Дальними дорогами (СИ), стр. 131

— И магнитофон с кассетами. И «Птичье молоко». Лиса, мне не двенадцать лет!

— Как будто в случае с мужчинами это хоть что-нибудь значит! Оделся-то нормально? Сам говорил: там у него – дубак.

Гольдман только покорно покивал, отлично понимая совершенную бесперспективность дальнейших споров.

— Белье теплое? А то с тебя станется там полный сексапил демонстрировать. И отморозишь себе все самое дорогое!

Уши уже горели. Нет, все-таки общение с любимыми женщинами должно иметь определенные границы!

— И кальсоны с начесом! – с честными глазами соврал Гольдман.

— Не пудри мне мозги! – сурово взглянула на него Лиса.

Неизвестно, чем завершились бы в итоге эти кровавые разборки (вернее, известно чем – штанами с начесом), но в это время прибыло такси.

Молодой черноусый водитель (как теперь выражались, «кавказской национальности») всю дорогу строил глазки празднично возбужденной, благоухающей «Клима» Лизке (словно и не она совсем недавно взахлеб рыдала на гольдмановской кухне) и искренне расстроился, когда она вышла, а Гольдман продолжил путь. К месту назначения добирались в тишине – что не могло не радовать. Пироги (с капустой и с брусникой) пахли на всю машину, отчетливо напоминая, что до Нового года, по сути, осталось всего ничего. Поглядывая в темноту за окном, которая чем дальше от центра, тем меньше была расцвечена россыпями огней, Гольдман взгрустнул о своем географическом кретинизме: вот высади его где-нибудь здесь – и до дома он однозначно не доберется, заблудится по пути. Юрка, кстати, на его пыхтение: «Кой черт занес тебя в такие дали?» — отвечал, что ни фига не дали – пять остановок от улицы Ленина. Даже не конечная «тринадцатого». «Если что – пойду домой по трамвайным путям». О том, что это будет довольно хреновое «если что», думать не хотелось.

— Приехали, — с откровенным недоумением сказал, озираясь по сторонам, шофер и на всякий случай поинтересовался: — Вам точно сюда?

Еще бы: длинный бетонный забор, тяжелые, смахивающие на тюремные (как их представлял себе Гольдман) ворота и виднеющаяся надо всем этим крыша массивного металлического ангара, как в фильмах про инопланетян, корабль которых коварно прячут от общественности американские спецслужбы. Данные декорации абсолютно не походили на место, куда нормальный человек отправится праздновать Новый год. Гольдман и сам бы, пожалуй, озадачился и даже испугался, но накануне он получил от Юрки подробный адрес с комментариями. В том числе и о том, с какой силой следует давить на солидную кнопку звонка, расположенную справа от ворот.

Поэтому он вежливо поблагодарил водителя, расплатился, пожелал ему счастья и удачи в Новом году и без колебаний направился к цели. Об условном сигнале они не договаривались, изображать на звонке фугу Баха, подобно Лозинскому, он не умел, поэтому просто решительно нажал кнопку три раза. Что, к Блохину нынче толпы народа без десяти одиннадцать шастают?

Открыл Юрка почти мгновенно. Выбежал к воротам (точнее, к калитке, врезанной в створку ворот), сунув ноги в огромные, практически до колен, валенки и набросив на плечи чей-то древний тулуп.

— Лешка! Пришел! – голос его звучал радостно и одновременно почему-то виновато. – А у меня тут… гости приперлись, чтоб им!..

Последующую за этим внезапным заявлением матерную тираду Гольдман уже не слышал, настолько неожиданной для него оказалась новость.

— Так, может… я пойду? – спросил он, беспомощно оглядываясь, в тайной надежде увидеть уже минуты с две назад отъехавшее такси. – Чего я там буду… вам мешать?

— Дурак, что ли? – жалобно просопел Юрка, за рукав утягивая его к ангару. – Я тебя ждал – не их. А это Сычик – чтоб ему! Приключений захотелось. И сам приперся, и дружбанов притаранил. И телок, — убито добавил Юрка. – Ну куда я их сейчас выпру? Друзья вроде.

Гольдман намеревался резко бросить, что именно «вроде», а потом передумал. Еще и он станет трепать Юрке нервы. Праздник все-таки. Тем более что выглядел Блохин совершенно несчастным и отчаянно виноватым.

