Дальними дорогами (СИ), стр. 129

За не задернутыми с вечера шторами серел утренний декабрьский сумрак, впереди у них было целое воскресенье. А может быть, и гораздо, гораздо больше.

*

— Новый год как встречать будем? Лизка с Тимом к родителям намылились — опять чудеса понимания являют.

— Я надеялся, они с первого числа вообще в свою квартиру съедут. Были же разговоры…

— К сожалению… Там молодая семья. Ребенка ждут. А другое жилье найти не успели. Так что — до февраля теперь.

— У-у-у…

— «У-у-у»! — передразнил Гольдман. — Ты мне стрелки-то не переводи! Какие планы на праздники?

— Дежурю я, — угрюмо отозвался Юрка, сосредоточенно разглядывая самый темный и мрачный угол гольдмановской подсобки. — Сутки. С вечера тридцать первого — по вечер первого. Ничего не говори! Сам в курсе, что жопа.

— Не везет нам с Новым годом. Сколько лет знакомы, а нормальные праздники можно по пальцам одной руки пересчитать.

— Думаешь, я этого не знаю? — Блохин находился именно в таком настроении, когда больше всего напоминал несчастного ежика. «Фых-фых-фых!» — «Ах, Юрочка! Ты у нас — холостой, неженатый, одинокий… Поработай разок не в свою смену! Двойная оплата!» Вот на хер мне их оплата, если у меня, — он коротко взглянул на Гольдмана, — личная жизнь летит к растакой-то маме?! Не скажешь же… Сразу расспросы начнутся: кто, да как ее зовут…

Гольдман хмыкнул. Увы, его кандидатура — явно не из тех, что имеет шансы получить одобрение у Юркиного начальства и коллег по работе.

— А послать их? Треснуть могучим кулаком по столу — и послать всех… Куда ты там обычно посылаешь?

— Не могу. Там, знаешь, сколько желающих на мое место? Халява ведь, по сути, жуткая. Сидишь себе ночью на складе, балду пинаешь. Разве что груз внезапно привезут. Ну, это уже редкость. Покемарить, опять же — милое дело. Почитать. Музычку послушать. Спасибо, что Сычик за меня слово замолвил. Он в хороших отношениях с тамошним Биг Боссом. А то хрен бы мне, а не эта работенка.

— Понял. Ты крут. Не лезу.

— Ле-е-ш… А может, ты ко мне придешь? Ну… на Новый год? Там, конечно, холодина: батарей — полторы штуки, да древний обогреватель в каптерке пашет, но… Оденешься потеплей. Шампусика дерябнем. Если чуть-чуть — то не возбраняется. За праздник. А?

— Отличный план, — кивнул Гольдман. — Неужели я бы посмел отказаться от подобной экзотики?

Юрка фыркнул, но уже довольно обнадеженно.

— Значит, придешь? — и тут же, словно испугавшись, повторил, но уже с совсем другой, какой-то неуверенной, интонацией: — Только там и правда холодина. Дубак. Вдруг ты замерзнешь? Простынешь?

— С тобой? Нет, — очень серьезно откликнулся Гольдман. — Лизавета обещала пирогов напечь. Я «Оливье» настругаю. С тебя — шампанское. Или что угодно. Что достанешь. Чайник там есть?

— Есть. Электрический. Ты точно придешь? Не будет тебе там скучно?

— Сдурел? — несмотря на внутренний, сто раз уже данный себе самому зарок не допускать в чертовой подсобке никаких вольностей, Гольдман вылез из-за стола, подошел к нахохлившемуся на стуле Блохину, обнял его, стиснул в объятиях. Юрка ткнулся носом в гольдмановский джемпер, потерся, поцеловал в живот, довольно фыркнул. Ёжик. — Я музыку захвачу. У меня ведь музыка теперь имеется — персонально-кассетная. А я ее даже из коробки не удосужился вытащить. Надо будет в киоске чего-нибудь праздничного хватануть. Тебе кого хочется?

— Розенбаума возьми. Я когда его слышу — о тебе думаю. Как мы с тобой тогда пластинки крутили. А потом были вместе на концерте. И ты мне пел, помнишь? — Юрка вывернулся из рук Гольдмана, растянул губы в лукавой усмешке и тихонько, но с томным «блатным» надрывом мурлыкнул:

Гоп-стоп,

Мы подошли из-за угла…

Гоп-стоп,

Ты много на себя взяла…

— Отлично поешь, — одобрил Гольдман. — На гитаре играть не пробовал?

— Да как-то все не до того. Ни сил, ни времени. Я уж так как-нибудь.

