Дальними дорогами (СИ), стр. 111

«Сейчас я сдохну от счастья!» — мелькнуло в сознании. Мелькнуло и пропало. Не до сантиментов. Юрке и впрямь требовалось домой. Чтобы его там «обобрали, подогрели» — сообразно классике. То есть, конечно, «подобрали, обогрели». И чаем напоили. Без варенья — ну и хрен с ним.

— У тебя дома действительно ничего, кроме аспирина?

— Да и аспирин, кажись, закончился, — беспечно ухмыльнулся Блохин, аккуратно отстраняясь от гольдмановских попыток подстраховать и поддержать. — Не надо, Леш. Я сам.

Гольдман просто кивнул. Сам — так сам. Но на всякий случай пошел рядом, совсем близко, чтобы успеть, если что.

— А в аптеку мы с тобой обязательно зайдем.

— Леш, да у меня денег с собой…

«Или вообще нет, — догадался Гольдман. Вряд ли у Юрки имелись в заначке стратегические запасы «на черный день». — С деньгами — швах. Бывает».

В аптеку он упирающегося Блохина все-таки затащил. Тот посопротивлялся минуты с две, а потом элементарно сломался: похоже, силы иссякли. Рухнул на деревянную лавочку, так и не дойдя до окошка выдачи лекарств, прислонился затылком к стене.

— Ишь, молодой да ранний! — проворчала, неодобрительно косясь на Юрку, стоявшая перед Гольдманом в очереди старушка. — Не вечер ведь еще, а уже нажрался, зенки залил!

Гольдман подумал, что очень даже понимает Раскольникова. Жаль, топора с собой нет.

— Зря вы так, — не удержался он. — Болеет человек, температура высокая. Для этого же аптеки и существуют?

— Да знаем мы! — не унималась старая перечница. — Сейчас пустырником закинется и побежит резво! Или, может, он энтот… наркоман!

Юрка нашел в себе силы приоткрыть один глаз:

— Типун тебе на язык, бабка!

— Еще и ругается, бесстыжий!

Гольдман напомнил себе, что времена Достоевского давно прошли. Да и тогда за убитую старушку полагалась каторга. К счастью, очередь сдвинулась, и скандальная бабка занялась наматыванием на свой сухонький кулачок нервов терпеливейшей аптекарши. Гольдман опасливо поглядывал на Юрку. Тот так и сидел с закрытыми глазами, но хоть падать в обморок, похоже, не собирался. Собственное желание спасать, оберегать, лечить и готовить шоколадный гоголь-моголь слегка пугало. А он ведь так надеялся, что оно уже того… перегорело! Перегорело… Но, судя по всему, не до конца. Даже не день — полдня, а как полыхнуло! До неба!

— Здравствуйте! Что вы хотели? — молоденькая девочка в аптечном окошке посмотрела на него усталыми, какими-то удивительно собачьими, глазами. Список лекарств, которые нужно пить в подобной ситуации, у Гольдмана давным-давно отпечатался на подкорке. Не зря же столько лет валялся по больницам и уже успел практически сродниться со своими врачами! «Первую медицинскую помощь при простуде и гриппе» ему еще когда-то Мария Ильинична Вольф присоветовала — добрый доктор Айболит. «Но лучше все-таки в случае болезни вызывайте профессионала!» Мудрая мысль. Однако Гольдман очень сильно сомневался, что Юрка воспользуется этой рекомендацией.

— Бисептол, ремантадин, аспирин, цитрамон и супрастин, — выдал он, не задумываясь, как младшеклассники, красуясь, отбарабанивают только что вызубренную таблицу умножения. — И аскорбинки, если есть. Пару упаковок. Те, которые по десять.

Он отлично понимал, что в природе уже нет таких цен: шесть и десять копеек, но сколько они стоят сейчас, не знал. Зато великолепно помнил, что прежде, сто лет назад, маленькие, по десять копеек, кислые витаминки нравились ему куда больше, чем здоровенные, похожие на хоккейные шайбы, сладкие по шесть. Правда, вдруг у Юрки имелись другие предпочтения? Уточнить?

— А по шесть у нас и нет, — улыбнулась аптекарша.

«Гулять так гулять!» — решился Гольдман и осторожно поинтересовался:

— А гематоген?

Схему пития означенных лекарственных средств он написал Юрке крупными буквами на листочке, вырванном из ежедневника, традиционно принесенного с собой на педсовет. (Надо же в чем-то рисовать глубокомысленные загигулины!) Потом сложил стратегические запасы с сопроводительной запиской в пакет и бережно тронул Блохина за плечо. Тот открыл глаза и несколько секунд недоуменно смотрел на склонившегося к нему Гольдмана.

