Дальними дорогами (СИ), стр. 123

— Нас спалят за этим делом.

— Пофиг! Лешка, я так соскучился!

Сдержать восторженную улыбку не удалось.

— И я. Как теперь на занятия пойдем? Со стояками?

Было непривычно и забавно болтать глупости и порой немного пошлости о том, что раньше рядом с Юркой страшно было озвучить даже про себя. Все-таки радикально избавиться от воспоминаний о прошлом удается не всем и не сразу.

— Подумай о чем-нибудь отвратительном. Об уроке в… какой у тебя самый нелюбимый класс?

Гольдман всерьез озадачился:

— Восьмой «А»? Как-то нынче там детки подобрались из серии «туши свет — бросай гранату».

— Вот. О них и подумай. И о том, что гранату тоже при случае можно бросить. А я вот… — добавил он, мечтательно щурясь, — пулемет себе хочу. Когда сильно достанут, а ты — короткими очередями… Над головами! Полагаю, это будет покруче вызова к директору, а?

Гольдман вообразил картинку: Блохин за пулеметом — и от души расхохотался.

— Если что — зови. Приду патроны подавать.

Юрка фыркнул:

— Как я понимаю, шутки про Анку-пулеметчицу в нашей с тобой ситуации будут дурным тоном?

Короче, на уроки они отправились неприлично веселые, зато в абсолютно пристойном виде.

Вечером Юрка появился, как и обещал — с пакетом пирожков на ужин. Жутко масляных, но при этом издающих совершенно невозможный аппетитный запах. Обычно подобное вредное для организма пищевое излишество Гольдман мог себе позволить только на улице и только с крайней голодухи. Но тут рот наполнился слюной, а желудок восторженно заурчал.

— Пирожки с чем? С котятами? Ты уверен, что это можно есть без опасности для здоровья?

— Вот так и знал, что ты это скажешь! — возмутился Блохин. — Не боИсь, не с мясом. Картошка и капуста. Сычикова бабуля жарит на продажу. У вокзала ими торгует — уходят влет! Я у нее прикупил. Вкуснотища! Но это потом, а сначала…

Похоже, Юрка тоже проголодался, но в несколько ином смысле. Хорошо, что наученный горьким опытом Гольдман не стал к его приходу кипятить чай — запасных чайников на антресолях уже не осталось.

Кажется, решившись однажды принять то, что связывало его с Гольдманом, до конца, Юрка отпустил себя на свободу. Позволил себе все, что ему хотелось. А хотелось, как выяснилось, многого. Так что можно было легко потеряться в этих еще неловких, но уже яростных ласках, поцелуях, жарком шепоте обкусанных губ. Гольдман как раз судорожно вспоминал, куда перед приходом Блохина засунул презервативы и вазелин (под подушкой их не обнаружилось), а Юрка под ним, покорно разведя в стороны сильные бедра, смотрел ему в лицо совершенно сумасшедшими рысьими глазами, когда в коридоре затрезвонил телефон.

— Леша?..

— Плевать, перезвонят.

Гольдман чувствовал себя несущимся под откос поездом и не видел никакой возможности остановиться.

Телефон продолжал звонить.

— Леша!

— Черт! Черт! Черт! — злобный Гольдман рванул с дивана, запнулся о валяющийся на полу плед, подвернул на ходу лодыжку, кое-как доковылял до заходящегося истеричным дребезжанием агрегата, не переставая чертыхаться, схватил трубку.

— Леша? Слава богу, ты дома!

Отчаянье, звенящее в голосе подруги, мгновенно заставило протрезветь.

— Лизонька? Что стряслось?

— Ты не мог бы нас встретить?

— Когда встретить? — разговор получался ужасающе нелепым.

— Прямо сейчас. Мы с Тимом здесь, у вас, в аэропорту.

— Что стряслось? Алекс не с вами? Почему не предупредила, что прилетаете?

— Нет. Потом. Встретишь?

Сразу стало ясно: произошло нечто по-настоящему страшное. То, про что Гольдман всегда тайно надеялся: с его близкими подобного больше не произойдет. Ни в коем случае. Ведь должно же уже когда-нибудь все наладиться?!

— Лечу. Держись, Лиса. Ты там держись.

— Держусь. Мы держимся. Леш… Только побыстрее, ладно? У Тимки температура.

Повесив трубку, Гольдман беспомощно обернулся. Рядом стоял уже одетый Блохин и протягивал ему джинсы.