— А то я бы тебе гитару придарил. Стоит в углу — пылится. Хорошая гитара. Отцово наследство.

Юрка, знавший про гольдмановских родственников и их исход в Землю Обетованную, шутки не оценил. («Все мы — родом из детства». Никак не получалось у взрослого дядьки Алексея Евгеньича до конца изжить свои детские душевные травмы. Не получалось — хоть убей! До сих пор если не болело, то саднило.)

— Я Ванечке из него пел. Из Розенбаума. Представляешь? Носил на руках и пел. Вместо колыбельных. Ленка по потолку бегала. А он засыпал… представляешь?

Гольдман наклонился, прижался губами к стриженой макушке. Воспоминания о сыне давались Юрке не слишком-то легко. Но он старался.

— А Лизкин муж с Розенбаумом на одной подстанции работал. В Питере.

Было странно, что теперь буквально все говорили «Питер», а не «Ленинград». Звучало несколько… по-иностранному. «Привыкнем», — отмахивалась Лизавета. Привыкнем. Человек ко всему привыкает. К счастью. К боли. К смерти.

В школьном коридоре знакомо-надрывно задребезжал звонок. Гольдман отошел обратно к столу. У него в расписании вместо четвертого и пятого уроков зияло «окно», а у Юрки — совсем наоборот.

— Так мне покупать шампанское? — уточнил от дверей Блохин.

— Конечно, покупай. Новый год все же.

…Вообще-то, Лизка звала всем кагалом на дачу. «А помнишь, как ты елку украшал? А как потом баню топил? А как мы патефон слушали? Поедем, а? Тимка никогда зимой в лесу не был». — «В другой раз как-нибудь, ладно?» Хотелось этот первый совместный Новый год провести вдвоем с Юркой. И хотя Гольдман чувствовал себя предателем и эгоистом (Предателем и Эгоистом — с большой буквы, да-да!), но ничего не получалось с собой поделать: истосковавшийся по Юрке организм никак не мог насытиться вот этим их внезапным «вместе». От нежелания делить «вместе» с кем-то еще (даже с самыми близкими) натурально сводило зубы.

Поэтому… «Прости, Лиса!»

Розенбаум, БГ, «Машина времени». Что еще? Еще он купил кассету с ABBA. «Хэппи нью иа!»

Лизавета к изменившимся планам на праздники отнеслась с пониманием.

— А что? Экзотика! Говорят, сейчас модно: свадьба – на воздушном шаре, день рождения – в катакомбах метро.

— Ну ты и загнула! – возмутился Гольдман. – Какая еще свадьба?! Два на хрен мужика! Свадьба!..

— Лешенька, ну что ты нервничаешь, солнце мое? Это же так… гипотетически! – Лизавета улыбнулась, почесала нос выпачканной в муке рукой, приготовилась чихнуть, но задумалась о чем-то – и не чихнула. – Свадьба, день рождения, Новый год. Праздники.

— Да уж… Гипотетически! Сравнила божий дар с яичницей.

Однако никакое гольдмановское ворчание уже не могло остановить подругу, которой вдруг захотелось пофилософствовать.

— Нет, ну вот представь: твой Блохин – это вовсе не твой Блохин…

— Да как это он не мой?!

— А некая длинноногая особа с бюстом четвертого размера.

— Почему обязательно четвертого? — Гольдмана неожиданно развеселили странные Лизкины экзерсисы.

— Самая распространенная мужская фантазия. Ты фильм «Красная шапочка» смотрел?

— С Поплавской? «Если долго-долго-долго…»?

— С лесорубами! Порнуху.

Вот те раз! Как говаривал в сложные минуты жизни Лозинский: «Ничего себе заявочки на победу!» Хорошо хоть Тимыча нынче дома не было – у него начались каникулы, и Лизкины родители предъявили на внука свои права.

— Лиса! – шокированно протянул Гольдман. – Неужели ты это смотрела?

— А как же! – высокомерно взглянула на него подруга, параллельно исхитряясь нежно оглаживать на кухонном столе пышное тесто собственного приготовления. – Наша с Алькой личная жизнь отличалась исключительным разнообразием. И видик у нас имелся. Так вот… У этой самой маменьки Красной Шапочки каждая… гм… грудь была размером с голову одного из ублажавших ее лесорубов. Или еще больше. Я не шучу!

— Бр-р-р! Какая гадость!

— Гольдман, вы – ханжа!

— Вовсе нет. Просто дамочки с грудями – не мое. Хотите положительной реакции на ваше искусство – отдайте мне дровосеков. Сколько их, говоришь, там было?