Обман, стр. 19

Муханнад Малик – вместе со своими уличными приспешниками – являлся как бы носителем этой информации. Эмили столкнулась с молодыми пакистанцами еще в первые годы своей службы в полиции. Тогда Муханнад, еще подросток, впервые привлек к себе ее внимание. Эмили, которая выросла на улицах Южного Лондона, еще в ранние годы научилась вести себя в конфликтных ситуациях, часто возникавших на расовой почве и незаметно для конфликтующих перераставших в массовые столкновения из-за того, что кто-то позволил себе отпустить шутку насчет цвета чьей-то кожи. Еще будучи простым полицейским, она обычно не церемонилась с теми, кто использовал расовую принадлежность как козырную карту в любой игре, после хода с которой давал волю рукам. Муханнад Малик как раз и был из тех, и даже в шестнадцать лет вытаскивал эту расовую карту при каждом удобном случае.

Эмили привыкла не слишком доверять его словам. Она попросту не позволяла себе верить тому, что все жизненные трудности можно объяснить принадлежностью к той или иной расе. Но сейчас надлежало расследовать смертельный случай, причем не просто смертельный случай, а явное убийство. А убитым был выходец из Азии, считавшийся к тому же еще и женихом родной сестры Муханнада. Совершенно ясно, что Малик, узнав об этом убийстве, тут же увязал его с расизмом, которым, по его утверждению, было пропитано все вокруг него. И если эта взаимосвязь будет установлена, результатом будет все то, чего боится Дональд Фергюсон: конфликт на морском побережье в летнее время, враждебные действия, потоки крови – все, что было обещано во время творившегося днем хаоса.

Как только стало известно то, что произошло в здании городского муниципалитета и за его стенами, телефоны в полицейском участке буквально раскалились от панических звонков граждан Балфорда, в сознании которых митинговые лозунги и кирпичи моментально трансформировались в акты экстремизма, в течение последних нескольких лет совершающиеся повсеместно в мире. В массе этих телефонных звонков был и звонок супруги мэра; результатом этого звонка был формальный запрос, обращенный к сотрудникам полиции, в обязанность которых входит сбор данных о тех, кто без долгих размышлений способен преступить закон. На страницах, лежащих сейчас перед Эмили, было представлено то, что отделение полицейской разведки собрало на Муханнада Малика за последние десять лет.

Информация была скудной и в основном не связанной с криминалом. При чтении досье невольно возникала мысль о том, что Муханнад в свои двадцать шесть лет, несмотря на свое вчерашнее поведение, образумился и не имел ничего общего с задиристым подростком тех времен, когда впервые попал в поле зрения полиции. У Эмили было и его школьное личное дело, его аттестат с отличными оценками, записи о его учебе в университете, сведения о работе. Он был сыном уважаемого члена муниципального совета города; преданным супругом и отцом, три года живущим в браке и имеющим двух малолетних детей; а также и способным менеджером семейного бизнеса. Все как надо, и если бы не одна мелочь, можно было бы считать его образцовым гражданином.

Но Эмили знала, что незначительная мелочь часто скрывает за собой куда более крупные изъяны. Малик был известен как основатель «Джамы», организации, объединяющей молодых пакистанцев. Эта организация объявила своими целями установление более тесных связей между мусульманами, а также подчеркивание и восхваление множества положительных отличий мусульман от европейцев, среди которых они живут. Дважды за прошедший год «Джама» подозревалась в том, что провоцировала столкновения между молодыми азиатами и их английскими сверстниками. Одно из таких столкновений, причиной которого послужил спорный инцидент на дороге, переросло в жестокую драку; другое произошло из-за бутылки коровьей крови, которую бросили в девочку-мусульманку три ее одноклассника. Эти столкновения сопровождались актами насилия с обеих сторон, однако впоследствии никому почему-то не пришло в голову возложить вину за происшедшее на «Джаму».

