Дальними дорогами (СИ), стр. 118
— Не. Не так. Перевернись на спину.
— Леш, ты уверен?
— Не спорь со старшими! — рыкнул на него Гольдман и тут же коротко прижался губами к жилке на напряженной шее. Боится. Мальчик до чертиков боится того, что произойдет. У него… точно никого не было. Храбрый Юрка! — Перевернись.
Юрка перевернулся. Гольдман поцеловал его так, как давно хотел: неспешно, глубоко, наслаждаясь каждым движением языка. Блохин ответил. Попробовал бы не ответить! Поцелуй довольно быстро перешел во что-то иное: руки касались везде, куда получалось дотянуться, тела плавились, вжимаясь друг в друга изо всех сил. Страх? Да ну?! А что это такое?
Гольдман дождался, пока Юрка выгнется ему навстречу, замычит прямо в губы от острого желания большего — а потом дал ему это большее. Не торопясь… медленно-медленно… мучительно медленно скользнул поцелуями вниз по успевшему уже покрыться легкой солоноватой испариной телу.
— Да ты издеваешься, что ли?! — возмутился Блохин.
— Пока еще нет. Но когда я начну издеваться — ты узнаешь.
Это была какая-то гребаная Эпоха великих географических открытий! Он забыл! Все на свете забыл! Как можно было это забыть? Как можно было забыть Юрку?
Он не позволил себе подолгу задерживаться где-нибудь на одной точке — в их теперешнем состоянии это выглядело даже не издевательством, а самой настоящей пыткой. Сегодня — никаких пыток, а лишь всепоглощающая нежность.
Прикосновение губ к соскам заставило Юрку застонать. Влажная дорожка по животу вниз — выгнуться почти дугой, опираясь на лопатки. Несколько движений ртом по горячей плоти… «Отчего люди не летают?» На миг почудилось, что Блохин вдруг взлетит. Или элементарно кончит.
«Не так быстро! Тише… тише…»
Все внутри Гольдмана пело. Похоже, у мальчика не только мужиков не было, а вообще… никого? И довольно долго, да? «Ты же мой хороший!»
— Тише… тише…
— Леша, какого хрена?!
Ой! Не ожидал? Эпоха великих географических открытий во всей своей непредсказуемости!
Никогда никому он не делал так — даже Вадьке. А сейчас… Сейчас невозможно оказалось удержаться.
— С этого следовало начинать давным-давно. Еще… тогда.
— Лешка! Это же…
— Любовь, мой хороший.
Не в состоянии сопротивляться, Юрка еще шире развел колени, подаваясь навстречу движениям провокационного гольдмановского языка. Ниже, сильней, глубже… О да!
Когда Гольдман наконец вошел в расслабленное тело по-настоящему, Юрку колотила дрожь — и отнюдь не от страха. Пришлось все-таки перевернуть его лицом вниз — так легче будет взять нужный угол. Они успеют еще — чтобы глаза в глаза. Они теперь все успеют! Потому что никакой это не чертов сон!
Юркин стон полоснул по сердцу острей скальпеля. Ничего, ничего, мой хороший, это ненадолго… Сейчас все пройдет! Сейчас… Тише-тише…
Еще бы себя уговорить! Так ведь и умереть можно.
— Ты что, заснул там, а?
Отчаянно смелый и ужасно серьезный Блохин! Будет командовать до последнего!
— Я люблю тебя, — выдохнул Гольдман и двинулся вперед. И отчетливо понял, когда Юрка под ним дернулся уже не только от боли. Вскрикнул коротко и сладко.
Держать в своих руках Юрку — все равно, что держать рысь. Нет, не рысь — целого снежного барса. Горячего, красивого, сильного, прогибающегося навстречу, жалобно поскуливающего и даже выдыхающего себе под нос что-то матерное. Матерящийся снежный барс! Юрка!
«Сейчас, мой хороший! Сейчас… Еще чуть-чуть».
Юрка сорвался. Задышал рвано, выкрикнул что-то несвязное, забился. Гольдман, наплевав на манеры и технику безопасности, ринулся следом, в несколько резких ударов догнал его, тоже сорвался, рухнул — на Юрку, в Юрку. В бездну. В ничто.
— Э-э-эй! Леша! Мне уже «скорую» вызывать, али как?
— Помереть не дадут спокойно, — едва шевеля пересохшими губами, пожаловался Гольдман все еще сияющему звездами потолку. — Ну что за жизнь, а?