— Хорошо, показывай, куда идти, — велел он, вручая Юрке самый тяжелый из трех пакетов. – Как хоть ты им мое присутствие объяснил?

После этих слов Юрка слегка расслабился и даже позволил себе улыбнуться.

— Сказал, что бывший классный и нынешний коллега. И что у тебя с женой нелады. Дескать, в магазине встретились, ну я тебя и пожалел.

Гольдман понимающе кивнул. Для легенды экспромтом – очень ничего. Молодец, Штирлиц!

— Стало быть, ты со мной опять на «вы»?

Юрка горестно вздохнул.

— Опять.

— Ладно, переживем. Эти… твои… они надолго?

— До утра.

«И это переживем», — решил Гольдман, входя вслед за Юркой в громадный ангар, наполненный гулом молодых и не слишком уже трезвых голосов. Звучал заливистый девичий смех, играла музыка. Отчего-то стало обидно за очевидно не пригодившийся магнитофон. Юрка ободряюще стиснул напоследок его руку и вышел на свет.

— А вот и мы.

Мельком Гольдман подумал, что совсем не так представлял себе место Юркиной работы. Огромный, слабо освещенный (спасибо, что вообще освещенный) ангар, поделенный на какие-то секции, а почти у входа – комната, которую Блохин почему-то упорно именовал «каптеркой», в действительности смахивающая на нехилый такой аквариум. «Могли бы хоть занавесочки повесить», — пронеслось в голове перед тем, как на него уставились несколько пар глаз. Внезапно сделалось не по себе. Юрка подтолкнул его вперед – из стылого холода в куда более теплое помещение.

— Проходите, Алексей Евгеньич.

Гольдман предупреждающе вскинул ладонь.

— Просто Алексей. Все мы здесь – взрослые люди.

К нему сразу протянулось множество рук.

— Сычик, Жека, Славян. А вон там – Машуня, Лелик, Светик и Аленка.

— Как шоколадка! – хохотнула крашенная в апельсиново-рыжий цвет девушка, оседлавшая колени Славяна.

Гольдман бросил на Юрку хмурый взгляд: «Весело у вас!» Тот в ответ едва заметно дернул плечом: «А я-то тут при чем? Они сами приперлись».

Сами — не сами, а сбежать с шумной пирушки не представлялось возможным. Поэтому пришлось усаживаться за щедро накрытый стол и изображать душевный подъем. Поначалу изображалось не очень удачно. Однако к нему не особенно-то и приставали: знамо дело, семейные сложности.

— Ушла к маменьке своей, — после третьего бокала шампанского грустно вещал Гольдман, стараясь не слишком мстительно сверкать глазами в сторону расположившегося на противоположном конце стола Юрки. — Салатов нарезала, пирогов напекла, зараза, и слиняла. Зарплата ее моя не устраивает! И сыночку нашего забрала, Тимурчика.

Смотреть на Блохина, который сдержанно давился смехом, было одно сплошное удовольствие, и постепенно гольдмановское настроение пришло в норму. А уж когда сердобольные девицы кинулись наперебой утешать «несчастного страдальца» и на Юркиной физиономии нарисовалась самая настоящая весьма злобная ревность — так и вовсе.

В двенадцать часов все орали «Ура!» и жгли бенгальские огни. Девицы лезли целоваться (Гольдману таки неслабо перепало слюнявых поцелуев, как, впрочем, и Юрке), парни сурово охлопывали друг друга по плечам. Потом имели место танцы под притащенный кем-то из незваных гостей мощный двухкассетный магнитофон. Гольдман свою мелочь с непраздничными пленками и не подумал доставать — не в кассу оно бы тут пришлось.

Народ радостно скакал под:

Два кусочека колбаски

У тебя лежали на столе.

Ты рассказывал мне сказки,

Только я не верила тебе!..

Уши у Гольдмана медленно сворачивались в трубочку. Он тихонько сидел в углу «аквариума», снисходительно поглядывая сквозь толстенное оргстекло на веселящуюся посреди здоровенного мрачного ангара молодежь.

— Это они еще до «Майского лая» не допились, — прокомментировал, усаживаясь рядом с ним, Юрка. — Вот увидишь: под конец Сычик затребует «Белые розы» и будет их крутить по кругу. У него на этих «Розах» самый настоящий бзик. И нам всем настанет… капец. А Жека ударится в шансон, — Юрка драматически возвел глаза к потолку и затянул: