Куриный бог - 2. Стакан воды (СИ), стр. 41
— Думал, ты уже никогда не вернешься!
Дома в коридоре — жесткие стены. И после привычной уже жары — странно холодные. Особенно — когда голыми лопатками. Теми, с которых шкура — клочьями. Впрочем, паленой спине от прохлады — сплошной кайф, сердцу от торопливых даниловских ласк — просто охренительно, а тело рвется навстречу, поскольку неделя порознь — это много.
— Данилов, может, все-таки в спальню?
— В спальню — потом.
Потом так потом.
— М-м-м… Ты соленый.
— Купался до самого отъезда…
— М-м-м… И здесь…
— Везде, Данилов, везде.
Потом, уже в постели, повторив все «с чувством, с толком, с расстановкой», засыпающий Данилов бормочет во влажное от пота Тёмкино плечо:
— Ты привез мне кусочек моря…
И вырубается раньше, чем Тёмка успевает хоть что-нибудь ответить. А тот привычно уже смотрит на спящего Данилова и думает: «Все моря мира, Данилов, сколько их ни есть на свете. Все — для тебя».
*
— Дай попробовать!
— Сам знаешь: тебе нельзя.
Местное вино производится из слегка подвяленного на жарком солнце винограда. Полувиноград-полуизюм. Он растет на скалах, буквально стелется по ним, цепляется своими упрямыми лозами, спасаясь от яростных морских ветров.
— Ну хотя бы только понюхать! — Данилов молитвенно складывает руки под подбородком. Дурачится.
Разве Артем может ему всерьез сопротивляться, когда он такой? Правильный ответ: не-а, не может.
— Р-рай! — блаженно рокочет Данилов, прикрывая глаза и смакуя действительно крохотный глоток золотого вина. — Будто пьешь солнце.
— Данилов, — пытается быть строгим Артем, — не увлекайся!
— Мне врач что сказал? «У вас прекрасная здоровая печень. Только без фанатизма!»
У Данилова прекрасная здоровая печень. И полное отсутствие вируса. Спасибо заветному лекарству! Данилову можно летать самолетами и купаться в море. Загорать, конечно, все еще не рекомендуется, но он и прежде… до всего… не был любителем этого дела. Главное, при любом раскладе, не пропускать прием таблеток против отторжения. И в положенный срок укладываться в больницу на обследование. Ну уж за этим Артем следит в оба глаза, если вдруг сам Данилов со своей ненормальной работой про все на свете забывает. Придумал, например, собственный отель открыть. В Тюмени.
— Пойдешь управляющим?
«Без тебя?!»
— Эм… Далековато.
— Да ничего. Снимем на первое время квартирку… Я тут присмотрел по объявлению…
— А эту сдавать будешь?
— Зачем? Мы же не навсегда. А дом — это дом.
Так что с Санторини они с Даниловым, похоже, туда и отправятся. Прямиком в Тюмень. Артему все равно. «Дом — там, где сердце». Банально, но факт.
— Тёмочка, ты ведь не съешь один эту вкусняшку?
Началось! Почему-то нет для Данилова пущей радости, чем утащить у Артема кусочек-другой обалденного десерта.
— Я тебе предлагал взять две порции. А ты…
— Ну Тёмочка…
Артем пожимает плечами и печально провожает взглядом уплывающий к Данилову десерт: мороженое с бананом, шоколадом и орехами. Назад вернется меньше половины. Проверено! В следующий раз надо все же заказать две порции.
Чтобы не смотреть жующему Данилову в рот, Артем вынимает из кармана телефон и начинает фотографировать: горшок с какими-то яркими цветами у края террасы, на которой расположено кафе. Белые стены домов и белые же крыши, убегающие по склону вниз. Синие купола вдали. Крутые белые лестницы. И море. Такого сумасшедшего оттенка, что кажется: кто-то серьезно переборщил с фотошопом. (Не увидел бы своими глазами — ни за что не поверил бы, что такое бывает на самом деле.) И Данилова, блаженно щурящегося на солнце. Живого, загорелого Данилова в дурацкой соломенной шляпе.
— Перед отъездом в Тюмень нужно будет к родителям заехать. Батя звал на шашлыки. Ты со мной?
— А мама? — осторожно уточняет Тёмка.
— Что мама?
— Мама твоя тоже звала?