— Может, ему «скорую» вызвать? — обеспокоенно осведомилась аптекарша.

Юрка протестующе потряс головой и попробовал встать. Получилось со второго захода. Гольдман подумал, что сам на его месте тоже не согласился бы ни на какую «скорую», и решительно сказал:

— Ничего. Мы как-нибудь сами.

Это наглое, невозможное и совершенно восхитительное «мы» еще гудело набатным колоколом в мозгу, когда они добрались до общаги, в которой жили Юркины родители.

— Ты сюда, что ли, от меня съехал? — изумился Гольдман. Юрка падать больше не пытался. Весьма бодро переставлял свои длинные стройные ноги в потертых джинсах с вытянутыми от времени коленями и вообще вызывал у Гольдмана не слишком благочестивые мысли.

— А кому я, кроме родителей, нужен? — пожал плечами Юрка. — С хлебозавода уволился, общагу потерял. На комнату не зарабатываю. Пиздец, короче!

«Ты мне нужен!» — хотелось закричать Гольдману. «Если бы наши желания были лошадьми…» Кажется, в ближайшем будущем ему придется частенько вспоминать эту английскую мудрость. Но озвучил он нейтральное:

— Тебя до комнаты проводить?

— Леш, я что, похож на умирающую овцу?

— Почему вдруг «овцу»?

— Потому что на тёлку я точно не похож.

— Ты бредишь! — строгим учительским голосом произнес Гольдман. — Ступай домой и пей лекарства, как я тебе написал. И чтобы к первому сентября был как огурчик! Пропустишь свой первый в качестве учителя День знаний — в жизни тебе не прощу!

— Суров! — улыбнулся Юрка. (Он сегодня, несмотря на так не вовремя свалившуюся на него болезнь, почему-то целый день улыбался.) — Но справедлив. Спасибо, Леша. Ты — настоящий друг!

— А не поросячий хвостик, — буркнул Гольдман. — Ползи уже!

Сердце в груди изображало воздушного гимнаста на трапеции.

Юрка ушел. А его улыбка — осталась.

*

«Воткните в свое сердце большую тупую иглу. Походите с ней несколько лет. Притерпитесь к боли. Потом поверните несколько раз по часовой и несколько — против, пока не пойдет кровь. Выньте иглу. Проверьте на предмет ржавчины. Как следует прочувствуйте, как воспринимается дырка от иглы в ее отсутствие. Воткните обратно. Снова поверните. Как ваше самочувствие?»

Приблизительно так и ощущал себя Гольдман в дни, прошедшие после педсовета. «Поверните по часовой. А теперь — против».

Первое сентября. Юрка сдержал слово — вылечился и нынче стоял рядом с Гольдманом на школьном крыльце, взирая сверху вниз на наполненный школьниками двор широко распахнутыми глазами.

— Знаешь… Отсюда это выглядит как-то… жутко.

— Ничего, привыкнешь! — оптимистично успокоил его Гольдман. — Преподавание — как болезнь. Либо быстро проходит, либо перетекает в хроническую форму. Каких-нибудь пять-десять лет…

— Столько не живут! — испуганно выдохнул Блохин.

Гольдман вспомнил свои впечатления, когда он молодым преподавателем после распределения пришел в школу, и почувствовал себя очень-очень старым. Еще как живут! Не успеешь оглянуться...

На первой же перемене он заглянул к Юрке в спортзал и, обнаружив того в крохотном закутке тренерской в компании календарных планов, на всякий случай предупредил:

— После уроков не сбегай. Будем праздновать. И вливаться в коллектив.

— А может… ну его? — жалобно похлопал ресницами Юрка. — Мне тут Ираида кучу каких-то бланков для заполнения выдала — я точно сдохну.

— Не сдохнешь. Я тебе помогу разобраться с бумагами. Не так страшен черт…

— Леш, ну... чай… На меня же все смотреть будут... И что, я со Сколопендрой за один стол сяду, а? Это же, извини, настоящее извращение.

— Юра, как говаривала безмерно уважаемая мною Фаина Георгиевна Раневская: «Извращений, собственно, только два: хоккей на траве и балет на льду». Не бойся! Теперь, когда ты больше не заноза в заднице, а симпатичный молодой коллега, все наши дамы кинутся тебя опекать.