Район №17 (СИ), стр. 5

Не знаю, сколько я там проторчал, по понедельникам я любил бриться, мыть волосы и поливать себя душистым ментоловым гелем. Зато в другие дни недели я совершал над собой нехилое такое насилие, чтобы помыться. В душ меня вынуждал зайти только резкий запах пота, сигарет и крепкого кофе — в альянсе эти «ароматы» превращались в дьяволову смесь. Вышел я оттуда уже человеком, в принципе. Чистым, приятно пахнущим, бритым и даже причесанным на манер итальянского мафиози — зализанный очкарик с дурацким хвостиком на затылке, который один черт скоро расплету, наслаждаясь творческим беспорядком на голове.

Надо бы сказать, что меня нервировала лишь одна мысль: на мне было слишком много одежды. Я был тем человеком, который, находясь в собственном доме, любит ходить в лучшем случае в трусах. Нечего даже говорить о том, что я обожал спать голышом, наслаждаясь невероятной свободой и моим особенным, персональным комфортом. Билли немного портил мне жизнь своим нахождением здесь, о чем красноречиво говорили рубашка, джинсы и майка. Признаться, не помню, когда одевался в последний раз для того, чтобы находиться у себя дома. Честно, не помню.

В оставшееся до инъекции время я быстро сбросил с видеокамеры запись на ноутбук, а потом переслал ее отцу с небольшими объяснениями о том, что произошло далее. В этот же момент я набрал сообщение Касперу, где просил пошарить в базе и поискать там кого-то с фамилией Вайнберг, кто некогда жил в Двадцатом. Каспер славился не только молчаливостью и точностью выстрелов. Он слыл неплохим хакером, для которого вскрытие надежно запароленных документов и файлов — сущая чепуха. К тому же, этот парень помнил о том, что когда-то мне задолжал. А Каспер всегда расплачивался в полной мере. Будь то долг или месть.

Если подумать, то на этом список моих дел из жизни «До Билла» кончался. Максимум, на что меня бы хватило, это просмотр фильмов, курево и бесцельное лежание на ворохе подушек. Может, мастурбация, я давно об этом думал. Но теперь все оказалось несколько иначе. Мальчишка все еще спал, когда я подошел к нему со шприцом в руке.

Колоть нужно было в вену. Прозрачная жидкость в шприце неприятно пахла, напоминая о запахе забитых стариками и беременными женщинами больниц. Когда-то давно мне приходилось частенько там бывать, мудохаясь со зрением или побоями. Но это осталось в той, «внешней» жизни, где в домах жили люди, а по улицам ездили с шумом, гудением и сигналами машины. Непозволительная роскошь для Семнадцатого. Ох уж непозволительная.

Кое-как я все же смог вытащить биллову руку из пледового кокона. Он что-то неразборчиво пробормотал, попытался спрятаться в своем теплом мирке, но стоило мне провести ледяным проспиртованным ватным тампоном по его коже, он распахнул свои бешеные глаза и подлетел, как испуганная кошка. Правду сказать, руки Билл освободил из пушистого кокона мгновенно и принялся шарить ими по бедрам и кровати, но не нашел ни ножа, ни пистолета. Только свои тощие голые ляжки.

Мальчишка сопел, как паровоз. Наверное, он готов был обороняться любыми способами. На бледном изможденном лице горели испуганные, но до жути агрессивные опасные глаза. Того и гляди — вскинется, бросится и разорвет глотку прямо своими тупыми человеческими зубками.

Я поднял руки и посмотрел на него — тощего, голого и безоружного. Билл — на меня. И во взгляде его все так же читался испуг и желание меня прикончить.

— Все хорошо, Билл, — сказал я, продолжая стоять на месте и позволяя себя рассмотреть. — Ты в безопасном месте.

— Откуда ты знаешь мое имя? — прищурил мальчишка свои светло-голубые глаза. Будь у него шерсть, то поднялась бы дыбом, как у кота. На счастье, мои ассоциации не могли стать реальными.

— Паспорт.

— Блядь, да ты копался в моих вещах!

— Я спас твою задницу, дружочек, — напомнил я и опустил руки. К слову, он тоже вроде как мгновенно успокоился и (мне не показалось) стыдливо прикрылся пледом, натягивая его чуть ли не до подбородка. Он вспоминал произошедшее.

