Мне (не) всё равно (СИ), стр. 99

— Найди себе что-нибудь новое, ради чего ты будешь жить, — найди в пропасти веточку, выступ и зацепись.

— Например?

— Ну… ради меня, — если я буду строить свою новую жизнь, основываясь на БОСе, то почему бы и БОСу не поработать на меня? Хотя тупо, но забавно…

— Конечно, — Левин хрипло рассмеялся, не переставая лить слёзы. Он отошёл и сделал пару шагов к поручне. Действие заставило напрячься. – Я не буду прыгать. А ты… ради чего живёшь ты?

— О, — это сложный вопрос, и ответ его не устроит. — Я ещё не решил…

— И ты мне что-то будешь говорить про это? — он хотел начать смеяться, но остановился, тяжело вздохнув и хотевши положить руку на лицо, но поздно понял, что это была правая. — И где брать эти силы? — Левин ухватился за тонкую поручень, что скрипнула.

— Давай вернёмся и там всё решим. Разве тебе не понравилась Тохина еда? А у Давида, — у этого лгуна, — будет пара креативных идей по поводу смысла, — он же спасся, — если что, он своих корешей подключит, и все мы будем думать над этой хренью! Все вместе… как семья.

— Ха-ха, — он не мог смеяться, — боюсь, я не дойду… — Левин полностью упёрся на руку, а коленки подогнулись. Устал и исчерпал все силы.

— Тогда я понесу тебя, — как тогда, когда он заснул в коридоре, или когда я нёс его до палаты… — Если своих сил хватит, — ватные ноги застыли в тяжёлом положении и с трудом двигались.

— Их уже ни на что не хватит… — Левину труднее было держаться, он сильнее упёрся о железяку.

Я сделал пару тягучих шагов, и адреналин вновь выделился в кровь (если он это делает). Всего лишь за долю секунды, если не меньше. Быстрый скрежет металла, что, как прутик, сломался под тяжестью сломленного тела, не позволяя тому одуматься. Кусок старой заржавевшей и оледеневшей конструкции полетел вниз, и он за ним не в состоянии самостоятельно вытянуть себя. Лёгкий крик шока, а я уже бегу и прыгаю за ним. Удивляюсь, как ловлю, сжав в объятия, призванные не разлучить водой. Не выкрутившись, шепчу глупость, и сталкиваюсь спиной с поверхностью незамёрзшей реки, вместе с Левиным погружаясь в неё. Мёртвый холод жидкости, навалившейся со всех сторон, давил на голову, отнимал конечности и не позволял расцепить рук. Тела медленно всплывали к поверхности с помощью остатка кислорода в лёгких, но одежда тянула ко дну. Каждая часть тела, каждый его кусок уже замёрз и не подчинялся. Забудь на время об этой боли. Главное – выкарабкаться. Оказавшись головой на воздухе, вобрал кислород, удерживая Левина одной рукой. Второй грёб и прорубал тонкий слой льда. Будь толще – нам бы пришёл каюк.

— Л-Левин, — холод отнял прежний голос.

Молчит. Сука… До суши… до снега немного. Но руки подводят. Его тело ощутимо тянет вниз… но он не мёртвый груз, он живой. И он, сука, вместе со мной вернётся на чёртову Кириона, и тогда мы вместе потребуем от Тохи должного ужина, и, ради всего святого, поужинаем вместе. Всё будем делать «вместе»! И спасёмся тоже… вместе.

В глазах темнеет. Дёрганное движений рукой, заставляет снова окунуться в воду. Нет! Не сейчас. Борьба против стихии, о ней так много говорят? Да, не даёт нормально поднимать ноги и грести рукой. А что поделать? Верно, забить и делать то, что должен.

— Бля-я, — тело билось в дрожи, когда я-таки достиг берега, не один. От воды далеко отнести не мог, вообще не мог. Еле потянул Левина, чтобы ноги того, не были в воде, на себя насрать было. И сил не было.

А теперь… спать. Упал лицом в снег, что пригревал в районе живота. Ни пальцев, ни рук, ни ног, ни губ, ни носа, ни ушей… ничего не чувствую. Так холодно. Зато я не один… Левин не шевелится.

Живи, неудачник.

Хотя бы ради меня.

