Ржавчина и кровоподтеки (СИ), стр. 79

Вдох. Слёзы на ресницах.

Выдох. Молящий взгляд.

Томас знает, что не сможет продержаться так слишком долго. Ньют — это всё. Это причина, чтобы жить, и каждая крупица лжи из этих уст убивает по-настоящему. И если бы кто-то сказал Томасу, что он будет одержим Моррисоном, то он бы, скорее всего, рассмеялся в лицо этому человеку. Их отношения казались абсолютно невозможными, потому что Томас всегда понимал, что Ньюту Моррисону доверять нельзя, но он никогда не заглядывал внутрь своей проблемы, а когда заглянул, то Ньют не захотел, чтобы ему помогали.

Оба ошибались. Оба проиграли.

Вдох.

Снова без выдоха.

— Пожалуйста, Ньют, пожалуйста.

Как выглядит безумие?

Именно так.

Ньют не может сопротивляться своим чувствам. Больше не может. Его душе нужен покой. Его сердцу нужен покой, потому что он не протянет так слишком долго. Он не каменный. Он чувствует. И эти чувства способны убить его. Он считал себя бесчувственным, но это абсолютно не так. Пора снимать маску и показать себя настоящего.

От его «пожалуйста» сводит сердце, Ньют почти не дышит и смотрит прямо в глаза своему самому страшному наказанию за все свои грехи. Эдисон смотрит выжидающе, с чертовой мольбой во взгляде. Так смотрит только Томас. Это безумие. Настоящее чертово безумие. Они оба уже давно перешли дозволенную грань.

— Прости меня, Томас.

— Я не злюсь. Всё хорошо. Я не злюсь. Не могу. Не получается. Я слишком слабый, потому что люблю тебя как проклятый. Это действительно похоже на проклятье, Ньют. Я думал, что это всего лишь привязанность. Я был уверен, что это скоро пройдет. Я так сильно этого хотел. Я хотел, чтобы тебя не существовало, потому что тогда бы мне было легче перетерпеть это, но это была не привязанность, Ньют. Я понял это, когда мне стало по-настоящему больно. Так больно, что мне хотелось вскрыться, чтобы отпустило.

Ньют молчал. Он слушал.

А Томас продолжал говорить, потому что Ньют должен знать всё, что он чувствовал тогда и чувствует прямо сейчас. Томас устал молчать. Иногда молчание убивает чувства и эмоции людей, а Эдисон не готов к этому. Он не может больше держать это в себе. Боль не оставляет выбора.

— Ты помнишь, верно? — спрашивает Томас. — Помнишь, как мне стало плохо из-за тебя? Я действительно хотел перерезать себе вены, чтобы мне стало легче, потому что я не понимал, чем заслуживаю такую звериную ненависть к себе. Не понимал, ведь я никогда никому не делал больно. Я ничего тебе не сделал, а ты постоянно избивал меня, постоянно втаптывал в грязь, а я терпел. Терпел и молчал, но теперь моё молчание не имеет смысла, Ньют, потому что я уезжаю. И я хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя по-настоящему. Можешь не верить, но это правда. Я понял это тогда, когда мне было плохо. Я понял, что это не просто привязанность. Я понял, что это любовь. Я понял, что влюблен в тебя. Я пытался разлюбить тебя. Я, честно, пытался, но у меня не вышло, Ньют. Прости меня. Прости меня, Ньют.

— Я верю, — прошептал Моррисон, — я верю тебе, Томми.

Эти слова бальзамом легли на израненное сердце. Томас улыбнулся. Совсем осторожно и неуверенно, и внутри Ньюта что-то ломается. Ломается сам Ньют. Ломается ненависть. Ломается равнодушие. Ломается всё, что раньше испытывал Моррисон.

Вдох-выдох.

Томас так близко — протяни руку и коснешься, но вместе с тем он так далек от Ньюта.

Протяни и коснешься.

Почувствуй.

Ньют нуждается в Томасе прямо сейчас. Нуждается так сильно, что сводит скулы и хочется кричать. Ньют кричит внутри себя. Подобное он испытывал только с Томасом. Может быть, по-настоящему он любил только его?

Вдох.

Томас задыхается.

«Я верю тебе, Томми»

Так много смысла в этих особенных словах. Так много важности.

Оба знают, что это последний разговор. Последний раз они видят друг друга. Томас хочет, чтобы эта ночь осталась самым лучшим воспоминанием, и он видит, как трещит по швам выдержка Моррисона, как он стремительно подходит к нему и целует. Отчаянно, но осторожно, боясь причинить боль.