Этого было недостаточно для того, чтобы предъявить хоть что-то этому человеку. То, чем располагала Эмили, не тянуло даже на косвенные улики. И все же экстремистские наклонности Муханнада Малика – накануне он проявил их во все красе – возбуждали у Барлоу неприязнь к этому человеку. Прочитав его досье до конца, она так и не нашла в нем ничего, что могло бы рассеять ее подозрения.

Через несколько часов после демонстрации Эмили встречалась с ним и с тем человеком, которого он называл экспертом по «иммиграционной политике». В основном говорил эксперт, но присутствие самого Муханнада накладывало на эту встречу особый отпечаток, на что он, без сомнения, и рассчитывал.

Малик, казалось, излучал недоброжелательство. Он даже отказался присесть. Более того, Муханнад, скрестив на груди руки, стоял прислонившись спиной к стене и ни на мгновение не отвел взгляда от ее лица. Придав своему лицу выражение пренебрежительного недоверия, он, казалось, предупреждал Эмили о том, что в деле о смерти Кураши не потерпит никакого вранья. А она и не собиралась этого делать… по крайней мере, в главном.

Для того чтобы предупредить какие-либо резкие выходки с его стороны и незаметно подчеркнуть то, что ее согласие встретиться с ними никоим образом не связано с демонстрацией, Эмили в разговоре обращалась к спутнику Муханнада, которого он представил ей как своего двоюродного брата Таймуллу Ажара. В отличие от Муханнада, этот человек был абсолютно спокоен; будучи членом одного с Муханнадом хандана, он, без сомнения, поддерживал все требования, на которых настаивала семья. Поэтому, говоря с ним, Эмили тщательно подбирала слова.

– Мы начали с признания того факта, что смерть мистера Кураши кажется нам подозрительной, – сказала она ему. – По этой причине мы пригласили патологоанатома из министерства внутренних дел. Он прибывает завтра утром и произведет вскрытие.

– Этот патологоанатом англичанин? – спросил Муханнад. Было ясно, что он имел в виду, спрашивая об этом. – Патологоанатом-англичанин даст такое заключение, которое устроит англичан; едва ли патологоанатом-англичанин посчитает серьезным делом смерть азиата.

– Я абсолютно не в курсе, кто он по этническому происхождению. Мы не можем указывать этого в своем заказе.

– А на какой стадии находится расследование? – Таймулла Ажар обладал какой-то особой манерой говорить: речь его звучала вежливо, но в ней не проявлялось уважения к собеседнику. Как ему это удается, подумала Эмили.

– Поскольку смерть показалась нам подозрительной, на месте, где был обнаружен труп, выставили охранение, – ответила Эмили.

– А что это за место?

– Дот у подножия скалы в Неце.

– И вы уже установили, что он умер в доте?

Соображал Ажар на редкость быстро, и это буквально привело Эмили в восхищение.

– Пока еще мы ничего не установили окончательно, кроме того, что он мертв и…

– И вам потребовалось всего шесть часов для того, чтобы проделать такую огромную работу, – не сдержался Муханнад. – Представляю себе, как бы вы взмокли, полицейские задницы, если бы цвет мертвого тела был белым.

– … и, по мнению азиатской общины, это, вероятнее всего, убийство, – закончила Эмили.

Она ждала реакции Малика. Ведь он кричал, что это убийство, в течение всех тридцати четырех часов, прошедших с момента обнаружения трупа. Ей не хотелось лишать его хотя бы одномоментного триумфа.

Муханнад не заставил себя долго ждать.

– Как я и говорил, – с торжеством объявил он. – И, если бы я все это время не стоял у вас над душой, уверен, вы объявили бы, что это несчастный случай.

Эмили почувствовала облегчение. Этот азиат хотел втянуть ее в спор. Любая словесная перепалка с сотрудником, ведущим расследование, сыграла бы для его собратьев роль призыва к объединению. А беседа, в ходе которой скрупулезно обсуждались выявленные факты, была для них менее полезной.

Пропустив мимо ушей его едкое замечание, она сказала, обращаясь к его кузену: