Ржавчина и кровоподтеки (СИ), стр. 103

Чувство раскаяния накрыло Ньюта с головой, а весь прежний мир, наполненный иллюзиями, рассыпался в прах, оставляя Моррисона захлебываться от чувства вины перед Томасом. Он будто очнулся от долгого забвения и сейчас сильнее всего ненавидел себя. Это было больно, но боль вернула прежнего Ньюта: того, который умел любить и чувствовать.

— Я должен поговорить с ним, Минхо, — ответил парень. — Я должен сказать ему правду, пока ещё есть время. Если я не сделаю этого, то всю жизнь буду несчастливым человеком. Я устал. Если Томас не захочет со мной разговаривать, то я всё пойму и оставлю его в покое, но я должен попытаться всё объяснить ему.

— Мне кажется, что сейчас передо мной сидит не бесчувственный эгоист Ньют Моррисон, которого я знал и который постоянно издевался над моим лучшим другом, а нормальный и адекватный человек. В чем подвох? — подозрительно сощурился Минхо.

Ньют впервые в жизни пропустил колкость мимо своих ушей и внимательно посмотрел на Райта. И сейчас в его взгляд не выражал привычной раздражительности. И Минхо понял, что всё слишком серьёзно. Моррисон не был похож сам на себя, и это пугало.

— Я могу остаться с ним? — спросил Ньют.

Минхо ничего не оставалось, как согласиться, но ни у него, ни у Ньюта не было уверенности, что Томас захочет разговаривать с ним по душам. Последний их разговор закончился, мягко говоря, не очень, но у Моррисона не хватило сил, чтобы уйти, хотя он всегда уходил. Но не сейчас. И это было правильно, потому что от этого разговора зависела их дальнейшая судьба.

***

Томас проснулся рано, потому что кошмары снова не давали покоя, но просыпаться по утрам совершенно не хотелось. Вчера он не нашел ничего лучше, чем напиться в хлам в честь своего выпускного Алкоголь — это плохо, но внутренняя опустошенность оказалась сильнее. Очередной разговор с Ньютом закончился тем, что он снова не захотел слушать.

— Черт, — прохрипел Томас, — голова раскалывается.

— Не удивительно, — констатировал рядом сидящий Минхо. — Ты вчера выпил гораздо больше меня, и я действительно впечатлен твоим организмом, но разочарован, потому что останавливаться ты не умеешь. Что вчера случилось у Ньюта?

Томас вздохнул.

— А ты как думаешь? — прошептал он. — Он не захотел меня слушать. В прочем, как обычно. Я пытался, как мог. До последнего, но ничего не получилось, поэтому у меня сдали нервы и я напился. Мне вчера было очень плохо.

Минхо неодобрительно покачал головой: у этих двоих стремительно ехала крыша. Они не умеют разговаривать. По настроению Эдисону стало понятно, что он абсолютно не готов к дальнейшим разборкам в их несуществующих отношениях.

— Он выкинул меня за дверь, как щенка, поэтому всё ясно. Я пытался пробиться через эту стену равнодушия слишком долго, и я устал, Минхо. Я устал быть его борцовской грушей. Всё, чего я хочу — остаться одному, пожалуйста. Спасибо, что побыл со мной эту ночь, но я справлюсь.

Томасу было невыносимо больно, потому что он слишком сильно был влюблен в того, кого любить невозможно.

Стоящий за дверью Ньют слышал всё это и самое болезненное, что это было реальной правдой: он никогда не ценил Томаса и не задумывался о его чувствах по-настоящему. И как Эдисону хватило сил пережить всё это? Тонну лжи, грязи и ненависти, которая всегда была лишь жалким прикрытием? И сейчас Ньюту предстоит расхлебывать всё это дерьмо, которое он натворил в жизни Томаса и не было абсолютно никакой уверенности, что он его простит. Разве такое можно простить? У Эдисона всегда было самое доброе и искреннее сердце.

— А если он придет и попросит у тебя прощения, ты его простишь? — вдруг спрашивает Минхо. Томас грустно усмехается этим словам.

— Он не придет, и уж тем более, не станет просить прощения, — как-то слишком обреченно отвечает Томас и утыкается головой в подушку. — У нас всё кончено, хотя о чем это я? У нас никогда, ничего не начиналось. Мне нужно время, чтобы справиться с этим, но я обещаю, что напиваться в хлам снова я не буду.

