Дальними дорогами (СИ), стр. 12

— М-да, «Образ Сирано в статьях Белинского и Добролюбова», — весьма похоже передразнил их стервозную литераторшу Юрка. — «Ростан — как зеркало русской революции». Нет уж, спасибо, пусть живет без нас.

— Он уже умер, — уточнил Гольдман, смахивая начавшей вдруг стремительно зябнуть рукой выступившие от смеха и мгновенно застывающие на ресницах колючими льдинками слезы.

— Его счастье! — фыркнул Блохин. — Алексей Евгеньич, а почему вы меня позвали в театр? А не свою девушку? Или… — он на миг запнулся, пораженный страшной догадкой, а Гольдман стиснул зубы в предчувствии неминуемой катастрофы, — или у вас нет девушки? Вы как Сирано?

«Знал бы ты, насколько», — подумал, позволив себе мысленно выдохнуть всей диафрагмой, Гольдман. А вслух сказал:

— У меня есть девушка, Юр, только сейчас она в Ленинграде на научной конференции по астрофизике. Она ужасно умная — изучает межзвездный газ.

Тут Гольдман даже и не очень-то лукавил: Лизавета и впрямь была умная. И на самом деле изучала межзвездный газ. И в настоящий момент вовсю наслаждалась жизнью в Ленинграде, общаясь с непонятными Гольдману «митьками» и прочим продвинутым андеграундом. Ну а то, что фактически ее с Гольдманом связывали чисто дружеские отношения, Блохину знать совсем не обязательно. Совершенно ни к чему.

*

…На следующий день, едва выйдя на работу после осенних каникул, Гольдман на уроке физики в десятом «Б» вызвал к доске Лену Петрову и абсолютно на законных основаниях, ибо домашнее задание эта Петрова даже не открывала, влепил ей «пару». С чувством глубокого морального удовлетворения.

====== Глава 4 ======

«Пей, моя девочка, пей, моя милая…»

Александр Вертинский

*

К концу недели Гольдману хотелось убивать. Дети после каникул никак не желали приходить в норму. Что такое домашние задания, вспоминали с невероятным трудом. Юрка на уроках смотрел волком — не мог простить «пары», поставленной Петровой. Гольдман его к доске не вызывал, чтобы не испытывать судьбу, и к разговору про достигнутую насчет индивидуальных занятий договоренность не возвращался — из тех же самых соображений. Еще морду лица располосует, рысь дикий! (Фигурально выражаясь, но все же…) В четверг гольдмановский класс дежурил по школе. Суровый классный руководитель отправил Блохина стоять на входе и отлавливать тех, кто норовил проскользнуть без «сменки» или без пионерского галстука. Или злостных курильщиков, прорывавшихся на каждой перемене в направлении запретной для них улицы. Пусть бунтарь поостынет и потратит негативную энергию на доброе дело.

Бунтарь поостыл. И энергию, безусловно, потратил. На страже порядка мрачный Блохин воскрешал в памяти периодически проходившего мимо Гольдмана образ знаменитого трехглавого Кербера, стерегущего вход в Аид: ни обольстить, ни подкупить — оттяпает голову и не поморщится. Впрочем, Юрка мог и не напрягаться. Что ни говори, репутация — страшная сила! А уж репутация у него в двадцать седьмой была ого-го!

Когда дежурство закончилось, Гольдман подошел к Юрке, чтобы сказать спасибо за добросовестный труд на благо Родины. Тот скептически хмыкнул:

— Было бы за что! Алексей Евгеньич… Вы обещали, что…

— Вопросы возникли? — понимающе кивнул Гольдман. — Никаких проблем. До завтра терпит?

Откровенно признаться, ноги уже совсем не держали: все-таки шесть часов носиться по этажам, проверяя, как подопечные справляются со своими заданиями, — это вам не баран чихнул. Да и сердце к концу дня заполошно колотилось в грудной клетке, намекая на тридцать (или даже сорок) капель корвалола, теплую (но не горячую) расслабляющую ванну — и спать.

Успокой меня неспокойного,

Осчастливь меня несчастливого!..

Нет, нынче у него абсолютно не осталось сил на преподавательские подвиги.

— Вполне! — легко согласился Блохин. У Гольдмана появилось странное ощущение, что Юрку самого несколько напрягала возникшая между ними конфронтация, и он был искренне рад снова вернуть отношения в прежнее дружеское русло.

«Когда это, интересно, наши отношения стали дружескими? Глупый вопрос, Гольдман. Садитесь, два!»

