Ржавчина и кровоподтеки (СИ), стр. 23

Так как Томас практически не соображал о том, что сейчас происходит, он всё-таки позволил Ньюту снять с себя мокрую одежду и откинуть её в сторону.

— Если ты тронешь меня, я тебе снова сломаю челюсть, — прошептал Эдисон, — и жалеть не стану, потому что ты этого заслуживаешь.

Ньют ничего не ответил и уложил уже почти засыпающего Томаса на кровать.

Потом он проклянет себя за это, но сейчас Томас чертовски боялся оставаться один, и, скорее всего, он боялся сейчас не Ньюта, а самого себя, поэтому как только Ньют опустил его на кровать, Эдисон неосознанно вцепился пальцами в его руку, не позволяя уйти. Томас вслух ничего не сказал, потому что, наверное, не хватило смелости или сил, но он сказал взглядом, заставляя блондина присесть на краешек кровати, рядом с вымученным и обессиленным парнем, который продолжал сжимать в руке его ладонь. Холодную, с идеально ровными и длинными пальцами, как у художника или пианиста.

Томасу было страшно, и он знал, что Ньюту доверять нельзя, но сейчас Моррисон - единственный, кто был рядом, поэтому Эдисон действительно хотел, чтобы Ньют сейчас остался с ним. От былой ярости не осталось и следа. Ньюту удалось включить сознание брюнета, и тот мгновенно притих, проглатывая собственные слезы. Возможно, он пожалеет, что позволил Моррисону остаться, но сейчас это не имело значения. Парня будто пропустило через эмоциональную мясорубку, и его категорически нельзя было оставлять одного. Ньют понимал это. И, кажется, впервые прислушался к голосу своего сердца. Оно у него есть. Правда. Только оно такое ледяное, что растопить его практически невозможно. Ненависть ко всем превратила его в монстра, который ничего не понимает, ничего не чувствует.

Для всех Ньют - кукла со стеклянной душой, больше не способная любить, но Томас был уверен в обратном. Полностью. И сегодня он действительно понял, что Ньюта еще можно вытащить из этой бездны. Нужно только всё сделать так, чтобы он его не оттолкнул. Главное дать тому понять, что Томас — не злейший враг, а человек, который увидел в Ньюте именно то, что блондин так усердно пытался спрятать от чужих глаз — израненную душу. И также объяснить, что самый главный враг Ньюта — это он сам.

— Мне холодно, — прошептал Эдисон, посмотрев на Ньюта с мольбой.

Сейчас кажется, что они понимают друг друга лучше, чем обычно. Они не делали этого никогда, но сейчас одним взглядом Эдисон способен показать именно то, что никогда не сможет сказать вслух, потому что Ньюту будет плевать на это, но , к его счастью, блондин ничего не говорит, не отталкивает его - он просто смотрит на него своими ореховыми глазами, и одним взглядом заставляет Томаса почувствовать, как начинает трепетать его душа и в бешеном ритме биться сердце. Ньют сейчас смотрит без злобы или ненависти: он просто смотрит на Эдисона, пробегая взглядом по его лицу. Томас слишком доверчивый, возможно, абсолютно беззащитный, и кому же Ньют тянется, когда ему самому плохо? Конечно, он тянется к тому, кто должен отталкивать всю последующую жизнь, но брюнет является абсолютной противоположностью Моррисона, и он не способен ненавидеть людей так, как ненавидит Ньют, он не способен причинять боль людям так, как это делает Ньют. Томасу кажется, что лучше умереть, чем причинить кому-то сильную боль намеренно.

Они такие разные, но такие одинаковые.

Томас чувствует это: оно исходит из глубин его души и даже после того, что Ньют сделал, Эдисон не может ненавидеть его по-настоящему, он не может презирать его, он не может ему сказать прямо в эту секунду, что он самое последнее дерьмо. Почему? Томас не знает. Он просто хочет помочь ему. Он просто хочет, чтобы Ньют не был таким эгоистом. Он может быть лучше. Томас знает это.

— Побудь со мной, — почти неслышно шепчет Эдисон, — пожалуйста.

Посмотри на него, Ньют. Посмотри на него. Просто взгляни. Разве можно причинять боль такому ангелу, который даже сейчас остается сильным. который даже сейчас не отталкивает тебя, а наоборот просит остаться? Что ты чувствуешь? Разве не трогает? Ты же мог чувствовать, ты же мог любить, что мешает тебе просто раскрыться снова? Страх?

