Куриный бог (СИ), стр. 3

Вообще-то, они в кои-то веки выбрались за пределы отеля, чтобы выпить настоящего турецкого кофе. Кофе Данилов не особо любил и не сильно понимал, как его можно без вреда для давления и сердца употреблять в такую жару, но девушку все же требовалось время от времени «выводить в свет» — и неплохая кофейня с национальным колоритом прямо за углом подходила для этой цели лучше некуда. Вот только на выходе из отеля им наперерез бросилась Анечка — уже привычно свежая и стильная, будто новенький холодильник «Самсунг».

— Здравствуйте! Как отдыхается? Не хотите ли пойти на концерт Григория Лепса? Уже послезавтра. У нас сейчас как раз акция. При покупке двух билетов…

Данилов решительно сказал:

— Нет.

Вероника (столь же решительно):

— Хотим!

Данилов вытащил портмоне:

— Вот, и иди одна.

Вероника (великолепно-небрежно):

— Жмот!

Доругивались они снова в номере. И хорошо, что там. Потому как иначе их вполне могли бы задержать за нарушение общественного спокойствия. При первых же намеках на назревающую ссору Анечка шустро юркнула в дожидавшийся ее фирменный минивэн с туристами, явно отправлявшимися на экскурсию или на очередной концерт (отечественные звезды в эту пору слетались в солнечную Анталию будто мухи на мед), и была такова. А вот Данилову прилетело по полной.

Оказывается, до того он даже не догадывался, сколь велик словарный запас у славной девушки Ники. И что, помимо русского и английского языков, она в совершенстве владеет русским матерным. Как говорится, без словаря. Если бы это не касалось его настолько близко, Данилов бы от души наслаждался. А так… Просто констатировал факт. Ведь вроде бы: ну что ему стоило сходить на проклятый концерт? Поспал бы себе под грохот якобы музыки и заунывные хрипы (якобы пение). Он однажды во время погрузки вагонов исхитрился заснуть, сидя на ящике с шоколадом — так устал. А тут уперся рогом. Или сто баксов внезапно жалко стало? Нет. Самому себе Данилов честно признался: ему требовалось поставить точку. Не просто — очередные разборки и многозначительное воспитательное молчание на несколько дней, а… Насовсем. К черту! И не ждать, когда самолет приземлится в родном слякотном аэропорту.

— Все сказала? — полюбопытствовал Данилов, когда стало очевидно, что децибелы потихонечку стали спадать, а по номеру больше не летают разнообразные предметы мужского и женского гардероба. (Например, собственные даниловские грязные трусы — ему же в рожу — были, если можно так выразиться, той самой вишенкой на торте.)

Вероника, стиснув зубы, кивнула.

— Тогда — всего наилучшего. С голоду ты не помрешь — все включено. Билеты на обратный путь имеются. Номер — твой, не претендую. Остальное — уволь. Думаю, кофе мы пить уже не пойдем.

Удивительно, но матерившийся в обычной жизни не хуже его же собственных грузчиков, Данилов в минуты холодного бешенства становился сдержан и отстранен, будто какой-нибудь английский лорд. (Из тех, что так любили показывать некогда в советском кинематографе.)

Вероника устало, но все еще грациозно и со скрытым значением в движениях опустилась на кровать.

— Ну ты и пидор, Данилов.

Данилов ничего не имел против сексуальных меньшинств, но себя к ним никоим образом не относил, поэтому на всякий случай полюбопытствовал:

— Надеюсь, исключительно в переносном смысле?

— Ну отчего же… — несостоявшаяся подруга жизни недобро скривила губы. — На мальчика своего ты, кобель, смотрел охуеть как выразительно. Что, анальных утех внезапно восхотелось? Ты бы сказал — я ведь не против расширения горизонтов. И задница у меня ничуть не хуже.

От захлестнувшей вдруг почти с головой ярости Данилов так стиснул кулаки, что довольно прочная ручка дорогого, испытанного во множестве поездок чемодана жалобно хрупнула в его пальцах.

— Ах ты ж блядь!

— Я-то, может, и блядь, Данилов, а вот ты сам — кто? — И она пропела тоненьким голоском девочки-первоклашки: — Пи-и-идор!

«Убью», — коротко и как-то даже буднично пронеслось в мозгу.

