Предварительное дознание (СИ), стр. 47

А потом он явился к нам в контору и вытащил меня на улицу, злой как чёрт, рычал, что изобьёт, потому что я тупой идиот, который до сих пор не оформил с ним брак, и он не собирается продолжать больше со мной отношения. Я был ошарашен, ведь почти смирился, что Эдвард порвал со мной. Но потом понял: он закрывался и отстранялся именно из-за моей медлительности. Делать ему предложение за углом рабочего знания без должного кольца и подготовки было глупо. За что и получил по лицу от своего слишком агрессивного омеги. Зато потом всё организовал как надо, и он согласился стать моим мужем.

Через два месяца после возращения из России, где ситуация оказалась ненамного лучше, чем в арабских странах, ему привили чужую яйцеклетку оплодотворённую спермой донора. В очередной раз надеясь на отсрочку, мы очень рассчитывали дождаться течки и использовать свой материал. Но бюрократическая машина слишком жестока – новую отсрочку нам не дали, организм Эдварда своей яйцеклетки на тот момент ещё не сформировал, да и не приняли бы её, так же как и моё донорство. У врачей уже был на год расписан план с готовыми эмбрионами, которые нужно было лишь засунуть в намеченный организм.

Когда андролог сообщил Эдварду о тройне, тот был в шоке. Начал очередное расследование и затеял войну против врачей и государства, потому что выяснил, что беременным намеренно кололи какие-то гормоны увеличивающие вероятность многоплодной беременности. Кипиш в его блоге поднялся большой, но когда дело дошло до суда его не приняли всерьёз – прокурор постоянно ссылался на огромный живот, списывал всё на неадвектность во время беременности и ничего слушать не захотел, пропуская все доводы мимо ушей. Я переживал, что это подорвёт Эдварда, но он, напротив, стал более воинственным.

Почти всю беременность он с кем-то спорил и отстаивал права омег, создал фонд помощи для беременных и через омежью партию организовал группы поддержек беременным мужчинам. Я старался быть ему опорой, хоть он и противился. Мне было приятно видеть его воодушевлённым и озабоченным своей миссией, потому что в суете этой авантюры он забывал о личных проблемах.

Но ни статьи и огромная популярность в журналистском мире не помогли ему избавиться от страхов. Для Эдварда чужая яйцеклетка стала настоящим ударом, ему казалось, что от наших детей зависит наше счастье. Но для меня это не имело значения – Эдвард родил уже будучи моим мужем, и я всеми способами пытался доказать ему, что родными становятся не только от плоти и крови, но и от вложенной любви. Я любил его, и уверял, что буду любить и наших детей.

Так оно и случилось - я полюбил своих мальчиков с первого дня появления их на свет, Эд долго сопротивлялся своим чувствам и отказывался принять детей в своё сердце, уверяя, что оно уже занято по-настоящему родными ему людьми, а не навязанными государством генетическим материалом. Демонстративно отказывался с ними нянчиться и делать что-то, выходящее за рамки родительского долга.

Но как бы он ни пытался уверить меня и, главное, себя самого, что остаётся отстранённым исполнителем, я замечал, как с каждым днём в его глазах появляется новое выражение – забота о детях, зависимость от их тепла, восхищение каждым их шагом и словом – всё это меняло Эдварда. Делало его более мягким, примиряло с действительностью и учило радоваться жизни.

Совместная жизнь протекала на удивление легко, хотя споры и ссоры у нас случались всё ещё достаточно часто, но зато в плане секса нам удалось достичь полной гармонии: Эд перестал стыдиться желаний своего тела, стал более раскрепощённым и научился получать удовольствие от пассивной роли не только под влиянием течек. В одну из них в порыве страсти я оставил ему на плече такую же отметину, как и он мне – желание сомкнуть с силой зубы на его коже пришло неожиданно, инстинктивно, но оказалось настолько сильным, что я не смог, да и не захотел ему противиться.

— Мстительная сволочь! — ругался на меня потом Эдвард несколько недель, но видеть след собственных зубов на нём было крайне возбуждающим для меня и... правильным. Словно именно это узаконило наши отношения, а не свидетельстве о браке, и окончательно определило, что он – мой.

И именно после укуса Эдвард стал более спокойным и умиротворённым. «Ты меня заразил своей инфантильностью!» — негодовал он, но я только улыбался, ведь что бы он ни говорил и как бы ни язвил, он любит и нуждается во мне, так же как и я в нём.