"Фантастика 2024-180". Компиляция. Книги 1-29 (СИ), стр. 1600

Впереди колонны идет мальчишка, коротко стриженый с челочкой, зачесанной наискось, в форменной рубашке с трехцветным галстуком, и в шортах. На груди юного следопыта висит жестяная копилка с надписью «Пожертвования в Фонд Корпуса Следопытов». Рот юнца распялен в крике, правая рука вскинута над головой. Эти юные болванчики и не подозревали, что вскоре лицо с портретов и без того имеющее мало отношения к реальности и вовсе изменится, оно станет дряблым, с обвисшими брыльями, тупым выражением серых выкаченных глаз и с клыкастым брызжущим слюною ртом. Не знали и шагали под барабанную дробь, внутренне уже готовые убивать.

Взгляд Философа падает на висящий в простенке стенд с фотографиями. Большими красивыми буквами на нем выведены слова «ВЫДАЮЩИЕСЯ УЧЕНИКИ НАШЕГО КЛАССА». Над каждым именем две фотографии — ребенка и взрослого. Среди совершенно незнакомых имен Философ видит: «ПАУЛЬ ГЕНРИХОВИЧ СОММЕР. ИНСТРУКТОР ГОРКОМА КПСС». На первой фотографии уверенный в себе блондин, каким он предстал вчера в ресторане, а вот на второй — тот самый мальчишка, что шагал тогда под портретом Гитлера с копилкой на шее.

«Каким образом жизнь и циничные взрослые негодяи превращают послушных марширующих болванчиков в не рассуждающих солдафонов?» — думает Философ, выходя из класса и медленно двигаясь по коридору. Взгляд его машинально скользит по двери, на которой висит табличка «КАБИНЕТ ФИЗИКИ». Философу становится нестерпимо любопытно, почему в этот класс нельзя заглядывать? Он тянет незапертую дверь на себя, шагает внутрь и столбенеет.

Класс не пустует. В нем полно народу. В первое мгновение Философу кажется, что эти люди, что сидят за партами, внимательно слушают женщину, которая стоит возле классной доски. Да вот только она ничего не говорит, хотя рот ее раскрыт, а рука приподнята в незавершенном жесте. В классе царит гробовое молчание. Не слышно даже дыхания. Глаза присутствующих открыты, но зрачки не движутся. Так пялятся невидящим взором только мертвые. Философ это хорошо знает. Насмотрелся.

Он выходит на цыпочках из класса и бросается к выходу. Ему страшно даже заглянуть в актовый зал, не то что выступать перед детишками, каким-то образом заморозивших — иного слова он не может подобрать — целый класс взрослых. Однако на лестнице Философ останавливается. Ему становится стыдно. Он удерет, а Тельма будет искать его в актовом зале. Нет, он найдет в себе силы и войдет в эту яму со львами. Если они обрели такую власть над людьми и собою из-за выдуманного им лжеучения, то кому же еще отвечать за это?

И Философ решительно направляется к двери, на которой висит табличка «АКТОВЫЙ ЗАЛ». Большое просторное помещение битком набито ребятишками. В нем стоит обычный гвалт, который стихает, как только входит Философ, и все тот же Игорь встречает его и выводит на сцену. Философ садится за стол, покрытый красной скатертью. Позади него высится огромный портрет генерального секретаря, написанный — это видно по подписи — Юрием Головкиным. Мальчик-молния выходит на край сцены.

— Ребята с удовольствием представляю вам Евграфа Евграфовича Третьяковского, который когда-то жил в нашем городе!

Бурные аплодисменты. Переждав их, Игорь продолжает:

— Для тех, кто не в курсе, напомню некоторые факты его биографии. Товарищ Третьяковский участвовал в трех войнах, Первой Мировой, Гражданской и Великой Отечественной. Причем, на первую он пошел добровольцем, когда ему было всего шестнадцать лет. Имеет боевые награды. Сменил множество профессий. Был актером второго состава в Художественном театре, инженером на строительстве Днепрогэса, редактором газеты «Кузница и пашня», преподавателем физики и истории в школе, препаратором палеонтологической экспедиции, приемщиком утильсырья, натурщиком во ВХУТЕМАСе Я ничего не упустил, товарищ Третьяковский?

— Нет-нет, все, в общем, верно… — после секундной заминки, произносит Философ, — но к чем эти излишние подробности?

«К счастью, моя деятельность в популяции не отражена в официальном мортирологе…» — думает он.

— В таком случае прошу вас, расскажите, как вам пришла в голову идея «Процесса»?

