Адепт (СИ), стр. 1

========== Глава первая: «Столичные вести» ==========

***

Пожар в Старых Затонах начался так же неожиданно, как и дождь в пересушенных степях. С размахом и не без последствий.

В эту тихую звездную ночь, когда тишина звенит в воздухе, и даже одинокая хищница-сова не посмеет бесшумно взмахнуть крылом, четырнадцать избитых погодой и временем перекошенных хат вспыхнули алым диким пламенем.

Ночной воздух стал тяжелым и едким, черный дым густыми клубами поднимался в небо, а тишину сменили страшные крики горящих заживо людей и дьявольский треск огня. Лошади дико ржали в стойлах, лай перепуганных собак перешел в хрип; от женского истошного визга закладывало уши, от запаха горелого человеческого мяса выворачивало наизнанку. Худой, как жердь, паренек не горит; охваченный безумным паническим страхом, который забирает голос и сковывает движения, он стоит на пороге полыхающей халупы и смотрит на неконтролируемый огонь. Мозолистые грубые ладони вспотели, пальцы будто пронзили тысячью острых игл, а затылок налился свинцом. Тот, кто не горит, вдруг понимает, что стало как-то слишком тихо, что слух не пронзает страшный дикий визг, и перед глазами больше нет бегущих людей.

Каждый, кто еще буквально десять минут назад бежал или катался по пыльной земле, пытаясь сбить с себя огонь, неподвижно лежит и медленно сгорает. Искаженные болью и ужасом лица, неестественные позы, тошнотворно выглядящая обугленная кожа и немой крик, навсегда застывший на перекошенных ртах — так выглядят сгоревшие заживо люди. Паренек будто приходит в сознание, и из груди вырывается истошный крик, птицей возносящийся в звездное холодное небо. Он бежит через крохотную деревню, спотыкается о тела, падает на пыльную землю и снова встает. Он не понимает, что произошло, не понимает, что бежит по трупам; не разбирая дороги, мчится куда-то прочь, подальше от страшного гудящего пламени, подальше от тяжелого черного дыма, заполняющего легкие.

Взбесившаяся кобыла пытается сломать стойло, дико ржет, визжит, мотает головой. Паренек слышит знакомый звук и чувствует спасение в несчастной голодной скотине; он вскакивает на костлявую спину лошади, что есть сил бьет ее по бокам и заставляет перескочить доски, преграждающие выход. Старая кобыла не может бежать быстро: слишком много верст она тащила за собой тяжелый плуг, слишком много ее спина и круп поймали хозяйских кнутов, раздирающих шкуру в алое мясо. Она мчится так быстро, как только может, но ее возраст не позволил убежать от огня так далеко, как хотелось бы. Через пятнадцать минут галопа морда животного покрывается пеной, обильно выделяющейся изо рта; ноги кобылы подкашиваются, она тяжело падает, вскидывает копыта, но уже не может подняться. Из больших ноздрей хлещет кровь; загнанная скотина хрипит, покрытая мылом, и наконец погибает. Большое конское сердце пропускает удар. Останавливается.

До смерти перепуганный юноша с трудом выбирается из-под мертвого животного; шатаясь из стороны в сторону, будто в одного выпил бутыль крепленого вина, медленно волочит ноги и тяжело дышит. Перед его глазами все еще бегут полыхающие люди, а в ушах стоит гул пламени, крики людей и сумасшедший лай собак. Ему просто не хватило сил уйти далеко: через двадцать минут пути он теряет сознание и падает в пожухлые травы Западных Топей, которые пахнут сыростью и плесенью.

Парень, покрытый сажей и копотью, уже не слышит мягких женских шагов, не слышит тихого фырканья гнедого чистокровного жеребца. Он не чувствует резкого, тяжелого запаха корицы и можжевельника, даже не понимает, что его с трудом затаскивают на коня и держат перед собой. Дико перепуганный и выбившийся из сил молодой человек даже не вспомнит часы головокружительного галопа по большаку; ему не придет в голову, что сейчас он покидает родные Западные Топи и направляется вместе с вальдэгорской чародейкой прямо в столицу Северной империи. Ему бы ни за что не пришло в голову, что совсем скоро он не будет таскать торф с болот, а предстанет перед элитной чародейской кастой, блещущей безумно дорогой одеждой и внешностью благородных аристократов. Даже в самых странных и смелых мечтах он не мог себе представить, что станет адептом самого настоящего ведьма, колдуна, о которых старики столь ярко и таинственно рассказывают морозными зимними ночами крестьянским детям.

