавить: «Цып-цып-цып!» — но он сдерживался. А нынче вообще проигнорировал громогласный призыв. Какое там! У него имелись планы пограндиознее, чем очередная порция картофельного пюре, разведенного водой, и жалкая котлета из плохо поддающейся пережевыванию туалетной бумаги.

Что характерно, его «сопалатников» при первых же звуках трубного гласа словно ветром сдуло: столовая была не только местом поглощения пищи, но и одним из немногих доступных обитателям больницы способов развлечения. Нечто среднее между сельским клубом и вечером знакомств «Кому за тридцать».

Гольдман лежал, устало полуприкрыв глаза, и ждал. Привычное:

— Здрасьте, Алексей Евгеньич! — пронеслось по обнаженным нервам неслабым таким разрядом электрического тока. Сердце, мгновенно воспрянув, зашлось в сумасшедшем галопе.

— И тебе вечер добрый, Юр! Садись. Стул сейчас свободен — все на выпасе.

Юрка придвинул единственный переходящий палатный стул к койке Гольдмана, уселся, поджав под сиденье длинные ноги в смешных разношенных домашних тапочках.

— А вы? Объявили голодовку?

— Да нет, — Гольдман пожал плечами. Признаться, что тупо целый день сидел и ждал, как приклеенный, было откровенно стыдно. Он кивнул на книжку, все еще валявшуюся рядом на постели — корешком вверх, — просто зачитался.

— Артур Кларк «Лунная пыль», — вслух прочел Юрка. — И какой-то Азимов… Интересно?

— Назвать великого Айзека Азимова «какой-то» — почти святотатство, — улыбнулся Гольдман, усаживаясь на кровати поудобнее. От целого дня лежания на созданной, очевидно, специально для жутких средневековых пыток панцирной сетке спину довольно ощутимо тянуло и ломило — хотелось, чтобы кто-нибудь сделал массаж. (Кто-нибудь с горячими, нежными, сильными руками… Тот, у кого крупные кисти с красивыми пальцами и сбитыми в кровь костяшками…Та-а-ак!..) — Опять дрался?

— Да ерунда! Не берите в голову! — Гольдман поморщился. Конечно! «Не берите в голову». Чужие проблемы, да? Только вот ни черта они не чужие с некоторых пор! — Падла одна к Ленке цеплялась. Пришлось поучить. Слегка.

Судя по тому, что никаких иных признаков бурного «учения» на Блохине не наблюдалось, действительно «слегка». А вот «Ленка» в очередной раз болезненно царапнуло. А ты чего ждал? С тобой искренне дружат, передачки в больницу таскают, о книгах треплются. Скажи спасибо судьбе и за малые милости. Что ж так больно-то, в самом деле, а?

— Ругаться будете? — догадливо предположил Юрка, видя неодобрение в потемневших гольдмановских глазах. То, что это было не совсем неодобрение, то есть совсем не неодобрение… короче, нюансы ему, разумеется, никто объяснять не собирался. — Воспитательную беседу проведете на тему «Драться нехорошо»?

— Бог с тобой, Юр! — отозвался Гольдман. — Девушку защитить — дело святое. А уж свою девушку… И кто там такой наглый возник, если не секрет? Мне казалось, твое присутствие рядом с Леной — это уже давно даже для самых тупоголовых аксиома: «Не влезай — убьет!»

— Да… — Юрка как ни в чем не бывало ухватил книгу и теперь с интересом перелистывал страницы: от Кларка — к Азимову. — Есть у нас в общаге один пидорок убогий… ни черта не соображает.

Это когда ты думаешь, что знаешь о боли все. Ага. Понял, пидорок убогий? Только так.

— Алексей Евгеньич, что с вами? Вам плохо?!

Плохо, Юр. Почти смертельно.

— Ничего, сейчас отпустит… Бывает…

— Может, врача?

Ну и фига ли ты парня пугаешь, а, Гольдман? Он-то чем заслужил твой хладный пидорский труп на своих коленях? А ну, живо взял себя в руки! Ать-два! Таблетку под язык — и быстро приходим в себя! Во-о-от!.. Отпускает. Замечательно!

— Не нужно, Юр. Уже все.

Гольдман снова аккуратно распластался на провисшей гамаком сетке. Полежал с минуту, прислушиваясь к себе, под тревожными глазами Юрки. И впрямь отпустило.

— Алексей Евгеньич?..

Вот только за руку трогать не надо! Даже так — просительно и чертовски осторожно… Потому что…

— Ты мне, кстати, обещанных пирожков принес?