Вечный, или Дорога в Кейсарию (СИ), стр. 56

 — Ты понял, Адам? — сказал он спокойно, не мешая мне вырваться из его объятий — я могу все. А они — нет.  — Понял — сказал я, стараясь, чтобы голос не дрожал слишком заметно — не от страха, а от внезапной слабости, охватившей все тело. Хотелось лечь на полотенце и заснуть до утра прямо здесь, на пляже. О том, что предстояло еще вести машину, я старался не думать.

Бадхен тоже поднялся, аккуратно сложил полотенце, положил его в припорошенный песком рюкзак, и повернулся ко мне.

 — Давай ключи, отвезу тебя домой. Я безропотно вложил в его ладонь ключ от машины и сел в пассажирское кресло.

Бездумно смотрел в ветровое стекло, пока мы ехали — последняя его шутка сломала меня не хуже какой-нибудь комнаты 101.

Под домом послушно забрал ключи, поднялся в квартиру, не оборачиваясь узнать, собирается ли Бадхен уйти, и заснул прямо на полу в гостиной — до дивана добраться так и не получилось.

====== Глава 26 ======

Глава 26

Встреча с Бадхеном подействовала на меня, как ушат ледяной воды, опрокинутой за шкирку. Проснувшись утром на полу на том же месте, где заснул вчера, с затекшими руками-ногами и ноющей головой, мне наконец удалось осознать один-единственный факт: последний год я жил исключительно интересами демиургов. Охотился на мороков, играл в частного детектива, помогал Саару заново обрести «любовь» и принимал у себя дома существ, от которых по-хорошему следовало держаться подальше.

Заваривая первую за день чашку кофе, я безуспешно ломал голову, пытаясь понять, зачем соглашался на правила их игры. Последние (осознанные) две тысячи лет я не был замешан ни в чем подобном: рисковать не любил, в войнах не участвовал, не принимал ничью сторону. Но вот появился Бадхен, и я радостно принялся помогать ему — в чем именно? Спасать мир? Не смешите меня. Спасал я большей частью собственную задницу. Точнее, верил, что спасаю: вчерашнее происшествие убедительно показало, что ни одно из моих действий не имело смысла. В конечном счете Бадхен поступит так, как захочет, а не как скажет ему Финкельштейн или Наама.

Вспомнив ночную встречу, я внутренне съежился. Да уж, называется — пообщались…

Сердце на секунду замерло — наверное, тоже вспомнило, как сжималось вчера от ощущения неописуемого счастья, и я застонал — да что же это такое?! Какого черта тебе надо, Адам? Почувствовал впервые за две тысячи лет на пару мгновений так называемую «настоящую любовь» — и тоска заела по несбыточному?

Я помотал головой. Не была она настоящей, эта «любовь», а чувства… По сути, изнасилованием это было — слово, которое я терпеть не мог, особенно если касалось оно непосредственно меня самого.

Поискал взглядом сигареты, но запах и вкус напомнили о Бадхене, и я с отвращением выбросил пачку в мусор. Подумалось, что если получится бросить курить на почве посттравматического синдрома, будет не так уж плохо.

Зазвонил телефон. Женя, разумеется.

 — С тобой все в порядке?  — В порядке.  — Мне приехать?  — Зачем? Он запнулся, словно пытаясь придумать причину.  — Хочу убедиться, что с тобой все нормально.  — Да нормально все, Жека. Мы же договорились — я позвоню тебе, когда разберусь со всем сам. Дай время подумать, ладно?  — Так Бадхен… — он замолчал.  — Я жив и здоров, все в порядке — терпеливо сказал я — у нас был инцидент, но, как видишь, я не исчез и не умер.  — Вот это меня и удивляет — пробормотал он.  — В смысле?  — Он собирался убить тебя вчера, Адам. Замуровал меня дома и пошел за тобой.  — Замуровал, значит — усмехнулся я. Эх, Женя, Женя, аховый из тебя защитник.  — Адам…  — Как видишь, он передумал.  — Вижу — в голосе его звучали вина и радость.  — Жека… давай на некоторое время сделаем перерыв? — сказал я душевно.  — О чем ты?  — Обо всем. Мороки, Бадхен, жертвоприношения… если сказать честно — мне как-то плевать на это все. Даже не знаю, как у вас получилось убедить меня помогать вам до сих пор… хотя что это я. Прекрасно знаю: шантажом и угрозами.  — Ты с ума сошел, Эвигер? — вспылил он — Когда это я тебя шанта…  — В общем, Женя, я пас. Спасай мир, только без меня.  — Тебе серьезно плевать? Ты понимаешь, что Бадхен может уничтожить тебя, эту планету — все наше бытие в один момент?  — Хотел бы — давно уничтожил. А от нашей героической борьбы мало что зависит, признай это наконец. Что бы там не думала себе Наама, Люстиг или ты — ни хрена вы не можете против него. Вон, даже замуровать тебя в гипсовой израильской хрущобе оказалось парой пустяков.  — Что он с тобой сделал вчера? — спросил он с нажимом — раньше ты так не думал.  — Поверь мне, ничего экстраординарного. Могу сказать, что теперь мне даже спокойнее — Бадхен куда более адекватен, чем я думал, так что мир пока в безопасности, и беспокоиться о нем и тем более обо мне не стоит. На все будет воля божья, Жека. Пока!  — Адам!.. Я отключил телефон. На всякий случай вытащил из аппарата батарейку и закинул все детали в шкаф.

А потом начал собирать чемодан.

Мне точно пора было переезжать. Не на другую улицу, не в другой город.

Настала пора отдохнуть от Израиля.

Через неделю все было готово. Соню я сплавил соседу по лестничной клетке, мебель и ненужный скарб пожертвовались какой-то благотворительной организации, творящей благо главным образом своему гендиректору. Остальное я собрал в несколько чемоданов, и вскоре сидел в зале ожидания, пока объявляли посадку на рейс в Прагу: прошлый визит оставил довольно-таки приятные воспоминания, и теперь мне захотелось вернуться именно туда.

По прибытию я нашел неплохую компанию по недвижимости, снял квартиру неподалеку от еврейского квартала и с тех пор наслаждался эфирным молчанием.

Финкельштейн, слава богу, понял «намек» и ни разу не перезвонил с того самого дня. Саар был занят исключительно Люстигом и, судя по всему, забыл обо всем остальном, а Наама, наверное, все еще зализывала раны после разрушения центра и залегла на дно. Аномалии, которыми она так гордилась, сошли на нет — видимо, и сама поняла, что путь тупиковый, и искала новые пути борьбы против Бадхена.

В отсутствие четырех источников беспокойства и проблем моя жизнь вернулась в обычное русло. Время текло незаметно, день за днем, месяц за месяцем. Вокруг постоянно что-то менялось, но я, привыкший за многие века не обращать внимания на революции и перевороты, слабо реагировал на перемены. Телевизор не купил, газеты читал от случая к случаю, лишь изредка случайно натыкаясь на «вести с фронта» — те порой оказывались даже забавными.

Судя по новостям, двумя самыми «выдающимися» достижениями Шаари за два года его правления оказались поляризация населения и строительство зиккурата, который я сразу же прозвал про себя «храмом Бадхена».

Если говорить о первом, за пару лет почти все ультрарелигиозные общины каким-то образом оказались переселены в отдельные города на периферии, которые иначе как «гетто», трудно было назвать. Периодически между обоими секторами возникали вспышки насилия и междоусобицы, которые рано или поздно, по моему мнению, должны были закончиться полноценной гражданской войной. При этом, судя по новостям, население было довольно размежеванием, считая, что это следовало сделать еще лет десять назад.

Освобождение центра страны от ярых фанатиков Яхве объяснялось просто. Начало третьего года премьерства Шаари ознаменовалось строительством огромного комплекса-зиккурата, который официально назывался «центр свободы выбора, прав человека и межнациональной культуры» — аккурат на месте той самой библиотеки, возле которой росло Древо Жизни.

Вряд ли ультраортодоксы одобрили бы появление зиккурата у себя под носом — уж очень характерно он выглядел. Светским же на подобный символизм было пофиг, разве что поворчали, что из-за центра закрыли городскую библиотеку.

Функция нового здания вскоре оказалась ясна. На деле «центр свободы» оказался чем-то вроде мопассановского «Общества добровольной смерти».*

Как оказалось, еще задолго до начала строительства Кнессет одобрил закон о добровольной комфортной эвтаназии для израильских и международных граждан, и вскоре после торжественного открытия центра страна гостеприимно распахнула объятия для толп самоубийц, которые мечтали об узаконенном и приятном уходе из жизни.