Дальними дорогами (СИ), стр. 27

Нужно было двинуться вместе со всеми к автобусу, но длинная и влажная, словно водоросли, трава путалась в ногах, горько плакал не желающий расставаться дождь, да налетавший время от времени ветер настойчиво шептал в ветвях, уговаривая остаться. Здесь. С Вадькой. Буднично, точно на старую раскладушку, улечься на освободившийся от истеричных объятий тети Нади могильный холм, прижаться щекой к податливой, специально созданной для пальцев влюбленного гончара глине и наконец-то выспаться от души. И даже, если повезет, заснуть навсегда. «Я с тобой, заяц. Я с тобой…» На какой-то момент показалось, что заснуть навсегда — это совсем легко. Надо всего-навсего не захотеть просыпаться. А Гольдман и не хотел.

Удержала его от этой болезненно-страстной глупости мысль о маме. Мама одна не справится. Да и хватит уже с нее античных трагедий.

И Гольдман пошел, почти побежал к терпеливо дожидавшемуся его маленькому грязно-белому автобусу.

*

— Лиз, у тебя тут в сарае стоит старая лампа. Не в курсе, у дяди Пети на нее имеются какие-то далеко идущие планы, или же так, «шоб було»?

— Лешик, тебе зачем-то понадобилась эта хрень?! — казалось, подруга вот-вот лопнет от счастья. — Возьми ее, Христа ради, родненький! Ты же знаешь: наш папа — самый настоящий Плюшкин. Убеждена, что где-нибудь тут закопан ящик с надписью: «Веревочки, непригодные к употреблению». Сарайка скоро рухнет от его барахла.

Гольдман улыбнулся, слушая темпераментную речь. Все-таки замечательно, что воспоминания накрыли его сейчас, когда рядом пребывало это до безобразия жизнерадостное существо, а не двумя днями после, когда он снова занырнет в свое привычное одиночество. Попробуй возле Лизаветы погрузиться в черный омут депрессии! Вытащит за уши да еще и напинает как следует — в виде профилактики.

— Возникла идея подарка на Новый год для одного хорошего человека. Очень нужно, Лиз, правда.

— Хорошего человека? — выражение лица подруги мгновенно донельзя подозрительным. — Ну-ка, ну-ка! С данного момента, пожалуйста, поподробней!

— Это не то, что ты думаешь! — поспешно открестился Гольдман.

— А что я, интересно, думаю?

— Ты думаешь, — обреченный вздох, — что у меня наконец-то появилась личная жизнь. Но это не так.

— Никакой личной жизни?

— Абсолютно.

— Поклянись самым дорогим, что у тебя есть! — неумолимо потребовала Лизавета.

Гольдман сделал честные глаза.

— Клянусь своей зарплатой!

Нет, ну в самом деле! Какая из Блохина личная жизнь? А вот отдариться за мандарины — просто святой преподавательский долг.

— Она у тебя такая маленькая, что ты ничем не рискуешь!

— Не скажи! Без нее-то и вовсе никак.

— Ох, Лешка, что-то ты темнишь!

— Лиза-а-а! — терпение Гольдмана с треском лопнуло. — Это мой ученик. Девятый класс. Что я, по-твоему, конченый извращенец — на детей бросаться?

— Бросаться — не бросаться… А симпатичный он, твой девятый класс?

— Боже! Дай мне силы! Какая, к свиньям, разница, если я с ним не имею ничего общего, кроме дополнительных занятий?!

— И подарков на Новый год…

— Черт! Лизка, я тебя сейчас убью! Он. Приволок. Мне. Мандарины. Нужно сделать ответный подарок. Хороший парень — вот и все.

— Мандарины? Учителю? Да это уже подлинная страсть!

Гольдман и сам был не рад, что затеял данный разговор. Наплевать на лампу! Нашел бы подходящий раритет у кого-нибудь в городе. Купил бы, в конце концов! Все спокойнее, чем связываться с этой гадюкой злоязычной.

— И меня еще спрашивают, почему мне не нравятся девушки! Если даже лучшие из них…

— Да ладно! Мы же с тобой образованные люди. В твоем, Лешечка, случае девушка может быть абсолютным идеалом, но ты все равно сохранишь по отношению к ней полнейшее равнодушие. Ничто, так сказать, не дрогнет. Обыкновенный сбой в генетической программе. Планета борется с перенаселенностью.

— Расскажи это китайцам! Про перенаселенность.

— Ша! — внезапно прекратила сопротивление Лизавета, и на мгновение наступила тишина. — Забирайте свою драгоценную лампу, честно отбитую в бою у злобного дракона, мистер Бильбо Бэггинс! Пусть ваши тайны останутся при вас. Не мое это дело.