========== 48. Нельзя подыхать ==========

Мало кто мог сразу назвать его по имени или по фамилии, чаще ему приходилось слышать: «А, это ты, тот веснушчатый из параллели?», от учителей, которые преподавали с пятого класса максимум: «Эм… ты. Да, ты» – какое-то «ты» без имени; а от тех, кого встречал по расписанию уроков: «Эй» – и всё. Но и имя, и фамилия у него были простыми и легко-запоминающимися; вопрос состоял в том, хотели ли люди запоминать его? Он знал, что ответ – нет. Для него каждый день, каждый час, каждая минута и секунда – сплошное нет. Недозволение. Отрицание. А может, дело было в том, что он и так прятался ото всех? Избегал их? Он напросто не хотел проблем, потому что знал, что никак классным мероприятиям помочь не сможет, только загубит всё, а потом начнут на него колёса гнать – он не хотел этого, поэтому держался в стороне, но никто не понимал, все как один: «Ничего не хочешь делать», «Да кто ты такой, чтобы решать?», «Все должны принимать участие!». И никто не называл по имени. Претензии были, а имени не было. А оно такое незатейливое и звучное – Стас.

Немов Станислав.

Он по пальцам мог пересчитать тех, кто обращался к нему по фамилии, а кто по имени. И одного, что обращался по имени, он запомнил на всю жизнь, с которой так и не покончил. Струсил. Убежал от своего же решения. Именно того, кто называл его Стасом, он ждал. Ожидал. В тени аллеи между двумя фонарными столбами.

Стас знал, что он будет здесь, что он пройдёт именно здесь, потому что делал то же самое, что и он – следил. Не так умело как обидчик, но ему хватило внешних данных, чтобы определить, что Макар Жданов совершает ночные прогулки по своему собственному маршруту, которого всегда придерживается. Как по времени, так и по тропинкам.

Стас решил, что сделает это сегодня. Пусть и дрожал от голода и страха, как собака, но он не хотел убегать. Не второй раз за год. Он был сомнительно уверен в себе и своём немудрённом плане и продолжал бояться того, за что взялся. Но бежать некуда. Он решил, а значит надо. Ради себя, в конце концов!

Он прождал уже достаточно на холоде, и готов был прождать ещё несколько часов, хоть и знал, что за это время замёрзнет насмерть. Стас специально пришёл раньше, чтобы спрятаться, чтобы прикинуть в голове ещё раз сценарий, на который отчаянно решился, и чтобы ещё раз подкрепить уверенность, от которой остались лишь крошки. Сглотнув загустевшую слюну, он оттянул рукав зимней куртки, что прикрывал лезвие маленького ножа, который он с лёгкостью купил в посуда-центре, где такой предмет мог позволить себе каждый всего за сто рублей, а то и меньше. Но он боялся и тогда, что запомнят в лицо, запомнят мятую купюру, запомнят парня, что приобрёл только один предмет, но если бы его спросили, то он выкрикнул, что мама попросила, потому что дома сломался или пришёл в негодность, где-то потерялся. Ничего лучше придумать он не мог, но на кассе его не остановили, пробили покупку, назвали стоимость, выгребли мелочь, улыбнулись и сказали приходить ещё. Он надеялся, что больше никогда не придёт.

Стас до невозможного тянул рукав, потому что боялся, что лезвие мелькнёт в темноте, и его заметят, но никто не проходил, было настолько тихо, что он готов поклясться, что город вымер. В одночасье. Предоставляя ему сладостную возможность свершить месть. Казалось бы, горячую и необдуманную, но нет. Он думал, думал с того самого момента, когда встретил того парня в глупой шапке с косичками, который не попытался его отговорить, не попытался помочь, кинул пару слов и ушёл, узнав о том, кого боится Стас. Но он не хотел благодарить того незнакомца за выбор, он ему самому не нравилось, но как-то пришёл к нему и к этому месту с ножом, которым планировал избавиться от Макара.

Убить – это слово его пугало до спазмов и коликов, но он решился. Сомнительно решился проделать это. Страх ничто перед желанием мести. Его обдуманной и охлаждённой мести. Макар выше его, поэтому придётся занести руку над головой, чтобы попасть в грудь. В сердце. Быстро и неожиданно, если получится. Но Стас знал, что не получится. Он должен был попробовать, чтобы освободить себя от власти человека, что использовал его чувства, которые он старательно прятал ото всех и каждого, что никто не догадывался и не подумывал, а Макар… это существо каким-то немыслимым образом обо всём узнало и… разболтало. Стас знал, слышал, до него иногда доходили слухи об ученике, с которым лучше не связываться, потому что в своём классе он устроил настоящую разруху, а никто из учащихся ни о чём докладывать не собирался. Ни в какую. Ни под какими уговорами. Некоторые перевелись, потому что атмосфера давно перестала быть дружелюбной, все озлобились друг на друга, ненавидели, кидались резкими словами и ни о каком выпускном и речи идти не могло, и среди настоящего хаоса из месива терзающихся человечков был один, что свободно перемещался, плавал посреди одноклассников. Он и был эпицентром, который не пощадил никого. Уничтожил их, как уничтожил Стаса. Не руками, а собственными словами. После того случая, Стас с криками и рыданиями спросил Макара, за что он так с ним, что он сделал не так и как он вообще догадался?