Дальними дорогами (СИ), стр. 4

Вот и теперь. В бассейне, даже в вестибюле, привычно пахло хлоркой, и мурашки маршировали по гольдмановской спине ровными шеренгами, словно пионеры на первомайской демонстрации. Гольдман велел себе не распускаться и дышать пореже. Не мальчик уже, в конце концов!

— Здравствуйте, могу я увидеть Игоря Ильича Крылова? — спросил он сидящую у входа и проверяющую пропуска дежурную.

— У Крылова занятие заканчивается через десять минут, и он спустится. У него сейчас маленькие, так он их всегда провожает, следит, чтобы встретили. Подождете?

Подождать было несложно. Почему бы и нет? Гоня прочь дурные воспоминания, Гольдман прикрыл глаза и откинул назад голову, пытаясь расслабиться на расшатанном фанерном сиденье. Имело смысл мысленно еще раз прокрутить вопросы, подлежащие обсуждению с блохинским тренером.

— Меня ждете? — однофамилец великого баснописца был немолод, невысок ростом, хотя и выше Гольдмана (собственно, в этом мире практически все взрослые были выше Гольдмана), поджар и почти лыс.

— Вас, — Гольдман вежливо привстал, чтобы пожать протянутую ладонь. Представился: — Алексей Евгеньевич. Я классный руководитель Юрия Блохина.

— Ну, то, что меня зовут Игорь Ильич, вам уже известно, — тренер улыбнулся. Улыбка ему шла, собираясь лучиками морщинок в уголках блекло-голубых глаз. — Юрий предупреждал, что вы зайдете.

«Предупреждал, надо же!» — умилился блохинской предусмотрительности Гольдман.

— Хотел поговорить с вами о… Юрии, — полное имя Блохина отчего-то ощущалось неправильным и вызывало внутреннее сопротивление. Гольдман списал все на обострившиеся от ненавистного запаха хлорки комплексы. — Видите ли…

— Парень непростой, — понимающе кивнул Крылов. — Спрашивайте. Вы же наверняка составили список наиболее важных вопросов.

Гольдман, само собой, список составил — и не один, но вот только почему-то именно сейчас эти проклятущие вопросы всем скопом исчезли в тумане, словно их никогда и не было. Пришлось импровизировать:

— Скажите, вы ведь с ним давно знакомы?

Тренер на секунду задумался:

— Пять лет.

— Пять? А до этого с Блохиным занимался другой тренер?

— Нет. Блохин поздно пришел в плаванье. Мы уже в этом возрасте стараемся в секцию не брать, но…

— Сильно настырный?

— Упрямый, — поправил тренер. — Точно знает, чего хочет.

— И чего же он, по-вашему, хочет?

— Выбраться. Он хочет выбраться из того болота, в котором живет, — складывалось четкое ощущение, что вместо «болота» должно было прозвучать «дерьмо». — Любой ценой. Он ведь, представляете, почему плаванье выбрал? Затраты минимальные. Плавки, шапочка, очки. Тапки резиновые. Видели бы вы полотенца, с которыми он по первости ходил! Смотреть страшно. Теперь-то получше — как начал грузчиком в овощном магазине подрабатывать.

— Грузчиком? — поразился Гольдман. «Школьные годы чудесные», да? — Ему же лет-то еще… — (Кстати, сколько? Мало?)

— Шестнадцать есть, — пожал плечами тренер. И на недоуменный гольдмановский взгляд пояснил: — Он в пятом два года просидел. Двоечник. Да и без разницы тут — сколько лет. У него в этом овощном тетка продавщицей работает, вот никто документов и не спрашивал.

— Все равно… школа, секция. Куда еще работу? Он же, как ни крути, пока не очень… взрослый.

— Не очень взрослый? — уголок рта Крылова ехидно дернулся. — Вы бы видели, как он морды бьет! По-взрослому, если что.

Гольдман изумился просторечному «морды» из уст человека, который до того держался с ним со всем возможным политесом. Похоже, это следовало счесть за своеобразный знак доверия. Тайный мужской заговор. Поверил мужик, что ему не наплевать?

— А вы видели… ну… как он их бьет?

— И не раз. Даже от тренировок в наказание отстранять приходилось. Однако… Помните, как в «Офицерах»: «Драться можно только за правое дело»? Вот. Блохин как раз такой. За правое, стало быть — со всей душой.

— А почему тогда отстраняли?

Тренер вздохнул:

— Правила. Для всех, собаки, одинаковые.

Гольдман мысленно пометил себе: разобраться с Юркиной подработкой, и задал еще один вопрос:

— Блохин будет чемпионом?

