Ржавчина и кровоподтеки (СИ), стр. 74

Существует только одно успокоительное. И Ньют знает, какое именно. Утопия.

Почему Ньюту так плохо? Ответа нет. Есть осознание. Прозрение. Открытие души. Оттаивание ледяного сердца, но ответа, почему всё так хреново, нет. Снова страдания. Снова хочется сдохнуть сильнее, чем обычно. Невыносимое чувство.

Словами больно бьёт. Прямо по печени. Потеряет его — потеряет себя. Навсегда. Такое ощущение, что ему жить осталось совсем чуть-чуть. Моррисон чувствует приближение чего-то неизвестного, пугающего и разрушающего. Боится ли он? Раньше нет, но сейчас да. Он боится потерять Томаса. Или он уже его потерял? Ньют знает, что Томас уже в самой большой опасности. Алби придет за ним. В этом не было никаких сомнений.

«Больно тебе, да?»

«Я знаю, что больно»

Почему всё именно так?

Почему раньше Ньют мог так жить, а сейчас это кажется абсолютно невозможным?

Потому что Ньют жил в иллюзии. В несуществующем мире, где всё казалось таким правильным и неправильным одновременно, а Томас разрушил эту иллюзию и вместе с ней разрушил Моррисона, его жизнь, заставил увидеть то, чего Ньют раньше не видел — себя. Себя. Человека, который никогда не задумывался о других, потому что шёл по головам, хотел, чтобы ему подчинялись все, хотел, чтобы люди страдали так же, как и он когда-то, но Томас — это цветок с шипами, завернутый в одуванчик. Каждый раз, когда Ньют пытался к нему прикоснуться, Томас запускал под его кожу смертельный яд, который разъедал его изнутри. Сильнее, чем проклятье. Томас ведь никогда не был его игрушкой, он никогда не подчинялся.

Даже ненависть не способна была подавить внезапно вспыхнувшее опасное влечение. Никто не видел. Никто не слышал. В молчании Ньюта были крики: душераздирающие, нечеловеческие, но всё это было не важно до появления маленького лучика света — Томаса, который был слишком умен, чтобы не понять, что Ньюту на самом деле нужен тот, кто его поймет. Тот, кто заставит Моррисона перестать кричать. Тот, кто вдохнет в него жизнь

Возможно, поэтому он стал таким недоверчивым и жестоким по отношению к другим. Ньют никогда не называл её матерью, никогда не говорил «Мама», никогда не делился с ней своими проблемами, никогда не спрашивал совета и никогда не был близок с ней. Он рос совершенно один. И сейчас это неподъемным грузом легло на его плечи, внутри было слишком пусто. Конечно, он жил с этой пустотой почти всё время, но сейчас она была сильнее и ощутимее, чем обычно.

Кажется, потому что Моррисону было больно. Он сидел у себя в комнате и тупо пялился в стенку напротив, когда в его личное пространство вторглась, по его мнению, совершенно посторонняя женщина.

Миссис Моррисон нерешительно замерла около кровати сына, потому что ждала, что он вышвырнет её вон, но ничего не происходило. Ньют просто сидел на кровати, поджав под себя колени, не обращая на неё абсолютно никакого внимания.

— Хочешь кушать? — она отчаянно пыталась завязать с сыном разговор, потому что уже слишком сильно устала видеть пустой и незаинтересованный взгляд, но Ньют, похоже, этого не хотел. Абсолютно. И это было совершенно не удивительно. Каждая попытка женщины наладить с Ньютом отношения заканчивалась плохо, и не обходилось без слез, потому что Ньют ясно давал понять, что ему никто не нужен. — Я приготовила вкусные блинчики с творогом. Может, попробуешь? Ты же не ешь ничего, на тебя страшно смотреть, потому что ты слишком худой. Давай, я принесу тебе прямо сюда? Хочешь?

— Нет, — и вся надежда разрушалась на глазах, потому что он не хотел идти на контакт, он не давал никому даже малейшего шанса помочь себе. Да, конечно, миссис Моррисон чувствовала свою вину перед сыном, но он не позволял ей загладить её. Практически никогда.

