Заместитель (ЛП), стр. 173

— Я ни на чьей стороне. Пары должны сами решать свои проблемы — посторонние тут не нужны. Я лишь сказал, что герцог был не прав: ему надо было рассказать тебе правду гораздо раньше и иметь дело с последствиями. Простишь ты его или нет, это тебе решать. Но я согласен с Его Светлостью, что тебе нужна охрана, к тому же его дети постоянно с тобой, они тоже мишени. Так что охранять тебя будут по той же схеме, как и раньше.

Теперь я обедаю с Гораном и иногда с Армином, если ему удается сбежать от дядюшки и Михаэль, Фердинанд или Моника отпускают его.

Я продолжаю интенсивно заниматься. Это помогает не думать. Когда я думаю, я начинаю сходить с ума. В следующем сентябре начнется последний курс моей магистратуры. Пора начинать писать дипломную работу. Хочу закончить ее как можно быстрее. Вряд ли мне удастся найти в Цюрихе работу, не имеющую отношения к Линторффу и его друзьям. Скорее всего, нет. Теоретически я должен был помогать Элизабетте в фонде, но я не могу это делать. Я вне игры. Этим может заниматься Сесилия или кто-нибудь из Линторффов, например, жена Альберта или его старшая дочь, которой сейчас девятнадцать; она изучает литературу в Париже.

Нужно найти работу, чтобы самому себя содержать. Мне тошно есть с его стола и одеваться, «как кукла в человеческий рост», у его портных. Я хочу это прекратить. Фридрих может сколько угодно ругаться, что «неприлично одеваться, как слуга», и так далее. Каждый раз, когда он произносит слово «неприлично», хочется спросить: а трахать племянника своего любовника, уничтожив всю его семью, это «прилично»?!

Возможно, Остерманн посодействует в продаже моих работ. Есть несколько картин, с которыми я готов расстаться. Еще рисунки — если он поможет выбрать что-нибудь подходящее, есть вероятность, что нам удастся часть из них продать. На крайний случай всегда есть E-bay.

Хайндрик был прав. Я должен продавать свои работы. Они только собирают пыль, а я смогу выручить за них деньги. Заведу отдельный счет, не имеющий отношения к тем, что Линторфф открыл на мое имя. Не желаю к ним притрагиваться.

28 мая

Вчера после университета я поговорил с Остерманном о возможности самостоятельной продажи картин, обещанных на аукцион. Оказалось, что я уже не могу ничего отозвать, как бы сильно ни хотел, потому что каталоги уже напечатаны, и уже есть покупатели, которые заинтересовались моими работами. Поэтому картины будут проданы с аукциона 4 июня. Единственное, чего я смог добиться — чтобы Линторффу запретили торговаться за мои картины. Иначе, клянусь, я выдавлю на них тюбики с краской!

Остерманн считает, что мы должны повременить с продажей до осени, потому что люди сейчас потратят все деньги на аукционе, и не стоит «утомлять» покупателей (?). Зато он поговорил с Коко ван Бреда, и она решила предложить мне поработать для ее издательства. Это маленькая компания; специализируется на книгах по искусству и поздравительных открытках, и, по правде говоря, ничего не продает. Ее муж оплачивает счета издательства, потому что это хороший способ занять жену, и выходит дешевле, чем если бы он отпускал ее на Неделю Моды в Париже, Неделю Моды в Милане, Неделю Моды в Нью-Йорке… или Неделю Моды в Мапуту.

Не дожидаясь моего отказа — я не могу издать книгу, тем более такую, которую будут покупать — он позвонил ей. Через двадцать минут Коко уже была в студии.

— Гунтрам, дорогой, мастер Остерманн сказал мне, что тебе нужна работа. Так вот, у меня есть то, что тебе идеально подойдет. Конечно, выписать большой аванс я не могу, потому что моя компания сейчас стеснена в средствах, — начала она.

— У меня нет ничего, заслуживающего публикации, Коко.

— Нет, есть! Посмотри, сколько ты получаешь за картину! Около 10 000 долларов!

Да, люди платят, потому что я — консорт Грифона (вернее, был). Это относительно дешевый способ подкупить босса.

