Дитя Плазмы, стр. 45

Гуль покосился на небольшую, размещенную в центре лаборатории оранжерею. Еще вчера лимонного цвета распустившиеся бутоны радовали взор, сегодня они уже съежились и, безнадежно увядая, роняли лепесток за лепестком на увлажненную почву. И именно сегодня, несмотря на затихшую боль, у него возникло тягостное ощущение грозы. Что-то надвигалось на этот дом, на этот город – какое-то стихийное бедствие. Так ему во всяком случае мерещилось. Несколько раз в течение дня он подходил к окну и всматривался в безоблачное небо. Кругом царило спокойствие, и все-таки странная его тревога не утихала.

Медленно Гуль поднес ладонь к пустой бутылке. Волнение мешало сосредоточиться, и все-таки он ясно ее чувствовал – в каких-нибудь трех-четырех сантиметрах – хрупкую, вылитую из стекла твердь. Ладонь напряглась, и он почти воочию увидел, как розовый вибрирующий туман охватил бутыль, передавая кристаллической структуре мучительную дрожь человеческих нейронов. На секунду они стали одним целым – он и эта посудина. А чуть позже с суховатым треском бутылка потекла, опадая вовнутрь себя, съеживаясь сморщенным сухофруктом. Наверное температура нарастала, потому что треск усилился, – стекло плавилось и ломалось одновременно. Осколки дробились в мучнистую пыль, а те в свою очередь сливались в пузырящуюся бесформенную массу. Пальцы горели, словно их подержали над свечой, и несколько раз Гуль встряхивал рукой, пытаясь унять болезненное жжение. Этого Йенсену он еще не показывал. А надо бы показать. Американец приходил в восторг от каждого подобного фокуса. Собственно говоря, все фокусы немедленно превращались в серьезные опыты. Гуль усаживался в странной формы кресло, позволяя опутывать себя проводами и датчиками-присосками, а затем Йенсен подбегал к аппаратуре и начиналось непонятное для Гуля: стрекотали графопостроители, змеились и пульсировали кривые на экранах осциллографов, с одухотворенным лицом Йенсен метался между приборами, без устали что-то подстраивая и измеряя.

За время долгих опытов Гуль успел выложить ему всю свою нехитрую историю, и судя по всему, американец в нее поверил. В свою очередь Гуль услышал об изысканиях НЦ, о возвращении каракатицы, том, что работать, увы, приходится под постоянным контролем военных. Вот почему за Гулем начали следить тотчас после появления в городе, а, убедившись в необычности преследуемого, сотрудников НЦ и вовсе бесцеремонно потеснили в сторону.

Иногда, замечая, что Йенсен начинает уставать, Гуль настаивал на том, чтобы американец отправлялся домой. Йенсен противился, но в конце концов уступал. Сегодня, прежде чем уйти, он попросил Гуля еще раз повторить перед диктофоном ключевые моменты его истории. Особенно интересовали Йенсена имена и чины колонистов, сведения о так называемых Мудрецах. Много времени это не заняло – тем более, что знал Гуль совсем немного. Тем не менее, отправился Йенсен восвояси несколько вдохновленный. Он объяснил, что собирается заглянуть в архивы военных, надеясь выудить информацию о всех пропавших без вести в момент появления каракатицы на полигонах.

Наверное, сказывалось ранение. От опытов и разговоров Гуль уставал не менее своего нового приятеля. Тотчас после ухода Джека он ложился на широкий, застеленный асбестовой тканью диван и засыпал.

Заснул он и на этот раз, однако проспал не более двух часов. Пробуждение оказалось не слишком приятным и прежде всего потому, что проснулся Гуль с ощущением, будто ему снова снился Зуул. Перевернувшись с живота на спину, он тут же испуганно сел. Снова перед ним мерцал экран – голубоватое, искрящееся полотно, на котором вот-вот должно было вспыхнуть и заиграть изображение.

В ужасе Гуль закрыл глаза и кулаком ударил себя по темечку. То же происходит с телевизорами от крепких ударов. Экран дрогнул и потускнел. Но что-то все-таки осталось – некое новое ощущение, о котором он тоже еще не рассказывал Йенсену. Потому что и сам пока не разобрался в происхождении странного чувства. И только сейчас до него явственно дошло, что уже второй день кто-то неотрывно на него СМОТРИТ. Да, да! Именно так это следовало называть! Кто-то смотрел на него сосредоточенно и неотрывно. И это не было скрытой камерой. Это было живым человеческим взглядом!