Задав вопрос, мальчик-молния покидает сцену и садится в первом ряду, рядом с девочкой, которая кажется Философу смутно знакомой. Вдруг его осеняет догадка — это же его дочь Илга! Девочка смотрит на него внимательно и ни тени улыбки не появляется у нее на лице. Глядя на дочь, Философ понимает, что лгать и изворачиваться здесь нельзя. Особенно — если он хочет, чтобы Илга снова признала в нем отца. Да вот только как сказать правду? К своему огромному удивлению, Философ слышит, как его собственный голос произносит:

— Лет шесть назад я жил в вашем городе и так случилось, что из-за рискованного эксперимента с ЛСД, оказался в лапах кайманов. Их главарь потребовал от меня оказать ему услугу. Нет, я не должен был участвовать в совершаемых популяцией преступлениях, моя задача заключалась в том, чтобы придумать философское учение, которое бы привлекало молодежь — то есть вас — к потреблению наркотиков. Выбора у меня не было. Кайманы угрожали жизни моей дочери, поэтому я создал такое учение, постаравшись, чтобы прямого призыва к потреблению запрещенных законом веществ оно не содержало.

По залу прокатывается гул голосов. Аудитория не удивляется откровенности гостя. Напротив, она ее одобряет. Игорь Болотников поднимается со своего места и говорит, обращаясь к Философу:

— Спасибо за честный ответ, товарищ Третьяковский! Мы все считаем, что та часть вашего учения, которая содержит намек на потребление психотропных препаратов, содержит ошибку, о которой я говорил вам во время нашей первой встречи. Во всем остальном оно глубоко верно. Теперь, если позволите, мы зададим вам несколько вопросов, на которые хотим получить столь же прямые и откровенные ответы.

И мальчик-молния, повернувшись к залу, указывает пальцем на девушку, лет семнадцати, что сидит в пятом от сцены ряду. Старшеклассница поднимается и, обращаясь к Философу, задает вопрос:

— Товарищ Третьяковский, как родились образы спирали и рассекающей ее молнии?

— Спасибо за вопрос! — произносит Философ. — Видите ли, я считаю все это учение буквально высосанным из пальца. Признаться, я удивлен, что нашлось столько людей, которые относятся к нему вполне серьезно. Что же касается вашего вопроса… Наверное, вы замечали, что спираль — это универсальная форма, свойственная как живой, так и не живой природе. Перечислю первое, что приходит в голову. Спиралевидная форма Галактики, раковины моллюсков, свернутый в спираль побег папоротника, спираль ДНК. Иными словами — спираль — это процесс формирования материи. Теперь посмотрим на молнию. Молния — это мгновенный выброс энергии, кратковременный и очень мощный. Попадание молнии в живые и неживые объекты чревато их разрушением. Спираль — созидание. Молния — разрушение. Созидание и разрушение сопутствуют друг другу, без них невозможно развитие, ибо если созданное не меняется, оно становится препятствием на пути прогресса. С этого, довольно простого рассуждения, я и начал.

— Благодарю вас, товарищ Третьяковский! — говорит девушка и снова садится.

— Та-ак, — говорит Игорь. — А теперь…

— А можно я спрошу? — вдруг говорит Илга, вставая.

Глава 19

— Да, Илга, спрашивай! — отвечает пацан.

Философ чувствует, как его спина покрывается сплошным покровом мурашек. А ну как доченька при всех своих товарищах спросит: «Папа, а почему ты меня бросил?».

— Товарищ Третьяковский, — заговорила девочка, — растолкуйте, пожалуйста, вот этот фрагмент вашего сочинения: «Когда-то Человек был окрылен надеждой. У него были силы пойти гораздо дальше, чем он уже успел продвинуться за сорок тысяч лет своей истории, но Человек уперся в тупик. Он мнил, что может стать Мерой Всех Вещей, что однажды сделается Всезнающим и Всемогущим. Вместо этого ему суждено быть уничтоженным. Человек всего лишь неоперившийся птенец, врасплох застигнутый лесным пожаром. Он слишком мал, слишком робок, слишком слаб перед пылающим пожаром галактик. Его знания о Вселенной не превышают знаний птенца о лесе, в котором он вылупился из яйца. Его восхищение перед мощью материи — это восхищение птенца перед пламенем, которое вот-вот превратит его в обугленную тушку. Он восторгается лишь тем, что способен проглотить и живет мечтой только об этом. Музыка же высших сфер остается неслышимой для него, он глух и слеп и потому обречен…»