Гольдман облегченно выдохнул. А потом решил уже идти до конца в своей кладоискательской наглости и выбить у странным образом помягчевшего дракона еще кое-какой реквизит.

— А у тебя, случайно, нет в хозяйстве такой большой жестяной банки с крышкой?

*

Идея с лампой принадлежала Вадиму. Это он однажды, еще в восьмом классе, сказал:

— Леш, ты же свихнутый на звездах! Почему у тебя до сих пор нет своего звездного неба?

— Да где же его взять? — развел руками Гольдман. — Только то, что над головой.

— Над головой — фигня! Оно, понимаешь, конечно, классное, но — для всех, — высокомерно дернул щекой Вадим. — А тут все дело в личном владении. Ладно, не переживай! Я тебе подарю.

И подарил. С тех пор Гольдман стал обладателем своего собственного звездного неба. А когда Вадька умер, Гольдман вынес его подарок на помойку — не нужны оказались ему личные звезды. Погасли. Правда, в грязный вонючий контейнер засунуть это рукотворное чудо он так и не решился — поставил рядом с мусоркой, как ставили не выдержавшие испытания ремонтом кухонные шкафчики, впрочем, вполне пригодные для использования в садах, или старые, но еще бодрые, хотя и напрочь вышедшие из моды босоножки. Вечером вынес, а утром лампы уже не обнаружилось на прежнем месте. И Гольдман отстраненно подумал, что теперь у кого-то незнакомого появится свое собственное звездное небо. Такой вариант развития событий ощущался закономерным. Правильным.

Кстати, вот об этом совершенно неприлично-истеричном шаге он после никогда не жалел. У него остались воспоминания. И сны. За невозможностью большего их было абсолютно достаточно.

— Лиз, а черная краска найдется?

— Лешк, ну ты как в той присказке: «Дай воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде!»

— Но небо же черное…

И краска нашлась, и банка — во всех отношениях роскошная: здоровая (аккурат под остов настольной лампы), жестяная, цилиндрическая, с изображением на алых боках марширующих матроса, рабочего и красногвардейца в буденовке и надписью крупными золотыми буквами: «Октябрь. 50 лет». Замазывать такую красоту представлялось почти святотатством, но Гольдман оказался неумолим: нынче речь шла совсем не о революционных звездах.

— Мама меня убьет, — в полный голос причитала Лизавета, вытряхивая из металлического чуда остатки муки и пересыпая их в обычную трехлитровку с неудобной пластмассовой крышкой. — Я тряпка! Жалкая безвольная тряпка!

— Ничего подобного, — ласково шепнул ей в затылок Гольдман. — Ты настоящая боевая подруга. В горе и в радости.

Но успокоить Лизавету было не так-то легко.

— Леш, ну почему бы тебе не взять вон ту, квадратную? Их хотя бы много. Вон, смотри: «Мука», «Сахар», «Крупа».

— Лиз, ну где ты видела квадратное небо?

— А что, оно, по-твоему, круглое? — противным голосом главной школьной кривляки проныла «боевая подруга». — Кто тебя учил, двоечник?

— Что ты знаешь о художественной условности, поклонница современного андеграунда?

Закончилось все, как и всегда, победой железной (то есть жестяной) логики и суровой правды жизни: все равно те, что квадратные и в горошек, на старый остов лампы попросту не налезли бы.

— Красить будешь на улице!

— Там холодно.

— Ничего, не замерзнешь.

— Краска не ляжет. Не рассчитана она на такие температуры.

— В доме вонять не дам! — Лизавета была непреклонна. — Подключи в сарайке обогреватель. Только ненадолго. Он у нас настоящий зверь: стоит лишь включить — и через полчаса вся деревня окажется без электричества. Гарантировано. Пробки вышибет к едрене фене.

Он уложился в двадцать минут. И рука его не дрогнула, когда рабочий, матрос и красногвардеец вместе с золотом надписи «Октябрь» и круглым, почти зеркальным донцем скрылись под одним, а на следующий день — и под вторым толстым слоем черной масляной краски. После Гольдман, как заботливая курица, кудахчущая над своим яйцом, каждые пятнадцать минут на чуть-чуть включал проклятый обогреватель, чтобы ускорить процесс высыхания. Зато потом осталось из тех же неисчерпаемых дяди Петиных запасов раздобыть устрашающе-острое шило и наколоть на банке татуировку в виде карты звездного неба. Память услужливо подкинула звездный облик южного полушария. Когда-то давно он выучил его наизусть. Дева, Весы, Центавр, Южный Крест...