Мэвр (СИ), стр. 79

Пока Оней говорит об этом, Хэш пытается найти себя среди вороха мыслей, забивших голову. Юдей, Хэйрив, убийство, Хагвул, осада. Что он должен делать? Где быть? И должен ли быть вообще, после того, что совершил?

— Прости, что? — спрашивает Хэш, когда понимает, что Оней повторяет один и тот же набор звуков в третий раз.

— Тебе нужна помощь?

— Нет… Да.

Оней исчезает, а через несколько секунд появляются незнакомые Хэшу микнетавы в белых балахонах. Прежде всего они лепят к его ранам лиловые, остро пахнущие листья, кожа немеет под ними, а боль уходит. Одежда плотная, словно бы за порогом Маоца наступила зима: толстая рубаха и штаны, сверху подобие халата, который перевязывают широкими поясами, расшитыми чем-то вроде тусклого серебра. Хэш знает, что микнетавы в белом не разговаривают друг с другом даже мысленно, поэтому и он не решается нарушить целомудренную тишину. Ему подносят чашу с питьём, и от густого сладкого напитка Хэшу становится чуть теплее.

Коридоры Маоца петляют, цитадель бывшего деспота будто мстит тому, кто лишил её хозяина. Охотнику мерещатся багряные отблески. Они повсюду: на стенах, полу, одежде, в зрачках микнетавов, что встречаются на пути. Беспробудный тоскливый холод наполняет гиганта изнутри, так что пропадает всякий эффект от питья и одежды. Хэша колотит мелкой дрожью. Откуда-то появляется назойливый писк в ушах.

Реальность в глазах охотника распадается на отдельные, несвязанные друг с другом сегменты. Он шагает сквозь пустоту, зачерпывая ладонями трескуче-песочное ничто, и зажёвывает тьму, наполняющую внутренности. Мерзкий запах лезет в ноздри, словно паразит в поисках нового пристанища. Кажется, что им и дышать-то невозможно, но лёгкие, хоть и со скрипом, но справляются. Хэш стремительно погружается на дно и там, из глубины чёрной впадины, к нему взывает не голос даже, но присутствие или ощущение или эмоция, которую охотник не может разобрать, но которая исподволь выворачивает его подсознание наизнанку.

— Акхи, — произносит кто-то совсем рядом, и охотник приходит в себя. Он стоит за пределами Маоца, у высоких узких ворот незнакомого ему входа. Оней кладёт руку ему на плечо, и Хэш фокусируется на глазах соратника.

— Пора, — говорит он.

Они становятся во главе длинной процессии. Впереди носильщики с телом отца, завёрнутым в плотную чёрную ткань. Пространство вокруг наполняет лёгкий гул, в котором, если прислушаться, можно узнать древнюю песню скорби, одинаковую во всех мирах. Она пронизывает колону насквозь и даже Хэш, не до конца оправившийся от видения, чувствует трепет перед смертью.

Место погребения оказывается неожиданно близко.

Где-то вдалеке виднеются густые кроны Семол Ден. Древний лес возник как кладбище великих героев и защитников, и, спустя века, обратился в непроходимую чащу, в глубине которой мятежники свили себе гнездо.

Короля хоронят в тени Маоца. Венец чудовищного правления откидывает густую длинную тень, цвета, и до того блёклые, превращаются в оттенки серого.

Тело укладывают на расчищенный участок земли, освобождают от савана и двое микнетавов занимают место в изголовье и изножье.

Даже после смерти лицо Хэйрива кривится гневом.

Песнь скорби обращается в низкий густой бас. Хоно начинается.

Первые ростки проходят через грудь короля. Смолянисто-чёрные, они острыми пиками рвут кожу и поднимаются к кровоточащему закатом небу.

Хэш не знает, сколько длится обряд. В какие-то моменты ему кажется, что время замерло, прощаясь с деспотом, в другие — что оно мчится, чтобы скорее оставить его позади.

Выросшее дерево едва ли напоминает те, что растут в Семол Ден, и те, что охотнику вообще доводилось видеть в Тебон Нуо. Мощный ствол резко изгибается и спускается к земле, а кора отливает багрянцем, будто политая кровью. Тёмно-лиловые, почти чёрные листы тяжеловесно клонятся к низу, и даже ветер не смеет тревожить их своей легкомысленной игрой.

— Да упокоится король! — разносится над микнетавами, и Хэш понимает, что хоно закончен.

Он оборачивается, смотрит на собравшихся. Покатая часть холма полна микнетавов всех родов: здесь и иггенайтулы, и белые балахоны, и бывшие мятежники, и слуги, и кузнецы, и учёные. Хэш скользит взглядом по разноцветным глазам и разным лицам, впитывая облик своего народа. Одного лишь он не видит.

Пользоваться хасса-абаб всё ещё тяжело, но Хэш, превозмогая боль в висках, выпускает хануал, возносит его над толпой.

— Хэйрив, защитник и тиран, ныне покинул Тебон Нуо, но навсегда связан с ним. Не забывайте, кем он был и кем стал. Помните, что ненависть родит только ненависть, а страх — ещё больший страх.

Раздаются возгласы, реальные и ментальные, пока слабые, но Хэшу хватает и их. Микнетавы перед ним радуются обретённой свободе, но, вместе с тем, жаждут увидеть нового короля и уверены, что он будет лучше предыдущего. Большинство свято верит, что сын деспота нашёлся не просто так, что Тебон Нуо замер на пороге новой эпохи и вот-вот сделает шаг к миру и процветанию.

— Ночь опускается на холмы и равнины. Сегодня микнетавы будут скорбеть, а завтра начнётся великий праздник. И да продлится он в мыслях радостью, а в деяниях — весельем и добротой к ближнему.

Толпа кивает и начинает расходиться. Ментальное пространство равномерно гудит от тихих мыслей. Хэш оборачивается к Онею.

— Речь настоящего правителя, Акхи.

Хэш улыбается и на миг тяжесть спадает.

«Останься, — говорит что-то внутри, — они рады тебе и ты, со временем, привыкнешь. Ты сможешь научить их, как быть свободными и…»

— Я должен уйти, Оней, — говорит Хэш, не отводя глаз. — Мой дом собираются захватить и разрушить.

— Но, Акхи…

— Нет. Не называй меня так. Акхи больше нет. Он умер в тех зарослях перед мескотом. Выжил Хэш. Может быть, поэтому отцу и не хватило моего возвращения.

Оней порывается что-то сказать, но охотника его перебивает.

— Я должен защитить свой дом.

Истинную причину Хэш не озвучивает. Спрятаться в раковине отчуждения легче, чем открываться другому живому существу. Возможно, он мог бы рассказать о том, что его гложет Хак или Юдей, но обе женщины его жизни исчезли, и обе, скорее всего, безвозвратно. Сил на ещё один прорыв собственного панциря у него нет, только беспросветная усталость и чёткое знание.

— Но кто займёт место правителя?

— Ты.

Оней инстинктивно трясёт головой прежде, чем отказаться.

— Они не примут…

— Они примут любого сильного человека, а в тебе силы больше, чем было в Хэйреве.

— Но хасса-абаб…

— Просто умение. Вспомни предыдущего короля Тебон Нуо, хасса-абаб не дал ему ничего, кроме уверенности в собственном могуществе, — усмешка играет на губах Хэша, хотя глаза его пусты. — Ты справишься. А я покину вас сегодня ночью.

Бывший предводитель мятежников не говорит, что сейчас Хэш напоминает ему Хэйрива как никогда прежде. Молчание повисает непроницаемой стеной и лишь первые звёзды силятся развеять его мерцанием.

>>>

С момента возвращения Резы и Мадана СЛИМ лихорадит не на шутку.

Хагвул и так находится в осаде, а теперь, в любой момент, его могут атаковать с тыла. Горячие головы призывают взорвать кхалон, но что-то подсказывает Буньяру и Филину, что тоннам породы не нарушить связь миров. Мадан, неожиданно, тоже выступает против. Никто не понимает, почему. Ибтахины заминировали купол, а на вахты теперь заступают в полном боевом облачении. Нервы гудят от напряжения, и со дня на день все ждут чудовищной развязки. Некоторые так и вовсе жаждут, наконец, встретиться с врагом лицом к лицу и раз и навсегда узнать, какая судьба им уготована.

Потому, когда вычислительная машина показывает возмущение, ибтахины наставляют на кхалон пять тцарканов и чуть не разряжают их в единственного живого фюрестера.

— Хэш! — узнаёт кто-то, и стволы ружей сползают вниз, но громкий окрик офицера возвращает их на место. Сообщение летит взмыленным солдатом к Резе. Через двадцать минут начальник ибтахинов пребывает под купол лично.