Хороши шуточки!.. Озираясь, Гуль видел только стены и то, что располагалось за ними. Никто во всем здании не смог бы подглядывать за ним без риска не быть обнаруженным. Гуль выявил бы наблюдателя даже в том случае, если бы тот спрятался в бронированном сейфе. И все же глаза постороннего, немигающие и большие, незримо присутствовали. Теперь он в этом почти не сомневался. Болезнь отступила, и списывать на нее загадочное состояние казалось более чем нелепым. Сидя в кресле и упираясь взглядом в зрачки далекого соглядатая, Гуль мало-помалу стал вдруг представлять себе внешность наблюдающего за ним человека. Маленький, чуть сгорбленный, с щеточкой усов под крупным носом, с густыми бровями и обширной лысиной на голове. Подобно Гулю носатый карлик тоже сидел в кресле и напряженно всматривался вдаль.

Уже через несколько минут Гуль созерцал далекого усача столь ясно, что ему сделалось не по себе. Двое людей, разнесенные дистанцией в сотню-другую метров, глазели друг на дружку, пронзая взглядами множественный бетон, с вниманием прислушиваясь к дыханию ТОГО, что сидел напротив.

– Этого не может быть! – вслух произнес Гуль. – Слышишь ты, носач? Я брежу. И тебя нет!..

Усилием воли он заставил себя подняться. Проходя мимо огромных настенных часов, мельком взглянул на стрелки. Йенсен обещал вернуться к шести. Часы показывали половину седьмого.

Глава 8

Йенсен поджидал Корбута в машине в двух кварталах от здания института. Рассеянно разглядывая залитый солнцем асфальт, он механически пережевывал горьковатую смесь китайского лимонника и гигантского папоротника. Время разбилось на томительные секунды, и он не заметил, как голова его опустилась на грудь, а темная рука сновидений мягко прикрыла веки. Он уже спал, когда маленький сгорбленный человечек с щеточкой усов под крупным носом приблизился к «пикапу» и весело присвистнул. Не вынимая рук из карманов, носатый человек склонился над машиной, прищурившись, уставился на спящего. Вздрогнув, Йенсен открыл глаза и, часто моргая потянулся ладонями к лицу.

– Ты опоздал, Корбут, но я не сержусь. Лишний час сна – это чудо. Ты даже представить себе не можешь, какое это чудо!

– Почему же не могу, – Корбут хихикнул. – Тем более, что я вовсе не опаздывал. Пятнадцать минут назад доставили записку от Фила, пять минут пришлось потратить на сборы, десять минут на дорогу.

– Ага, – Йенсен озадаченно посмотрел на часы. – Стало быть, этот час мне только пригрезился? Жаль…

Выбравшись из машины, он взял Корбута под локоть.

– Прогуляемся пешком, ага? – он на ходу поворочал плечами. – Поверишь ли, такое чувство, словно бедное мое тело надели на шампур и долго-долго коптили над костром, поливая уксусом и горчицей.

– Немудрено. Ты находишься возле этого типа уже более суток. Я хочу серьезно предостеречь тебя…

– Не надо, – Йенсен устало отмахнулся. – Не надо мне этих ужасов. Все про них знаю, но тут уж ничего не поделаешь. Гуль напуган, он рвется домой и никому не верит. При этом ему ничего не стоит просветить человека насквозь. Мы рисковали в начале операции, рискуем и теперь. Каракатица-то рядом! Совсем рядом. Да… Знал бы ты – каково это пытаться не думать ни о чем подозрительном в присутствии телепата. И кстати, я бы ни за что не справился с этим, если бы он меня не заинтересовал по-настоящему. Ты понимаешь, Корбут, я постоянно думаю о нем, живу его бедами и проблемами. К счастью или к несчастью, их у него предостаточно. Но знал бы ты, как это выматывает!

– Что-то ты слишком много жалуешься.

– Жалуюсь, потому что трудно.

– Поэтому ты и запросил в помощники меня?

– Естественно! Не мне же одному все это расхлебывать! И слава богу, у меня еще есть на кого рассчитывать. Ведь в какой-то степени ты конкурент этому парню.