Архивы Поребирной Палаты, стр. 43
наделал ты, Толош…».
Впереди я увидел свеченье, что вменяло мне выбор пути. И, чем ближе я подходил, тем отчетливей глаз наблюдал мой, что в
пределах свеченья играет фигура с необъятным размахом, с
раскладом нечеловечьим всех сочленений и с образом смутным на
лике своем. Подошедши, поддался я зову упасть на колени и
выставить руки вперед, будто в знаке моленья или смиренья.
Осознал я, что вот он – порог, за которым жилище богов
Консумона…
И услышал от бархата женского голос: «Вынь голову из плеч, Болонд, раз уж ты дошел сюда. Подними взор свой и встреться с
судьбою».
Подняв взор, я увидел огромный лик на полнеба, в коем, как
чудилось, было смешенье нескольких образов в неразличимости их
отдельностей.
Вдруг, черты лика двинулись и стали распадаться на три
образа, снова соединяться, и снова распадаться. И видел я, что
80
один лик божества суров, другой азартен, а третий спокоен. И вели
они речь обо мне.
Тот, кто суров, узнавались во мне слова от него, как бы
усталые были они. А тот, что был горяч и азартен, как бы
шелестом шли слова от него, а тот, кто спокоен – от слов его было
мне звонко и чисто в душе. Так я их различал по речам, исходившим от лика подвижного.
«Почему еще жив он?» – раздался вопрос азартного бога.
«Ты и сам это знаешь» – устало промолвил Суровый – «Ведь
моим-нашим законом я-мы признаем верховенство Любви в этом
созданном мире. Первый он, кто пришел от Любви, а не в поисках
лучшего, или жизни иной, и теперь по законам по нашим-твоим он
неприкасаем для обычного здесь наказанья. Потому-то и жив».
«Скажи, что с ним делать теперь?» – расстелились опять по
округе слова в нетерпении явном.
«Спрошу-спросим его» – был усталый ответ от Сурового
бога.
«Что ты в Пустоши ищешь, что ты в Пустошь пришел?» –
ободрил меня чистым вопросом Спокойный. – «Чем не мил тебе
мир, что мы-я для людей создавали?».
И услышал от бархата женского голос с насмешкой: «Говори, дурачок, всё как есть, ибо ты богов все равно не обманешь».
И ответствовал я: «Превратили укосы любовь мою в тень, ибо
Чилла моя есть не боле, чем тень под ногою моею, только контур, который доступен лишь взгляду, но не полная сущность её и не
плоть. И я тоже лишь тень для неё. Разве в мире не первое благо
любить не какую-то тень, а любить человека, что рядом с тобою?
Так, низведите прочь укосы, дайте людям свободу быть рядом!».
«А я-мы говорил, что вот это случится, что любовь
превозможет границы укосов» – засыпая, как будто, так устало
промолвил Суровый.
«Не хотят пострадать от Любви, ну так, пусть и восстраждут
во всём остальном… Надо дать им всю меру страданий от мира, где не будет укосов» – как бы, сникнувши ликом, тяжким
шелестом, как бы себе, прошептал из себя не азартно второй.
«Так и быть, возвращайся» – молвив звонко и чисто
Спокойный – «Как вернешься, не будет укосов. В этом право того, кто умеет любить».
Но раздался от бархата женского голос, словно сталью
отлитый: «Пусть не доставит Болонду никакой пользы устранение
укосов. Мое условие – лишь