С лица склонившегося над ним Юрки медленно отступала тревога.
— Ты вырубился, — все еще слегка дрожащим от переживаний голосом сообщил он. — Это было внезапно.
— Это было в некотором роде… закономерно.
Теперь он разрешил себе расслабиться, потянуться, хрупнув суставами, не спеша повернуться на бок, заглянуть в глаза Блохину.
— Ты как?
Тот неуверенно улыбнулся навстречу.
— Нормально. Жить буду.
— Со мной жить будешь?
— Конечно. Ты меня отныне от себя поганой метлой не прогонишь. «Мы в ответе за тех, чей зад лишили невинности». Классика, знаешь ли.
Гольдман ухмыльнулся, подумав, что когда-нибудь поведает глупому Блохину про свой собственный «первый раз» и утраченную невинность.
Хотелось смеяться, пить «Киндзмараули» и разнузданно отплясывать нагишом под звездами. Кстати, о «Киндзмараули»… Почему бы и нет?
— Выпьешь со мной? За день рождения?
— С тобой — все что угодно, Леша. Всегда.
— Жизнь — слишком короткая штука, чтобы жить ее неправильно, — кивнул Гольдман и потянулся губами к Юркиному зацелованному рту. Истосковавшийся организм требовал «продолжения банкета». А уж потом — все остальное, включая «Киндзмараули» и танцы под звездами.
Блохин, смеясь, опрокинул его на постель.
В это время в прихожей зазвонил телефон. Гольдман прислушался: не межгород? Стало быть, Лозинский с поздравлениями. Нужно будет с ним обязательно поговорить — в связи со свежеоткрывшимися обстоятельствами. Когда-нибудь… позже.
— Леш, телефон…
— Ну и хрен с ним!
Телефон звонил еще долго, а затем, осознав, по-видимому, совершеннейшую бессмысленность своих усилий, наконец умолк.
====== Глава 28 ======
«Благодарю Вас, милый друг,
За тайные свиданья,
За незабвенные слова
И пылкие признанья».
Александр Вертинский
*
Проснулся Гольдман от того, что его с головой накрыло ощущение счастья. Кажется, сегодня ему приснился невероятно дивный сон. Или не сон?
— С добрым утром!
Снизу на него глядели совершенно бесовские серые глаза, подернутые туманной поволокой. Блохин. Блохин в его постели. И не только. Горячий и решительный Юркин рот снова вернулся к прерванному занятию, а Гольдман почти задохнулся от полноты впечатлений. Нет, все-таки сон! Поразительно, какие реалистичные сны нынче стали показывать!
О-о-о! Суперреалистичные!
Не очень уверенно… выматывающе-медленно… офигенно! Так, как нужно!
Он еще успел выдохнуть:
— Сейчас! — и отстраниться, прежде чем рвануло.
Юрка, улыбаясь, облизнул яркие губы. Провел пальцами по влажному гольдмановскому животу.
— Еще раз с добрым утром!
— По-моему, оно еще не до конца доброе! — ухмыльнулся в ответ Гольдман и подмял Блохина под себя.
В результате они таки проспали. Просто заткнули будильник, чтобы, очнувшись, осознать: на дворе — белый день. (Ну, если, разумеется, предварительно раздернуть шторы.)
— У тебя мама во сколько идет к зубному? — встревожился Гольдман.
— Вообще-то, через неделю, — как ни в чем не бывало отозвался Юрка, потирая щеку, отлежанную на жестком плече любовника.
— Ты же взял отгулы на два дня!
— Я соврал. Что на работе делать в каникулы? В каникулы следует отдыхать!
— Ах ты, маленький наглый лгун!
— Это я-то маленький?! — довольно искренне возмутился Блохин:
Как! Обвинить меня в подобном недостатке!
Мой носик — маленький? Скажите! Нос мой мал?
У вас мозги, должно быть, не в порядке.
Подобной дерзости еще я не слыхал!
— Запомнил! — расхохотался Гольдман. — Надо же, запомнил! Сирано!
— Еще бы! — Юрка вылез из постели и, потягиваясь, остановился посреди комнаты: помятый, еще немного сонный, голый и совершенно прекрасный. — Я его тогда чуть ли не наизусть выучил, если хочешь знать. Даже на кражу пошел: спер книжку из библиотеки. То есть сказал, что потерял. Пришлось там потом целую четверть дежурить: книжки подклеивать и по полкам расставлять. Марина Валерьевна меня подкармливала. Чаем поила. С печеньем.