«Нет» — как приговор, как очевидный факт, что их отношения никогда не станут лучше и абсолютно каждая попытка заранее провалена. Ньют в них не нуждается, а когда его приемная мать поняла, что он уже далеко не ребенок, исправлять собственные ошибки было поздно. И это причиняло боль, потому что она совершенно не знала его, она не знала, какой хаос творится внутри этого парня и как, на самом деле, ему может быть больно. Даже такая непробиваемая стена, которую он выстроил вокруг себя, могла разрушиться со временем. И кажется, что это время пришло.

Невыносимы были все чувства, которые он испытывал, потому что стена дала трещину с появлением Томаса. Моррисон, кажется, зациклился на этом гиперактивном психе. Куда бы он не посмотрел, везде был он, как проклятье, которое убивает его медленно и мучительно. Хотя, может быть, это лекарство? Может быть, Томас был его лекарством?

Ньют очень часто думал, и мысли всегда крутились вокруг Томаса, а его слова, казалось, намертво въелись в мозг и разъедали его изнутри. Ньют не был способен противостоять этому. Он уже давно проиграл в своей же игре, а победа оказалась в руках Эдисона. Непонятно, какими магнитами Ньюта притягивало к Томасу, но этот парень явно не собирался его отпускать. Это было хуже всего, потому что Ньют слишком хорошо понимал, что за этим последует.

Всё внутри кричало о том, что Томас действительно не врет, что он действительно любит его, но Ньют не мог быть с ним. Не мог, потому что Томас заслуживал лучшего, а Моррисон никогда не сможет дать ему именно то, чего тот хочет. Это было так больно. Он чувствовал эту боль, она стремительно расползалась по всем органам и не позволяла дышать. Даже злость сейчас сошла на нет, позволяя остальным эмоциям взять верх над внутренней пустотой.

Ньют чувствовал себя абсолютно никчемным куском дерьма, который терпит все издевательства лишь потому, что боится за жизнь собственной сестры. Он был абсолютным ничтожеством, и каждое слово, которое он услышал от Томаса, было правдой. И эта правда била прямо в сердце, заставляя ненавидеть себя так сильно, что всё чаще хотелось сдохнуть. Это чувство было невыносимым.

Томас залез именно туда, где всем остальным не было места — прямо в его душу, и даже сейчас он сидит в ней и выворачивает Ньюта наизнанку изнутри. Ньют боялся именно этого — любви, как чертового огня, что сейчас бушует в его груди и выжигает все внутренности, оставляя после себя лишь пепел. Ньют страдал. И это страдание было молчанием.

— Ты уверен, что не хочешь? — почти умоляюще переспросила его мать, заставляя вынырнуть из своих утопических мыслей.

— Я же сказал, что нет, — это прозвучало достаточно грубо и материнское сердце облилось кровью. — Я хочу побыть один, оставьте меня в покое, ладно?

— Ньют, посмотри на меня, — попросила женщина, — посмотри на меня, пожалуйста.

Он поднял голову. Блондин видел во взгляде матери мольбу, и почему-то собственное сердце пропустило удар от этого. Ньют был уверен, что он стремительно меняется, хоть и пытается казаться холодным грубым. Может быть раньше он и был таким, но сейчас всё иначе. Кажется, что ледяное сердце начинает таять. И Ньют очень хорошо понимает причину, по которой он меняется. У этой причины глаза карие и щенячий взгляд, полный любви и преданности. Хотя, скорее всего, Томас больше не подпустит его к себе. Это будет правильно, потому что Ньют не хочет, чтобы он пострадал. Никто не должен платить за чужие ошибки. И Ньют это понял. Благодаря Томасу.

— У тебя проблемы? — спрашивает она.

Ньют поджимает губы.

— Твоя помощь мне не нужна, — говорит он.

— Я ведь, правда, переживаю за тебя, — отвечает миссис Моррисон.

Моррисон молчит, переплетая свои пальцы. Он не может держать это в себе. Больше не может. Смотрит на мать несколько секунд и дает своим мыслям выход. Наверное, впервые за всю свою жизнь. Томас что-то сделал с ним, потому что пустота, с которой он жил всё это время, теперь казалась невыносимой. И жизнь казалась невыносимой.

— Я всё испортил, — сказал Ньют.

— Ты влюбился? — спрашивает женщина.

— Это так очевидно? — без злости спрашивает парень.

— Знаешь, любовь — это самое сильное и прекрасное чувство, что может испытывать человек, — говорит миссис Моррисон. — Поверь мне, если это настоящая и искренняя любовь, о которой пишут в книгах и поют в песнях, то тебя можно поздравить? — улыбается она.