Что заставляет тебя ненавидеть Томаса так сильно?

Может то, что ты влюблен в него?

Может то, что ты любишь его?

Хочешь заткнуть эти чувства, выбросить из своей души, затоптать, но не получается, верно? Ньют, что ты чувствуешь к Эдисону на самом деле? Ты боишься, но бояться — это нормально, брюнет открывает тебе свою душу, а ты плюешь в неё. Хочешь отомстить? Отомстить себе слабому, да? Ты же видишь в нём себя. Мальчика, который искренне любил, который отдавал любимому человеку всего себя, ничего не прося взамен. Томас — это отражение тебя, а ты ненавидишь своё прошлое, поэтому и ненавидишь Томаса…

Но сейчас Ньют слушается себя и снимает футболку, промокшую насквозь и кивает Эдисону. Впервые, он прислушивается к себе и не отталкивает нуждающегося в помощи Томаса, который, он готов поклясться, начинает улыбаться. Шоколадные глаза благодарят, излучают свет, освещая им Ньюта с ног до головы. Осознанно.

Томас тянет блондина на себя и заставляет того лечь рядом. Тепло чужого тела одурманивает сознание и Томас прижимается ближе к блондину, вдыхая его аромат как запретный наркотик, чувствуя, что сердце Моррисона сейчас стучит спокойно и размеренно. Оно у него есть. Оно живое. И оно бьётся. Эта мысль дарит надежду на то, что всё будет хорошо.

— Так лучше, — сказал Томас, уже практически засыпая на груди Ньюта. Тот осторожно зарылся руками в его волосы на затылке и начал их перебирать, касаясь пальцами кожи, чувствуя, как Эдисон окончательно расслабляется, позволяя ему любые действия.

— Спи, — говорит Ньют, — просто спи, психованный.

Томасу, кажется, действительно становится лучше. Может, потому что рядом Ньют. Звериная ненависть испаряется также быстро, как и появилась. Дышать становится легче, а сердце успокаивается и стучит спокойно, также размеренно, как и сердце Моррисона. Томас понимает, что засыпает, и волна облегчения стремительно обрушивается на парня, захлестывая собой все переживания, вытесняя боль и весь негатив, словно его и не было.

Истерика проходит. Злость сходит на нет. Томас слегка улыбается и осторожно касается носом шеи блондина, и Ньют снова вспоминает. Вспоминает, что именно там оставлен след этих губ. И Эдисон, кажется, нашел его, оставляя теплыми, но дрожащими губами новый отпечаток. Осторожно. Трепетно. Нежно. Так, что блондин слегка вздрагивает, дыхание брюнета щекочет шею. И Ньют абсолютно точно уверен, что мозг Эдисона сейчас не соображает, поэтому ничего не говорит, продолжая поглаживать его макушку.

Осознано или нет? Неважно.

Ньют позволяет, а Томас, наконец, успокаивается и засыпает на его груди.

Ты слышишь, как тихо он дышит? Ты слышишь, как он сопит, доверительно утыкаясь носом в твою грудь? Ньют, разве такой ангел заслуживал любого проявления твоего гнева? Он ведь не Алби; на самом деле, гораздо лучше, и предавать людей он не умеет. И ты это знаешь. Ты чувствуешь это, потому что несмотря на всё, что произошло, Томас не послал тебя куда подальше, а попросил остаться и теперь спит в твоих объятьях, будто это самое безопасное место для него. Может, ты и не замечал, но Эдисон глубоко в душе доверяет тебе, просто, может быть, не признаёт этого. Он сейчас поверил в то, что ты можешь быть лучше. Томас поверил в тебя, Ньют. Именно поверил. Позволил. Принял. Не оттолкнул. Не сказал тебе, что ты самое конченое дерьмо на этой земле после всего, что ты с ним сделал. Разве он не заслуживает уважения? Понимания? Любви? Ты всегда стремился унизить его, причинить боль, сломить его, а что сделал он? Он поверил, что ты можешь быть лучше, он увидел капельку света в твоей душе, поэтому не позволил тебе уйти. Вы оба нуждаетесь друг в друге, понимаешь?

Там, где проросла роза с шипами, Томас захотел посадить лилии. Красивые и чистые.

Томас верит в тебя. Не сломай эту веру. Не сломай его снова. Не сломай его крылья. Возможно, ты тогда тоже обретешь новые.