Говорят, больнее всего нас ранит правда. Данилов никогда не был силен в философии, хотя в зачетке по этому предмету у него и стояла четверка. Но тут… «Пидор!» Внутренности словно окатило огненной волной, в голове тяжело ухнул колокол. «Убью!» На мгновенье ему показалось, что убить вот… эту и впрямь легче легкого: схватить двумя руками и изо всех сил шабаркнуть виском об угол замаскированного под тумбочку мини-бара. Височная кость — штука хрупкая.

Данилов несколько раз глубоко вдохнул и медленно выдохнул, пытаясь загнать бешенство внутрь, как можно глубже. Молча нахлобучил на голову любимую ковбойскую соломенную шляпу, оглянулся, вспоминая. Вытащил из сейфа паспорт и планшет, дрожащими руками запихал их в наружный чемоданный карман и, не прощаясь, вышел.

Вероника так и осталась сидеть на кровати, глядя ему вслед ставшими совсем светлыми не то от испуга, не то от ненависти глазами.

Раненым буйволом Данилов промчался по коридору, едва не размазав по ковровому покрытию шумную стайку не то корейцев, не то японцев, на свою беду оказавшихся у него на пути. И только почти мгновенно подъехавший на вызов лифт помешал ему, ни минуты не думая о последствиях, ломануться пешком вниз по лестнице с четвертого этажа, наплевав на и без того изрядно пострадавший в сегодняшних разборках чемодан.

Девушка на стойке ресепшена отлично говорила по-турецки, по-немецки и еле-еле по-английски. По-русски — нет. Осознав этот грустный факт после нескольких совершенно провальных попыток вспомнить школьный курс английского и еще пятнадцати минут переговоров на жуткой смеси иностранных слов и размахивания руками, Данилов от души хряпнул кулаком по полированной поверхности рядом с вазочкой с разноцветными карамельками и с натуральной мукой в голосе выдохнул:

— Блядская блядь!

Кажется, не понимавшая по-русски девушка все же уловила эмоциональный посыл, потому что принялась судорожно нажимать кнопочки на своем служебном телефоне. Данилов, бросив проклятый чемодан возле роскошной белоснежной мраморной колонны, двинулся к бару, где, почти не глядя, залпом опрокинул в себя пару рюмок чего-то сильно крепкого. И уже потянулся за третьей, когда от стойки ресепшена к нему направился молодой черноглазый турок в форме работника отеля.

Вскоре Данилов обнаружил, что тот вполне сносно владеет русским, и совершенно воспрял духом.

— Номер! Мне нужен номер!

На попытки выяснить, зачем Данилову столь внезапно потребовался еще один номер, если у него уже оплачено проживание на две недели, Данилов на классической смеси «французского с нижегородским» (то есть отвратительного английского с сильно разговорным русским) занудно повторял, что расстался со своей «герл-френд» и возвращаться к ней более не намерен. Точка. «А мани ноу проблем, слышишь?» Очевидно, на нервной почве выпитое здорово шарахнуло ему по мозгам, сделав довольно молчаливого «по жизни» Данилова необыкновенно красноречивым.

Наконец, путем долгих переговоров удалось понять, что в связи с сезонным наплывом отдыхающих свободных номеров в отеле нет от слова совсем, но один (Увы, не самый лучший! простите! простите!) освободится сегодня ночью после двух. (Сорри! Сорри!) И если господин Данилов оставит вещи на ресепшене, а сам отдохнет, допустим, в баре или вот тут — в уютнейшем кресле…

Представив, в качестве альтернативы, как носится со своим дурацким чемоданом из отеля в отель и везде слышит: «Сорри! Сорри!» — Данилов решил, что хрен с ними. Он подождет. В конце концов, на крайняк можно и на лежачке возле бассейна приснуть. Мысль о том, чтобы вернуться в свой бывший номер и там потусоваться до двух в компании Ники, даже не пришла ему в голову. Данилов никогда не считал себя сторонником попыток повторного вхождения в одну и ту же реку. Или в одну и ту же постель.

Он глянул на висящие в холле часы: двадцать три тридцать. Ё-ё! Как время-то летит, когда делом занят! Уж какие-то жалкие два с половиной часа он перекантуется легче легкого. До скольки там бар у бассейна работает? До двенадцати? Вперед! Нужно успеть как следует отпраздновать свою свежеобретенную свободу.