— У тебя завтра есть тренировка?

— В полчетвертого. Вечером свободен.

— В семь подойдет?

В семь было поздновато. Гольдман, положа руку на сердце, надеялся разобраться с Юркиными заданиями тут же, в школе, чтобы при случае избежать ненужного внимания коллег. (Репетиторство с собственными учениками, да еще и на дому, в их учебном заведении не поощрялось.) Но не сидеть же в пустой темной школе до семи… Увольте! Дома так дома. Можно сказать, судьба.

— В семь, — Юрка подхватил с пола свою потрепанную спортивную сумку, провел пальцами по светлой щетке волос, смешно наморщил кончик носа — чистый ёж! — А где мы будем заниматься? Здесь или?..

— Нет уж! Вечерами я предпочитаю находиться дома.

— Ура! — возрадовался Блохин. Причем возрадовался искренне, почти по-детски, что Гольдману сразу же захотелось присоединиться к этому ликованию. — Тогда до завтра.

— До завтра.

*

Назавтра Гольдман пожалел, что не может сию минуту занырнуть в послезавтра. А еще лучше — прямиком в зимние каникулы. Прекрасно-длинные и очень зимние каникулы. Дьявол! Они все сговорились, что ли?

С утра завуч полоскала мозги по поводу обязательного медосмотра в старших классах. Гольдман с грустью прикинул, что из-за посещения подростковой поликлиники этими самыми учащимися у него самого пропадет четыре часа астрономии и два физики. Кстати, последние — в его же собственном девятом «Б». А, как любит вещать та же завуч, «учебную нагрузку, дорогие товарищи, вам никто не отменял!» И, значит, придется напропалую гнать лошадей и жестоко утрамбовывать категорически сопротивляющийся насилию учебный материал по принципу «два в одном».

Потом оказалось, что классные руководители непременно, практически под угрозой расстрела, должны отвести всех этих буйных «мОлодежь и пОдростков» к месту медосмотра и бдить там, чтобы они не разбежались в процессе перемещения из кабинета в кабинет, как тараканы — в разные стороны. Хорошо хоть девочек к гинекологу сопровождала школьная медсестра.

Потом Гольдман получил (заслуженную, но от этого не менее унизительную) выволочку за то, что во время дежурства в столовой его оболтусы учинили битву мокрыми тряпками, вместо того чтобы стирать со столов.

Потом в подсобке порывом ветра захлопнуло форточку, и стекло в ней дало трещину. Гольдману стало плохо от одной мысли, сколько нервов и энергии потребуют препирательства с завхозом по поводу установки нового стекла. А, учитывая грядущую зиму с неслабыми — по мрачным пророчествам синоптиков — морозами, сделать вид, будто ничего не случилось, явно не удастся.

Потом были четыре урока, проведенные на автомате. И в столовой на обед — молочный суп с пенкой, а его Гольдман всей душой ненавидел еще с детства.

И в довершение всей этой красоты, когда он уже радостно мчался по коридору, предвкушая свидание с родным домом, ему под ноги выпала зареванная пятиклассница, у которой малолетний дебил из ее же класса выставил за окно портфель. Дебил, похоже, был влюблен не на шутку и таким идиотским способом пытался привлечь к себе внимание объекта нежных чувств, но слегка не рассчитал. Яркий желтый портфель не просто стоял на подоконнике с другой стороны оконного стекла, а еще и был отодвинут вдоль по карнизу на максимально возможное расстояние, чтобы даже в отчаянии владелица не смогла до него добраться. Разумеется, пришлось Гольдману, как наиболее высокому из всех присутствующих, лезть на карниз за портфелем, а потом очень осторожно тянуть его к окну за длинную, промерзшую до совершенно негнущегося состояния ручку, стараясь не уронить тяжеленный чемодан (кирпичи они там, что ли, носят?) и не сверзнуться вниз самому.

Когда портфель спасли, а счастливая владелица с индейскими воплями погнала по коридору своего неудачливого поклонника, периодически прикладывая его теми самыми кирпичами промеж лопаток и ниже пояса, Гольдман, подышав на заледеневшие руки, с грустью подумал, что к завхозу теперь потребуется идти по-любому: разбираться с треснувшим стеклом и с коридорными окнами, которые оказались почему-то не запечатанными ввиду наступающей зимы. Учитывая характер завхоза, Гольдману предстояла натуральная кровавая баня. Но не сейчас. В понедельник. А сегодня — защелкнуть оконные створки на шпингалеты и — домой. Домой-домой-домой. А вечером придет Юрка.