Это было слишком нереально. Для него это — страшный сон. Жестокая шутка.

***

Гонец из Вальдэгора, посланный чародеями, вторые сутки мчался по тракту к старому замку Наргсборг, возвышающемуся посреди леса Грюнденбержского княжества. Измученный мужчина с трудом держался в седле, засыпал на полном ходу, но продолжал путь с целью передать особо важное послание обитателю Наргсборга. Весь в дорожной пыли он мчался по Серым Равнинам и то и дело касался грубой рукой грудного кармана, чтобы еще раз убедиться в том, что сверток с чародейской подписью лежит на месте. Эти зазнайки-колдуны при случае обязательно спустят с него шкуру за любой промах!

Холодный осенний ветер пробирал до костей, врывался в легкие и прижимал высокие степные травы к бедной почве. Равнины были почти безжизненными: ни голосов птиц, ни воя волков — только гул вольного ветра, шелест травы и стук копыт по сухой выжженной дороге.

Солнце еще только собиралось подниматься, как на горизонте замаячила черная лесная полоса, плотной стеной возвышающаяся над однообразными степными просторами Серых Равнин. Старый гонец придержал лошадь, пустил ее рысью по извилистой дороге, ведущей в лес, и устало зевнул, пытаясь выпрямиться в седле, но двое суток почти безостановочного пути давали о себе знать и согнули пополам старого седока. Тихий шепот вековых деревьев убаюкивал и успокаивал; ветер совсем стих и уже редко когда колыхал сухие листья на кривых черных ветвях. Чуть слышные звуки леса Грюнденбержского княжества сплетались и создавали целые композиции, склоняющие голову гонца все ниже и ниже на широкую грудь.

Конечно же, в этом лесу жила древняя магия, живущая, пожалуй, в абсолютно всех лесах Северной империи. Эта древняя магия порождала тихий звон, различимый лишь чародеями, порождала лесных защитников — порой ужасных и жестоких, но выполняющих свой долг. Глупо было полагать, что где-то в глубине чащи под вывороченным с корнем тысячелетним дубом не спит рогатый страж леса, чутко навостривший уши; глупо было полагать, что даже сейчас на гонца не смотрит пара желтых глаз огненной кошки, чьи усы сыпят золотыми искрами, а платиновые коготки сжимают борозды коры мертвого дерева.

По мере того, как гонец все глубже и глубже проникал в чащу, становилось темнее, а лошадь начинала нервничать, фырчать и бить копытом о сухую землю. Сердце всадника забилось быстрее, навязчивый страх перед таинственной неизвестностью отгонял сон и сосредотачивал внимание на тенях, едва танцующих на кронах вековых деревьев. Воображение разыгралось, выдавая самые нелепые и пугающие мысли по поводу обитателей старой чащи; глаза пытались разглядеть в темноте больше, чем могли увидеть на самом деле, а до ушей стал доноситься даже самый банальный и нелепый шорох. Старый гонец, повидавший кучу диковин и чудес на своем веку, совсем потерял контроль над своим доверчивым сознанием и хлестнул плетью бока лошади. Скотина взвизгнула, мотнула головой и во весь опор рванула через лес в сторону Наргсборга, а всаднику оставалось лишь пригибаться, чтобы ветки деревьев не высекли его глаза.

Уставшая лошадь начала хрипеть, когда гонец остановил ее прямо перед коваными воротами замка. Наргсборг был поистине ведьмовской обителью…

Огромный, действительно внушительный двор почти полностью был усажен старыми ясенями и не менее старыми дубами, на которых уже не осталось листьев. По краям щебенчатой дорожки, ведущей к порогу здания, росли неухоженные кусты роз, цвета которых всадник знать не мог; обшарпанные темные стены постройки были холодными, мрачными, недружелюбными и отталкивающими. Огромные панорамные окна наглухо задернуты тяжелыми темными шторами, которые, наверняка, не пропускали и лучика света в длинные пустынные коридоры замка; бордовая черепица на крыше местами отсутствовала, большей частью своей была побита и вообще дополняла картину какой-то тоскливой и навязчивой безысходности. Откуда-то из-за замка послышалось тихое ржание коня; если бы не оно, гонец наверняка бы развернул свою лошадь и подумал бы, что Наргсборг уже давно пустует, или же ему показали неверный путь.