— Ну… ты же знаешь мою маман… Будет осуждающе поджимать губы и подкладывать твоего любимого салатика. Не требуй от нее слишком много.
Артем и не требует. Шаткое равновесие, которое установилось между ним и родителями Данилова, совершенно определенно тот самый мир, который лучше доброй ссоры. Удивительно, но первый шаг навстречу сделал даниловский отец. Вот уж от кого Артем ничего такого не ждал. А мама… мама до сих пор поджимала губы. Хотя гадости уже вслух не говорила. Ладно. Авось расстояние до Тюмени сделает общение с родственниками еще более терпимым.
— Пойдем? — Данилов глядит виновато. Десерт он съел полностью. Впрочем, Артем не сердится. С Даниловым случается такое, когда он нервничает. А разговоры о родителях — это до сих пор нервы.
— Пойдем.
Данилов просит у официанта счет. Расплачивается. А потом они неторопливо ползут по белой лесенке вверх. Артема по первости страшно смущали все эти лесенки. Даже в отель нельзя попасть, просто шагнув в холл. Нет, сначала требуется открыть дверь, которая, на первый взгляд, не ведет никуда. Дверь, а за ней — небо. Кинематографичненько так, образно. Дверь в небо. Их тут полно — разноцветных дверей в пустоту.
Правда, если открыть, дальше видна лестница, которая приведет куда надо. К прохладе белого номера с кондиционером и огромной кроватью. (Данилов выбирал!) К разноцветным зонтикам возле бассейна, наполненного ласковой водой цвета сумасшедшего здешнего неба. Бассейн, конечно, это так, полумера. Обычно Данилов берет напрокат машину, и они едут на пляж. Море на Санторини повсюду, но добраться до него не каждому дано.
Поэтому сегодня они просто гуляют по острову, а завтра перебираются на Крит. Данилов, говорит, что Артему там понравится, и Артем ему верит. Потому что верит всегда с той поры, как Данилов надел ему на шею кожаный шнурок со странным, не то детским, не то языческим амулетом — «куриным богом».
— Тём, я тут подумал… Если со мной что-нибудь случится…
— Лучше бы ты не думал, Данилов.
Они стоят у бассейна, облокотясь на белые каменные перилла, и смотрят на синее-синее море и белый город внизу, у их ног. Все это похоже на сказку, в которой нет ни боли, ни смерти. Только море — и вечность. Только загорелая рука, спокойно лежащая близко-близко к твоей руке. Никого нет, кроме них. Никто не увидит. Никто не осудит.
— Тём, ну ты же знаешь: каждый год кто-нибудь из тех, с кем мне в одно время делали пересадку, умирает. То отторжение, то рак на фоне подавителей. Дело-то такое….
Артем упрямо сжимает губы и резким выдохом сдувает со лба чересчур отросшую челку. Приедут домой — сразу к парикмахеру.
— Ты мне обещал как минимум двадцать пять лет.
Данилов улыбается. Ему — все ни по чем. Он и в реанимации, только что вынырнув с того света, поди, улыбался.
— Мы будем к этому стремиться, но…
Танк. Ежели уж решил что-нибудь сделать (или вот как сейчас — сказать), непременно сделает. Или скажет.
— Ладно. Я слушаю.
Можно было бы, конечно, еще и руки на груди скрестить для пущей демонстрации протеста, но… Слишком жарко сегодня для пафоса.
— Если со мной что-нибудь… случится, не хочу, чтобы меня хоронили в земле.
В горле Артема — ком.
— А как… хочешь?
— Кремация. И чтобы прах развеяли над морем.
— Твои… не согласятся.
— Поэтому я тебя и прошу. Ты сделаешь. Я и завещание на этот счет уже написал.
— Данилов, как ты это представляешь? Вот стою я такой, исполненный скорби, в аэропорту: с завещанием — в одной руке и с урной с прахом — с другой. А таможенники мне улыбаются ласково и говорят: «Добро пожаловать!»?
Данилов кладет ему руку на талию, прижимает к своему горячему боку — и сразу становится легче. Как всегда.
— Ну, во-первых, везти прах можно в банке из-под растворимого кофе. Я не обижусь. А во-вторых… Море — оно везде море, Тём. Езжай в Питер.
Не шутит ведь, гад. Артем утыкается носом в широкое даниловское плечо. Бормочет оттуда:
— Ладно, уговорил. Только и ты обещай.
— Все, что угодно!