— Хорошо, — всё-таки соглашается Минхо. — Я пойду, но я заранее прошу у тебя прощения за это, — Томас не услышал его и азиат быстро ретировался за дверь, за которой стоял Моррисон.

— Он явно не хочет тебя видеть, — многозначительно говорит Минхо шепотом.

— Дай мне поговорить с ним, Минхо, — настаивает Ньют. — Я должен с ним поговорить.

— И всё станет еще хуже, — укоризненно отвечает Райт.

— Если он не захочет со мной говорить, то я уйду и больше никогда не появлюсь в его жизни, я обещаю, — говорит Моррисон.

И Минхо на свой страх и риск соглашается, пропуская Ньюта к Томасу, тот осторожно открывает дверь и проходит внутрь. Томас не реагирует на появление незваного гостя, полностью уверенный в том, что это Минхо забыл взять ключи от родительской квартиры на столе. Моррисон не решается сделать лишнего вздоха: этот разговор будет очень сложным, но от него действительно зависела вся их дальнейшая жизнь. Либо вместе, либо порознь. Третьего варианта не дано.

— Томас, — позвал его Моррисон, но тот не услышал. — Томас?

— Минхо, отстань! — прошипел Эдисон. — У меня голова болит. Я же сказал, что буду в порядке и всё правда хорошо, — не поднимая взгляд, ответил он.

— Томми, —тихо прошептал Ньют.

— Отлично, у меня глюки, — пробубнил Эдисон. — Отстань, Минхо!

— Томми, посмотри на меня, — чуть громче сказал Моррисон.

Томас резко поднял голову и наткнулся на всепоглощающий океан светлых ореховых глаз, а сердце пропустило удар. Парень тут же встрепенулся, поднимаясь на ноги и недоверчиво смотря на причину своих разбитых надежд и мечты быть счастливым. Казалось, что это сон, но Ньют был слишком реальным, но радости, как таковой, Эдисон не почувствовал от его появления. Скорее, он почувствовал, как просыпается обида и разочарование. Ньют просто смотрел на Томаса, а тот смотрел на него и никто не решался заговорить первым.

— Привет, Томми, — сказал Ньют.

— Что ты здесь делаешь? — безразличный голос Томаса ударил Моррисона прямо по ребрам. Кажется, он выстроил вокруг себя стену, которая не должна пропускать Ньюта. Неудивительно, но на самом деле Эдисону было очень больно видеть его. видеть причину своего разбитого сердца. Их встречи не приводят ни к чему хорошему. Томас хорошо знает, что, если поддаться своим чувствам, то можно умереть, ведь он был уверен, что Моррисон снова уйдет. Он всегда уходил и никогда не оставался.

Вдох-выдох.

Непонятно, кому из них было хуже — Ньюту, который осознал свои ошибки и теперь пытается их исправить или Томасу, который перестал верить в существование настоящей любви. Он видел этот взгляд, каким Томас смотрел на него: в этих глазах было слишком много боли. И в этом был виноват только он. Он сломал Эдисона, он растоптал его и почему раньше он не понимал этого? Почему позволял себе такое поведение? Разве он заслуживал Томаса? Определенно, нет. Не заслуживал, но без него Ньют не чувствует себя живым, а Соня бы хотела, чтобы он был счастлив, а для этого нужен Томас. Тут ни капли неискренности. Есть только правда. Настоящая правда.

— Нам нужно поговорить, — спокойно говорит Ньют, а лицо напротив не выражает никаких эмоций. Равнодушие Томаса было весьма понятно, но Моррисону нельзя было так быстро сдаваться.

— Нам с тобой не о чем разговаривать, — отрезал Томас. — Ты уже сказал всё, что хотел. Разве не так?

Обида Томаса хлестала Ньюта по щекам, хотя Эдисону было очень тяжело держать себя в руках, когда рядом был тот, кого он все еще очень сильно любит, но простить Ньюта было. кажется, выше его сил. Моррисон ожидал именно этого, ведь ничего другого действительно не заслуживал. Он всегда делал Томасу больно. Осознано, потому что его боль всегда была главным трофеем в его жизни. Собственная боль становилась не такой ощутимой, а злость была защитой, а теперь все это не имело значения, потому что Ньют был влюблен в Томаса, он любил его. Так, как умел, но любил. Это было самой настоящей правдой.