Не плачь, проститутка, стр. 100
— Безусловно, о чём речь, можешь не беспокоиться, — излишне честно произнесла Ольга. Подумав при этом: «Шёл бы ты на х*й со своими строгими наказами, товарищ будущий птичий корм».
— И не вздумай меня обманывать, я тебя, если что, и с того света достану, — сказал Зныч, посмотрев на Ольгу всё тем же мутным, так напугавшим её прежде нечеловеческим взглядом.
— Я всё сделаю, как вы сказали, — неосознанно перейдя на вы, произнесла Ольга, и теперь её мысли были абсолютно тождественны произнесённым ею словам.
— Ну, тогда начинай копать, — сказал Зныч и протянул Ольге лопату.
Она взяла её и сделала несколько шагов, подойдя к кресту; отскакивающие от него пылающим градом солнечные блики тотчас вонзились ей в глаза, ослепив их. Ольга стала вытирать рукавом обильно выступившие слёзы.
— Отвернись от креста, — сказал Зныч. — Глядя на него, ты не сможешь работать.
Ольга отвернулась, прислонила лопату к земле и попробовала надавить на неё ногой. Так копать не получалось, черенок был слишком коротким. Ольга начала бить с размаху, словно проделывая прорубь во льду на зимней реке. Один удар, второй, третий, и без того сильное давление в её утробе нарастало, но Ольга продолжала колотить ещё усердней, вкладывая в удары всю свою силу. Эффект от её стараний был почти нулевой: чёрствая земля лишь мелко крошилась, отлетая от ржавого металла редкими брызгами. Десятый удар, двадцатый, тридцатый, дыхание спирало, и Ольга искренне начала думать, что вот-вот взорвётся, разметав своё мясо бренное по необъятным просторам свалки, но она всё равно не останавливалась.
— Копай размеренней, — посоветовал ей Зныч. — Так ты загонишь себя.
Но Ольга не услышала его, потому что именно в этот момент до её ушей донёсся звонкий, как смачная пощёчина, хлопок. А вслед за ним внутри себя она ощутила странную, какую-то щекотливую боль, будто детонационную волну после взрыва; она быстро заполнила её всю, не оставив свободным ни единого, даже самого отдалённого закутка. Она почувствовала, как по её бёдрам потекло, устремившись вниз, что-то очень тёплое или даже горячее.
«Что же это, выходит, рожаю», — обыденно, без малейшего трепета в душе подумала Ольга. Ноги у неё подогнулись, и она, немного попятившись назад, упала прямо на крест, впечатавшийся в её тело.
— Ты что, рожаешь? Не вздумай, не вздумай, — заорал Зныч. — Ты же говорила, что тебе ещё рано, сука, сука.
Ольга же пыталась снять с себя одежду, но это у неё никак не получалось, оттого что руки её не слушались.
— Помоги, — хотела сказать она Знычу, но оказалось, что и язык вышел из подчинения.
Видя беспомощность Ольги, Зныч опустился на колени и стал раздевать её.
— Куда ты столько тряпья на себя навьючила, — истерично приговаривал он. — Жара же, бл*дь, такая, жара-а.
Ольга чувствовала, как ребёнок ворочается, принимая нужное для выхода на свет положение. «Осторожней, малыш, не слишком мучай маму», — мысленно попросила она его.
— Бл*дь и воды-то уже отошли, — буквально заплакал Зныч, стягивая с неё пропитанные розовой влагой трусы. — Что делать, говори же, бл*дь, что и как мне делать.
Ольгу тряхнуло так, что она даже немного подлетела. Зныч в ужасе отстранился от неё.
— Схватки, схватки, — как безумный пролепетал он.
Ольга не могла ни двигаться, ни говорить, ни даже думать, ей казалось, что кто-то нечеловечески мощный забивает в её влагалище толстую дубовую сваю.
— Пуповину надо перерезать, — произнесла она, не помня и не осознавая этого, будто некто другой сказал эти слова за неё.
Зныч зацепился за её фразу, как утопающий за соломинку, он ничего так сейчас не желал, как убраться, покинуть это место. Из рваной окровавленной дыры между мокрых, будто облитых помоями бёдер Ольги, бесцеремонно раздвигая опухшую плоть, стремилось вылезти наружу нечто похожее на раздувшегося до неимоверных размеров дождевого червя, покрытого жиденькими, точно прилипшими к нему чёрными волосами. Это была голова ребёнка.
— Я в землянку, за скальпелем, — задыхаясь сказал Зныч. Ему вдруг резко перестало хватать воздуха. Он встал и поковылял, уже зная, что не вернётся никогда, и не потому, что желал банально смыться, нет, такое было не в его характере, способность укрощать свои нервы и страх по-прежнему оставалась с ним. Просто он чувствовал, что смерть уже вступила в единоборство с ним и что противостоять ей он не сможет. В груди его горело так, будто он выпил стакан уксуса, и каждый следующий вздох давался ему вдвое, а то и втрое тяжелее, чем предыдущий.
Перед лазом, ведущим в землянку, он подумал: «Уж не перемещаюсь ли я в безвоздушном пространстве?» Его изношенный организм совсем перестал принимать кислород. Но он терпел и терпел, как ныряльщик, преодолевающий под водой широкое озеро, только у его озера не было другого берега.
Он всё же спустился вниз и даже сумел зажечь керосинку, чтобы отыскать скальпель, но на этом для него всё закончилось.
Он упал, и горючая жидкость из старой лампы поползла огненной змеёй по его серебряной бороде, воспламеняя её, как высохшую траву. Через секунды он весь превратился в костёр, а через минуту всё его жилище обратилось в пожарище.
Ольга лежала, раскинувшись на кресте, словно распятая, солнце, посадистски глумясь, жарило её обнажённое грязное тело, а из недр её развороченного влагалища, сочась кровью, окропляя ею позолоту креста, тянулся осклизлый багровый провод. Этот провод соединял Ольгу с её ребёнком. Сморщенный, покрытый запёкшейся кровавой коростой ком плоти, не переставая, кричал, и Ольге казалось, что вся вселенная сейчас поёт в унисон с этим издаваемым им трескучим гулом. Она глядела на небо и улыбалась. А Зныча всё не было и не было. Её рука потянулась к лопате.
Конец