— Я помню, что некоторое время тому назад ты иллюстрировал детские истории, и, надо признать, у тебя получилось очень изыскано. Нам всем они очень понравились. Детально проработанные и замысловатые — многие из нас не прочь приобрести такие для своих детей, а некоторые — для внуков, — последние слова она сказала громче, привлекая внимание присутствующих в студии дам. — В любом случае, — продолжила Коко, получив в ответ несколько жадных взглядов от женщин, притворявшихся, что рисуют, — я думаю, мы можем выпустить ограниченное издание классических детских сказок, тех, за копирайт которых не надо платить, типа «Золушки», «Трех медведей» или «Белоснежки». Ты можешь работать над иллюстрациями все лето, готовы они должны быть, скажем, к ноябрю, чтобы мы успели к рождественским продажам.

— Я не уверен, — протянул я.

— Ерунда, мальчик, — отрезал Остерманн. — Те, что я видел, довольно хороши, почти как у Артура Рэкема. Твои не такие накрученные, как у этого викторианца, но тоже изящны.

— Вы действительно думаете, что ребенку такое понравится? Рэкем жил более века назад! Сейчас совсем другая эстетика, — возразил я.

— Что нравится детям — это второй вопрос. Бумажники лежат в карманах у их родителей, и если тем понравятся твои иллюстрации, а еще лучше, если они понравятся их бабушкам, то мы всё продадим, — Коко поставила точку в споре.

— И если книга будет хорошо раскупаться, мы сможем потом продать оригинальные эскизы, — предложил Остерманн.

— Оригиналы будут принадлежать компании, так как мы их публикуем. Мы будем владеть исключительными правами на них, — возразила Коко.

— Тогда вы должны заплатить за них, как за обычные работы Гунтрама, — мягко сказал Остерманн. — Его акварели стоят от трех до пяти тысяч франков. Если он сделает по десять иллюстраций к пяти сказкам, это будет стоить 150 000 франков — если оценивать их по минимуму, конечно.

— Остерманн, никакой иллюстратор не получает таких денег! Мы же не мангу печатаем! — бурно запротестовала она. Я был шокирован этой внезапной переменой — она была такой любезной, когда предложила мне работу.

— Гунтрам не «иллюстратор», он перспективный художник, и стоимость его работ повышается с каждым годом.

Мне стало плохо — он же с ней вот-вот разругается!

— Хорошо, Гунтрам сохраняет исключительные права на свои работы, а я не плачу ему аванс. Мы поделим прибыль. Я буду отдавать ему 25%.

— Только 25% прибыли? Ради Бога, Коко, я считал, что он вам нравится… Вы даете ему или 15% от выручки, или 40% от прибыли. Выбор за вами.

— Даю ему 30%. Между прочим, я рискую своими вложениями!

— Пусть будет 35%.

— Хорошо, только не обдирайте Гунтрама своими комиссионными, — хмыкнула она.

— Мне тоже нужно на что-то жить. Итак, мы договорились. И я буду проверять качество материалов, которые вы используете для книги.

— Ладно. Может быть, хотите еще и предисловие написать? — спросила она, раздосадованная его последним требованием.

— Думаю, с этим лучше справится профессионал, — сладко ответил Остерманн. Я смотрел на них, открыв рот. — Я обдумал вашу идею, Коко, — продолжал он. — Мы должны сделать что-нибудь эксклюзивное, немассовое. Нужно сконцентрироваться на главной героине. Раз уж Гунтраму так хорошо удается имитировать стиль ушедших эпох, антураж сказок можно взять из разных веков. Сюжеты этих сказок знают все, значит, надо сыграть на уникальности стиля.

— Это может сработать, — согласилась Коко.

А у меня есть право голоса? Все-таки я — тот парень, который будет все это рисовать.

— Как насчет «Золушки», «Красной шапочки», «Русалочки», «Трех медведей» и «Спящей красавицы»? — предложил Остерманн.

— Хорошая мысль. Предположим, наша Золушка — парвеню, пытающаяся сделать «карьеру» при дворе Людовика XIV.

— Да, точно, Людовик XIV имел обширную коллекцию любовниц.

— Спящая красавица. Она у нас будет из эпохи Ренессанса, — медленно проговорила Коко.

— Да, из Германии. Мы, немцы, любим леса. А наша Русалочка выйдет на сушу в Венеции, в XIX веке, в годы расцвета школы прерафаэлитов.

ПРОСТИТЕ, ЧТО?! Понятия не имею, о чем вы оба говорите! А что тогда насчет «Трех медведей»? Они владеют СПА-отелем в Швейцарии? Но лучше помолчу и послушаю, что еще они скажут.