Десять лет спустя (СИ), стр. 1

========== Глава первая. Косы Елены Прекрасной ==========

Давай, скажи: то, что произошло —

Ошибка, шутка, битый дубль, поломка,

Дурная пьеса, неудачный трип.

Мой друг погиб, и рта его изгиб,

Акцент его и хохот — заковали.

Гермес трубит, и гроб на плечи взят...

«40 дней» Вера Полозкова

Вот уже много лет почти каждое его утро начиналось одинаково. Подъём по внутреннему будильнику около половины шестого, быстрые сборы, кружка воды — и на улицу. А потом только бег — стук подошв по земле, шум дыхания да медитативная тишина в уме. Его тело привыкло к этому, почти как к наркотику: без пробежки портилось настроение, начинался душевный дисбаланс, выправить который могли только ложившиеся под ноги километры. Бег придавал сил — физических и моральных. Бег был лекарством от всех болезней. И когда эти два факта вдруг потеряли свою непреложность, он забеспокоился.

Хотя всё началось отнюдь не с пробежек. Он припоминал, что первые приступы тупой головной боли стали случаться на работе — сначала раз или два в неделю, потом через день, потом практически ежедневно. Он списывал их на возросшую после повышения нагрузку и критический недостаток отдыха — шутка ли, отпахать почти три месяца по десять часов без выходных и проходных? Однако окончание стахановских трудов уже виднелось на горизонте, и он подбадривал себя тем, что неповоротливый механизм заводского производства вот-вот начнёт работать эффективно, они с Олежей наконец выдохнут, а неожиданно забарахлившее здоровье обязательно вернётся к норме. Тем не менее, пока ему становилось только хуже: к болям добавились приступы головокружения и неполадки со зрением — по счастью, кратковременные. Когда же с головной боли стало начинаться каждое новое утро, а бег и анальгетики совсем отказались помогать, он всерьёз задумался о записи к неврологу. Закавыка была ещё в том, что ему категорически не хотелось волновать Валю и Олежу. До сих пор у него получалось отбалтываться от их встревоженных вопросов банальностями вроде «Ерунда, старею, наверное» или «Три часа орать на совещании при закрытых окнах — да тут у кого хочешь голова разболится». Отговоркам верили со скрипом, однако к стенке его не припирали. И, возможно, зря.

Серый резко остановился на середине маршрута и тяжело опёрся о ствол ближайшего дерева. Шумное дыхание вырывалось изо рта облачками пара, такими густыми, будто он вдруг обернулся Змеем Горынычем. Сердце колотилось, как обезумевшее, в глазах двоилось, к горлу подкатывала тошнота — вот только сблевать ещё не хватало. На секунду ему стало по-настоящему страшно: это не переутомление, это намного, намного серьёзнее, и ладно бы оно касалось его одного — так ведь нет, будут втянуты все трое. Серый с силой сжал кулаки, подавляя панику. При любом раскладе сначала надо попробовать справиться самому. Приступ скоро пройдёт, он вернётся домой, а тревога и страх останутся в лесу. Это утро — первое выходное для них утро за многие недели — должно продолжиться хорошо. И так оно и будет.

Он успел смыть под душем остатки дурноты до того, как проснулся Валя.

— Привет!

Его лучистая улыбка и вкусный поцелуй были именно тем, что требовалось для полного возвращения душевной гармонии.

— Привет. Олежа до сих пор отсыпается за всё хорошее?

— Ага, — Валя потянулся натуральным котом. — Там, на улице, как?

— Свежо и солнечно. Ты Лохматыча кормить?

Лохматычем звали спасённого год назад пса, которого местная шантрапа хотела «запустить в космос» на самодельной ракете.

— Да, и заодно к тёть-Ане сбегаю. Она вчера сметану обещала.

Серый взъерошил волосы, прикидывая содержимое холодильника.

— Ну, раз будет сметана, то будут и сырники.

— Здорово! — просиял Валя. — Я мигом!

— Не торопись, тебя мы точно дождёмся, — улыбнулся Серый его непосредственной радости и ушёл готовить.

Олег встал, когда глубокая тарелка была уже полна золотистых сырников.

— Утро доброе, — однозначно постановил он, заходя в большую комнату, которая служила им одновременно и столовой, и гостиной, а если припирало, то ещё и кабинетом с лабораторией.

— Никто не спорит, — согласился дожаривающий последнюю порцию Серый. — Выспался?

— На сегодня да. Валёк где?

— Зверьё во дворе кормит.

— Я-асненько, — Олег широко зевнул и заглянул Серому через плечо, одновременно приобняв чуть пониже талии. — А что у нас на завтрак?

— Сырники. Олежа, следи за конечностями.

— Какими такими конечностями? — невинно поинтересовался Воевода, чья правая ладонь сползла совсем уж неприлично низко.

— Вот этими, — Серый цепко перехватил друга за левое запястье, не позволив тайком утянуть готовый сырник.

— Ну и ладно, — театрально обиделся Олег. — Ну и уйду.

— Кофе готовить? — Уж что-что, а надуманные обидки всегда были с Серого, как с гуся вода. — Аккуратнее там с кнопкой на кофеварке: я её вчера отремонтировал не до конца.

— Понял, учту.

В сенях раздались шаги, и в комнату вошёл Валя. Точнее, первой в дверь проскользнула беременная кошка Жоржетта, а верный защитник всякой четвероногой живности объявился уже следом за ней. Улыбнулся Олегу: — Доброе утро! — и гордо продемонстрировал пол-литровую банку: — Сметана!

— Доброе, — кивнул в ответ шаманящий над кофеваркой Олег. — Сметана — это завсегда хорошо. Что там твой зверь?

— Здоров, доволен, передаёт горячий привет.

— И ему передавай при случае.

— Непременно.

Валя поставил добычу на середину стола и отправился мыть руки, а Жоржетта вежливо уселась в выделенном для неё уголке рядом со своей мисочкой.

— Молока тебе, Жоржи? — Серый переложил готовые сырники на тарелку и отставил сковороду с огня. — Погоди, сейчас тёплого налью.

— Я для неё вчера булку оставлял, посмотри в хлебнице, — Олег тоже не остался в стороне от кошачьего завтрака. Размоченный в молоке белый хлеб был любимой едой миниатюрной чёрной кошечки, которая месяц назад сама пришла к их дому и с первого взгляда влюбила в себя неравнодушного к тёмной масти Валю. Серый, как всегда, без оговорок принял пожелание любимого, и оказавшемуся в меньшинстве Олегу ничего не оставалось, как только смиренно махнуть рукой. На его счастье, Жоржетта оказалась дамой воспитанной и деликатной, а когда обнаружилось её скорое материнство, то даже обычно равнодушный к зверью Воевода стал оказывать ей некоторые знаки внимания.