Вечное сияние чистого зла (СИ), стр. 24

— Тебе дурно, лорд? Ты тоскуешь по родному краю?

— Мне нет пути назад, — ответил он.

Кое-как он дал себя поднять и раздеть. В этот момент Тьелкормо показалось, что и этот эльда неравнодушен к нему, судя по тому, как благоговейно он дотрагивался до его обнаженной кожи и как долго теребил завязки на одежде.

— Ты не сходился с девами из долины, лорд?

— Нет, — зло ответил Келегорм, показывая, что ему и дела нет до любых дев.

Слуга улыбнулся.

— А с мужами?

— Ведёшь себя дерзко, гляди, как бы я не укоротил тебе язык! — прикрикнул нолдо.

Слуга послушно поклонился.

— Прошу лорда меня простить.

Келегорм кивнул, поднявшись, позволил себя раздеть. Некоторое время он лежал на постели, прикрыв глаза и отдыхая: вначале на руки слуги можно было не обращать внимания, и движения скорее расслабляли и разминали уставшие мышцы. Скоро, однако, они превратились в более интимные, и вся сонливость прошла. Слуга проводил пальцами по складкам вокруг сжавшегося ануса. Чувствовалось, как растекается там масло, позволяющее безболезненно принять в себя чужую плоть. Два пальца аккуратно нажали на вход, преодолевая сопротивление мышц, и уверенно нажимая на простату, сорвали с его губ стон.

— Кажется, ты болен, лорд. Тебе не стоит так далеко отлучаться. И одежды нужно выбирать теплее: здесь зима приходит рано. Прикажешь принести?

Келегорм раздражённо кивнул. Скоро раздражение скрылось за болезненным удовольствием, и ему захотелось тихо стонать, потому что неприятное тянущее ощущение сменилось сладким и долгим, неотличимым от боли, но все же не болью, а предвкушением. Он шумно выдохнул, нетерпеливо потерся о простыни и, оттолкнув руку слуги, сам в пару резких быстрых движений окончил начатое. Слуга склонился, отмывая его причинное место и пах от следов семени, и, как ему показалось, он делал это из чистого удовольствия. Тут он отталкивать его не решился, и на смену разгоряченному состоянию пришла расслабленность и отчуждённость.

Он укрылся, не желая давать ему рассматривать себя, подумал, нет ли в этом лицемерие — но, поразмыслив, решил, что Моринготто совсем другое дело. Он вспомнил его слова, вспомнил себя раньше — да, тогда он и впрямь презирал мориквенди, но теперь был рад им по причине своего постоянного одиночества. Моргот обладал им, он взял над ним власть, пользуясь его страхом и слабостями, и эта власть держала крепко. Келегорм всматривался в лицо тьмы так долго, что успел к ней привыкнуть, и ему все казалось единым — и тьма, и свет, — и одинаково обречённым, потому что весь этот мир обречён медленно разрушаться. Мысли унесли его так далеко, что он лежал, отрешенный от всего внешнего, почти спящий, и пробудился, когда сверху опустилась удушающая тяжесть. Лик Моргота слабо светился во тьме, оттененный камнями, и Келегорм смотрел на него в ответ, замечая следы той красоты, что была дарована ему когда-то. Смотрел на гордый изогнутый рот, тонкие губы которого сейчас приоткрылись, смотрел в тёмные глубокие глаза, смотрел на то, как Моринготто вдыхает, едва не уткнувшись в его грудь, чтобы ощутить его запах. Лицо казалось ему страдающим, хотя не лишенным несгибаемой воли, ровно как и у отца. Они были похожи, и это открытие поразило нолдо. Разве что не было у него светлых серых глаз, но взор его от того не делался менее пронзительным, хотя бывал при случае и мягким. Келегорм задумался, отыскивая причину печали, и решил, что она лежит глубже желания получить больше земель в этом краю или больше богатства. Он хотел полной власти над своей судьбой, как и они с Феанаро — ещё одна схожая черта. Все они мятежники.

Обжигающие поцелуи рассыпались по его плечам и груди, нолдо невольно рвался из объятий, но те оставались слишком сильны.

— Светозарный, — тихо назвал его темный вала, и Келегорм оценил бы это обращение больше, если бы знал, что когда-то Моргот обращался к майа Майрону, прозванному Сауроном.