====== Глава 29 ======

«В синем и далеком океане,

Где-то возле Огненной земли

Плавают в сиреневом тумане

Мертвые седые корабли…»

Александр Вертинский

*

— Одевайся, я такси вызову.

Гольдман только кивнул. Внутри нарастало что-то недоброе, требуя немедленных действий, не позволяя логически мыслить.

— Ты поедешь со мной?

— Конечно. Если разрешишь. Может, там вещи тяжелые придется тащить. Лучше уж я. Разрешишь?

— Чушь какая, Юр! Разумеется, разрешу.

Они уже оделись и даже успели прибраться в комнате (скорее, убирался один Блохин, а Гольдман своей суетой ему активно мешал), когда прибыло такси.

— Деньги за дорогу — пополам, — строго заявил Юрка. Гольдман не стал с ним спорить. Пополам так пополам. Раз жизнь теперь общая, чего уж!

В пути Юрка уселся на переднее сиденье, Гольдман — на заднее, чтобы не вызывать у водителя лишних вопросов. Потому что там, на заднем, можно было прислониться виском к стеклу и закрыть глаза, стараясь не думать о плохом. И не хвататься за Юрку, точно за спасательный круг. «Хорошо живется нам — все мы делим пополам…» «Хотелось вообще не грузить тебя своими проблемами, наоборот, взять на себя часть твоих. А вон как оно вышло…» До аэропорта добирались, как показалось Гольдману, вечность. «Волга», подсвечивая себе фарами, грузно перла сквозь разошедшийся снегопад.

— Встречаете кого? — уже на подъезде к аэропорту поинтересовался молчаливый шофер. — Смотрю, сумок у вас нет.

— Встречаем, — кивнул Юрка. — Сестру вот его из Грузии.

Гольдман про себя хмыкнул. Действительно: объяснять их сложные взаимоотношения с Лизаветой постороннему человеку — замаешься. А так… Слава богу, хоть не жену.

— Могу подождать, если вы недолго, — предложил водитель. — Отсюда местная мафия столько дерет — жуть!

— Подожди! — обрадовался Блохин. – Надеюсь, мы быстро.

Все-то у него, молодого и красивого, получалось быстро и ладно. Уставший от неопределенности и дурных предчувствий Гольдман ощущал себя рядом с Юркой древним стариком с параличом головного мозга. (Ежели подобный диагноз все-таки существует где-нибудь в недрах медицины.)

Лизку они заметили прямо от входа: та сидела под окном на проходящей практически у пола здоровенной круглой трубе отопления, держа на руках спящего Тимку. Тот был уже великоват для материнских колен, да еще и в столь дурацкой позе, поэтому смахивал на большого неуклюжего плюшевого мишку, все время норовившего сползти на землю. Из вещей возле них Гольдман разглядел всего одну дорожную сумку.

— Лиса?

— Лешенька! — Гольдман никогда не видел у подруги таких пустых глаз. Почему-то выражение «в них плескалось отчаяние» враз перестало казаться литературным штампом.

— Это Юрка, помнишь? — представил он ей Блохина.

Лизавета кивнула:

— Здравствуйте.

Юрка обошелся без приветствий — просто наклонил в ответ голову и сразу приступил к делу:

— Давайте я мальчика понесу?

Гольдман думал, что Лиза начнет спорить. (В каком-то смысле она была вполне себе сумасшедшая мать.) Но та согласилась почти мгновенно.

— Хорошо. Только осторожно, он тяжелый.

— Не привыкать, — отмахнулся Юрка, принимая на руки все еще спящего Тима. Тот тихонечко хныкнул во сне, но не проснулся. Губы Блохина бережно коснулись Тимкиного лба. — Горячий. Может, в больницу?

— Нет, — твердо отозвалась Лизавета, при помощи Гольдмана неловко поднимаясь со своего неудобного насеста. — Домой. Леша, можно мы поживем у тебя? Мою квартиру родители сдают. А еще всего лишь первые числа месяца. А у них — сам знаешь…

Квартира родителей Лизы была даже меньше гольдмановской, и везти туда больного Тимку и не совсем вменяемую, по всей вероятности, Лису представлялось не самым удачным решением.

— Разумеется, поживете у меня. Пока все устаканится. Давай, Юр, к машине. Вещи я прихвачу.

Юрка кивнул и, аккуратно ступая, чтобы лишний раз не трясти спящего ребенка, двинулся к стоянке, где их ожидало такси. Если, конечно, не подобрало более выгодных пассажиров и не уехало.