— Нет. Не будет, — Крылову явно не нравилось то, что приходилось озвучивать, но молчать или юлить он не собирался. — «Мастера спорта» мы ему сделаем. В этом году нам Москва светит. Юрия я точно возьму. Но дальше — нет. Говорю же, поздно начал. Хотя плечи у него сильные, гребок мощный и дыхалка неплоха. Характер, опять же… Но… Поздно.

— А для чего в таком случае вы велели ему идти в девятый? — именно этот вопрос не давал Гольдману покоя еще со времен летнего педсовета. — Учиться он не любит. Спортивная карьера ему не светит. Шел бы в ПТУ — рабочую специальность осваивать.

Прозвучало почему-то… не очень. Словно Гольдман вдруг в мгновение ока превратился в железобетонную завучиху Ираиду или в директрису Веру Павловну, Героиню Труда и труженицу тыла. Но ведь так и впрямь казалось логичнее!

— В ПТУ… — задумчиво повторил тренер Крылов, зачем-то подергав висящий на шее свисток. — Понимаете… Алексей Евгеньевич?.. мне нравится Блохин. Он… настоящий. Из него со временем может отличный тренер получиться. Или школьный учитель. А в этом вашем ПТУ он, скорее всего, не уйдет дальше обычного работяги. — Гольдман посмотрел на тренера с интересом: тот и сам не производил впечатления рафинированного интеллигента. — Я не против рабочих специальностей, но… для Юрки это будет означать, что он так и останется в своем… болоте.

— Полагаете, если дать ему шанс, он справится? — с сомнением спросил Гольдман.

— Все дело в вовремя брошенном спасательном круге, — пожал плечами Крылов. — Извините, мне надо идти. Следующая группа на подходе. Вот телефон, понадоблюсь — звоните. Это рабочий. Домашнего нет, но меня всегда позовут.

Гольдман обменял бумажку с накарябанным тренером номером телефона на заранее заготовленную собственную, со всем возможным уважением тряхнул протянутую ему руку и грустно вздохнул: он точно знал, кому именно придется работать спасательным кругом при Юрии Блохине.

====== Глава 2 ======

“Холодеют далекие звезды,

Умирают медузы в воде…”

Александр Вертинский

*

Как он прозевал этих троих возле гаражей, Гольдман не представлял. Казалось бы, личный, прекрасно развитый с годами «чуятель опасности», встроенный в его, гольдмановский, позвоночник, на такие штуки приучен был реагировать на инстинктивном уровне, а вот…

Они выступили из вечерней тени, пронизанной леденящей моросью, аккурат там, где уже года два угрюмо нависал над головами разбитый кем-то фонарь. Гольдман ни за что не пошел бы туда, будучи «в здравом уме и твердой памяти», но посвященный окончанию первой учебной четверти педсовет подзатянулся, затем плавно перетек в празднование дня рождения биологини Милочки Орловой и завершился черт знает во сколько (в этот день Гольдман, как назло, оставил свои счастливые «офицерские» часы, подаренные еще мамой, дома). Когда он, засунув зябнущие руки в карманы, спустился с крыльца родной школы, было почти темно, весьма гадко, а в мозгу пульсировала тупая, навязчивая боль пополам с пузырьками нелюбимого Гольдманом шампанского. Хотелось побыстрее в тепло, домой, зажевать чего-нибудь поосновательнее разноцветного маргаринового торта. И чаю. Крепкого, самолично заваренного чаю из жестяной коробки с индийским слоном. И никакого сахару. Вот это острое желание горячего чая и потащило его, словно глупую болонку на поводке, «срезать путь через гаражи».

Как говорила, укоризненно улыбаясь, мама: «Дурная голова ногам покоя не дает!» Мама! Будь Гольдман чуть помладше (годков этак на двадцать), то обязательно так бы и заорал: «Мама!» – когда эти трое шагнули ему навстречу.

У него бы получилось еще немножечко позаниматься самообманом, если бы это оказалась какая-нибудь мелкая шелупонь, которую реально попытаться продавить силой собственных воли, духа и кое-каких остаточных боевых навыков. Но, что называется, не с нашим везением: все они были где-то гольдмановского возраста, лет двадцати — двадцати пяти, может, чуть старше, не шибко габаритные, один и вовсе весьма плюгавенький, но… Ощущалось в них нечто, мгновенно заставившее Гольдмана насторожиться, сосредоточиться, расслабить и снова напрячь мышцы и даже совершенно негероически прикинуть варианты бегства, которое он предпочел бы обозвать «тактическим отступлением». Однако в это время позади него обозначились еще двое, и стало ясно: «все, попалась птичка, стой!»