Но пока что он снова попытался его отпихнуть — не вышло. В этот раз Моргот не приник сзади, заставляя перевернуться на живот или встать на колени, а продолжал смотреть на него, разводя его бедра и поднимая за них к себе, выше, на уровень пояса, так что щиколотки эльфа покоились у него на плечах. Резкое движение вперед м Моргот насадил его на себя, грубо вторгся в тело, срывая слабый крик. Келегорм забился, желая избежать боли, но сразу после первого спазма наступил момент, когда что-то внутри сладко сжалось, и сразу стало легче и приятнее, и он позволял брать себя глубоко. Каждый резкий толчок снова и снова приносил короткий миг острого удовольствия и, хоть он сам и не видел этого, его лицо было искажено этой сладкой истомой. Моргот уделял внимание не только себе, но и ему, лаская рукой его член. Касания были грубоваты, хотя он старался быть осторожен и медленно водил пальцами по мошонке, разминая его, уверенно обхватил член, обнажая головку, и властно доводил до изнеможения.

После он подхватил его под колени, относя в ванную и потоками воды смывая семя со своего и с его тела, и преувеличенное внимание к себе заставляло нолдо смущаться, точно это не он отдавался сейчас Морготу с тихим гортанным стоном.

— Ты подумал над моим предложением?

— Я буду мстить истерлингам, но не в твою славу.

— В твоих руках будет власть покорить их, и они бегут далеко на юг из тех земель, которые осмелились занять.

Нолдо задумался. Нет, будь на его месте Нельо, и предложи, к примеру, враг объединить их силы ради такого шага, он с братьями никогда не пошёл бы на это, но ведь тут речь шла не о том, чтобы объединиться. Если подумать трезво, он воспользуется армией Моргота ради мести. И, наконец, он получит свободу, не станут же его держать под надзором в дальнем походе? Он сможет написать Нельо и спросить совета, сможет даже бежать и отправиться куда захочет — если так, то удивительно, что враг вообще решил дать ему такой шанс. И Келегорм кивнул уверенно.

Черная рука легла ему на плечо.

— Тогда мои мастера выкуют тебе доспехи из светлого серебра.

***

Отражение в темной глубине зеркала отливало холодным серебром, и даже собственное лицо казалось Келегорму мертвенно-бледным, неотличимым от светлых скованных для него из мифрила лат и лёгкой кольчуги. Словно он провел целый век взаперти или в этих холодных северных краях было слишком мало солнца, чтобы хоть один его луч дотянулся до него и расцветил ярким. Он впервые готовился выступить на войну под черными знамёнами и, невзирая на то, что за ним стоит войско Моргота, он отомстит истерлингам за братьев и, оттесняя их, поможет Нельо… В его душе жила слабая тень надежды, которая ослабевала вместе с памятью, и память эта каждый день ослабевала, стираемая новыми открытиями, поражениями и победами. Выехать он собирался отдельно, впереди, разумеется, не с основным орочьим полчищем. Нет, он собирался держаться сзади, как и положено полководцу; вместе с ним встанут несколько мориквенди из тех, что жили под сенью Ангбанда. Скоро наступит его пора показаться рядом с Моринготто, как бы он ни оттягивал этот день. Но он покинет этот край и некоторое время будет упиваться свободой; быть может, его убьют, и его ждёт та же черная безвестность, лишённая надежд, что и у братьев — а если нет разницы в их посмертии, к чему искать истины? Но он, говоря откровенно, не боялся найти себе благородную смерть от клинка.

— Светлый рыцарь на службе тьмы, — соткался из мрака мастерской контур фигуры Моргота. Темный вала выступил вперёд. Сам он был закован в чёрное — и красные блики от огня свечей походили на кровь, стекающую по его вороненым латам. Ярко переливались всеми цветами сильмарили, но тоже не делали ярче бледного его лица.

— Я не служу тебе и не буду клясться твоим именем.

Но, как ему показалось Моринготто и не требовал верности. Но здесь он ошибался: темный вала не собирался делиться своей драгоценностью ни с кем, хотя и не выказывал этого явно. Но ведь он был вала, творение Эру, воплощённая стихия, а разве стихия может быть чувствительна или эмоциональна?