Билл смолк и видимо только сейчас осознал немаловажный факт того, что его нога практически не шевелилась. Он отбросил с нее край пледа и долго рассматривал, будто бы она могла излечиться от одного этого ритуального бдения. Нихрена подобного. Замотанная влажными от сочащихся жидкостей бинтами, она была кривой и изуродованной. Калека отхватил себе приличный шмат человечины, прежде чем получил от меня пулю между глазенок. Билл позеленел, застонал и упал на подушки. Будет блевать, подумал я и тут же поставил ему веселый голубой тазик.

Но он не блевал. Нечем было. Помучился в рвотных позывах, повисел над крашеным пластиком и закрыл лицо руками.

Будет ныть, подумал я. И он действительно захлюпал носом, отвернувшись.

Я опустил руку на его теплое костлявое плечо. Мне не нужно строить из себя дохрена понимающего взрослого дядю — и без того ясно, что почувствовал восемнадцатилетний сопляк, увидев свою искалеченную, пока еще абсолютно нерабочую ногу.

— Ну-ну, брат, не стоит, — сказал я, сидя рядом. — Док свое дело знает, и если сказал, что ты будешь скакать козликом, значит, и вправду заскачешь. До свадьбы заживет. А теперь дай-ка свою руку. Если не будем тебя лечить, то никакие обручальные кольца не помогут.

Билл послушно протянул руку и даже не поморщился, когда игла прошила кожу и впилась в вену, а поршень вдавил в кровь миллилитр прозрачной жидкости. Я принес ему воды, не стакан, как это положено, а целую полторашку — холодную и запотевшую. Он, надо сказать, принял столь щедрый дар с благодарностью и махом высадил половину.

— Меня зовут Рудольф Альтман, но зови меня Руди, — протянул я ему руку и получил ответное рукопожатие. — Ты находишься в Семнадцатом Районе, в моем убежище, и здесь тебе бояться абсолютно нечего. От любой гадости тебя защитят стены, прекрасная система безопасности, куча камер, датчиков и я.

Мальчишка наконец по-человечески устроился напротив меня в немного неестественной позе из-за поврежденной ноги. Он больше не напоминал мне дыбящего шерсть ободранного кота. Разве что потерянного щегла, усыпанного синяками, царапинами и тощего, как узник Бухенвальда. Ему приходилось слушать меня внимательно, тщательно переваривать слова, и неудивительно — он не привык к моей речи. Дело в том, что я немец и всегда говорил на родном языке. Английский стал для меня чем-то чужеродным, но необходимым. Для каждого, кто со мной говорил, определенным испытанием становился разбор моих фраз, произнесенных с сильным акцентом. Но Билли, кажется, схватывал даже быстрее и легче других.

— Так ты Ловец? — спросил он.

— В точку, парень.

Оказалось, он очень многое слышал о нас и даже когда-то мечтал присоединиться к нашим шизо-рядам, чтобы работать на человечество, науку и кучку таких же долбанутых ученых, как мой папенька. Неудивительно, многие до сих пор хотят примкнуть к нам, но фишка в том, что не всякий выдерживает испытания на прочность, а мы не очень быстро дохнем, чтобы дать свободное место зеленому новобранцу. Я вот, например, прошел в Ловцы только из-за своей природной интуиции, позволяющей избегать засад Калек, Разумных и иже с ними. Ну и никуда не денешься от факта того, что я родной сынок Пауля Альтмана. А связи работали даже в этом аду.

Мы поговорили с ним еще немного. Я объяснил, что случилось с его ногой, и как он оказался сначала у Богомола, а потом у меня. Рассказал, что ему придется полежать у меня хотя бы четыре дня, потому что вертолет в любом случае не прилетит раньше, чтобы забрать его в нормальный, человеческий мир. Да и лекарства дока, его руки и врачебные мозги помогут лучше, нежели мозги и руки тех, кто звал себя врачами жилых районов. Билл не сильно сопротивлялся. Кажется, я вызывал у него доверие. Еще бы. Легендарный Ловец Олень и его спаситель в одном лице.

— На самом деле я хотел разыскать свою семью, — признался он. — Шел от округа Двадцатого.

— Это я понял. Мой хороший друг сегодня-завтра покопается в базе и поищет твою семью, ручаюсь. Но, — выдохнул я и посмотрел на мальчишку с тревожными, напуганными моим «но» глазами, — помни, дружочек, что после того, как в Двадцатый проникла зараза, очень мало кто выжил. Очень. Процентов пятнадцать. Так что мне искренне хотелось бы, чтобы тебя действительно кто-то ждал.