Томас не сопротивляется, он тут же зарывается пальцами в золотистые локоны на затылке и начинает слегка поглаживать, заставляя Моррисона превратиться из злобного тигренка в ручного и ласкового котенка.

— Я тебя ненавидел, — вдох. — Я тебя ненавидел так сильно, что хотел убить, — выдох.

— Почему? — вдох. Губами к губам. Слишком близко. — Почему ты так сильно ненавидел меня, Ньют? — выдох.

— Потому что я тебя любил, — вдох. — Потому что я любил тебя. Я люблю тебя, Томас, — выдох. Кислород стремительно покидает лёгкие. Они смотрят прямо в глаза друг другу и видят в них отражения своих чувств. Как наваждение. Стена Ньюта разбивается, когда он рядом с Томасом, потому что Эдисон стал смыслом его жизни, самым важным смыслом в его жизни. Невыносимо. — Я так сильно тебя люблю, — Томас верит каждому слову Моррисона как одержимый, потому что эта правда больше не убивает, а глаза напротив не испепеляют душу на куски. Так близко. Они, кажется, меняются сердцами.

Томасу казалось, что через поцелуи у него попросту заберут душу, но теперь это было не страшно, ведь он готов был отдать Ньюту всего себя, каждую частичку себя взять и подарить Моррисону. Томас знает, что Ньют больше не сделает ему больно. Не сделает, потому что…

— Прости меня, Томми.

Потому что любит его. До мурашек. Томас улыбается как ошалелый, ловя губами самую прекрасную улыбку Моррисона. Снова. Как в замедленной съемке, прикосновения больше не жгут кожу, они согревают её, заставляя Томаса падать в бездну этих рук.

Он смотрит в глаза Ньюта, а в них плещется океан эмоций. Запах ментола и корицы сводит с ума, сердца обоих с оглушающим треском падают к пяткам, а потом поднимаются обратно и снова оживают. Эти чувства больше не душат Томаса. Эти чувства больше не тянут Ньюта на дно.

Ржавчина больше не разъедает Томаса.

Кровоподтеки больше не убивают Ньюта.

Любить больше не больно. И если раньше, когда падал Ньют, Томас ловил его, то теперь эти двое поменялись местами. Когда Томас падает, Ньют его ловит и прижимает к своей груди. Во всём должен быть баланс, и эти двое нашли его, когда открылись друг другу, когда впустили в свои сердца любовь.

Вдох-выдох.

— Ньют? — тихо позвал Томас.

— Что? — улыбнулся Моррисон, посмотрев на Эдисона.

Они лежали на диване в обнимку, и Томас прижимался к Моррисону всем телом, пытаясь запомнить этот запах и впитать в себя это тепло. Тепло родного человека. Все думали, что Ньют холодный и чужой, но на самом деле он теплый и родной.

Для Томаса он именно такой. И никак иначе. Почему он так поздно осознал, что Ньют — это и есть его любовь? Самая первая и самая искренняя. Теперь в этом не было никаких сомнений, их чувства были абсолютно идентичны. Сейчас так странно об этом думать.

— Я хочу подарить тебе кое-что.

Томас снял со своей шеи цепочку и улыбнулся.

— На память обо мне…

Это было прощанием. Особенным. Искренним. Незабываемым.

Ньют улыбался — это была самая прекрасная улыбка на свете.

— Пусть часть меня всегда будет с тобой. Пусть я всегда буду рядом с тобой. Я хочу, чтобы ты никогда не забывал обо мне и носил эту цепочку. Пусть она защищает тебя ото всех бед на свете.

— Почему ты даришь её мне? — тихо спрашивает Моррисон.

— Ты знаешь ответ на свой вопрос, — улыбается Томас.

— Я этого заслуживаю? — прошептал Ньют.

— Ты заслуживаешь всего в этом мире, Ньют, — ответил Томас. — Я говорю это не потому, что люблю тебя, а потому, что так и есть. Раньше я этого не понимал, но теперь осознал. И знаешь, я простил тебя за всё.

Ньют осторожно взял из рук Эдисона цепочку и поцеловал того в висок, продолжая улыбаться. Это и было счастье, которого у Моррисона никогда не было, но Томас подарил ему всю свою жизнь и ни о чем не жалел. Томас был счастлив, хоть им и нужно было расстаться. Всё было решено.