Ржавчина и кровоподтеки (СИ), стр. 43

Кажется, что слова Томаса задели Ньюта. Его ореховые глаза потемнели от ярости и он схватил Эдисона за горло. Вспышка. Воспоминания. Внутренности сжались так же сильно, как рука на горле брюнета, но он даже не зажмурил глаза, бесстрашно смотря на главный кошмар своей жизни.

— Давай, — шепчет Томас, — давай, стань монстром еще больше. Давай, Ньют. Моя смерть решит все твои проблемы.

Начинает сжимать. Давить. И Томас даже не сопротивляется. Надоело. Если ему суждено умереть от этих рук, значит ничего уже не изменить. В глазах, которые похожи на горячий шоколад, сейчас абсолютно нет страха. Есть жалость. Жалость по отношению к Моррисону. Это настолько тупое чувство, которое может испытывать человек, сейчас пронизывает блондина до самых костей этими глазами. Эдисон уже больше ничего не боится, потому что, кажется, уже прошел через все круги ада и сейчас он в руках самого дьявола, но не молит о пощаде, а где-то внутри себя хочет, чтобы Моррисон убил его, но Ньют не сделает это. Он не переступит эту грань. Никогда. Потому что Томас ему нужен. Потому что Эдисон единственный, кто сейчас рядом с ним. Да, ему больно, но Ньют прекрасно ощущает, как дрожит Эдисон. Его чувства к блондину слишком сильные. И ненависть не сможет убить их.

Томас — правильный. Он никогда не сделает человеку больно намеренно. Даже ему. Даже Ньюту. От приступа злости Эдисону стало только хуже, а вот Моррисона злость наоборот делает сильнее. Без неё он — слабый. С Томасом он слабый, потому что этого парня не сломать. Тут скорее Ньют ломается, когда не может сжать пальцы еще сильнее, чтобы Томас перестал дышать.

Не может или не хочет?

Они всего лишь дети.

— Ты ничего не знаешь о моей жизни, чтобы осуждать меня, — рычит Моррисон.

— Может быть, расскажешь? — тихо шепчет Томас, чувствуя, как пальцы на его горле медленно разжимаются. Ньют отпускает его, но злоба во взгляде никуда не исчезает.

Томас снова тянется к нему. Неправильно. Он затыкает собственную боль и голос разума и следует за Ньютом, как слепой щенок, зная, что потом всё равно окажется на улице. Эдисон другой. Во всех смыслах. Он чувствует, как Ньюту плохо, но ему не лучше сейчас.

— Уйди, Эдисон, — говорит он. — Просто оставь меня в покое.

Кажется, это отчаяние. Ньют уходит в комнату. Томас смотрит ему в спину и не знает, что делать. Эдисон никогда не прислушивался к тому, что говорил ему его разум. Он послушал своё сердце и не смог уйти, осторожно заходя в комнату, в которой находился Ньют. Он снова курил. Никотин сейчас не помогал отвлечься, потому что пространство комнаты разбавляло еще одно дыхание. Дыхание Томаса.

Вдох-выдох.

Злости больше нет, но есть боль, которая действительно ломает Томаса. Боль, которую он испытывает из-за чувств к Ньюту не сравнить ни с чем. Разве что, с раскаленной лавой, которая выжигает все внутренности парня. Ньют не подпускает Томаса к себе. Он пропитан ненавистью к Эдисону насквозь, и последний в ней тонет, но не может в полной мере дать отпор. Он пытается противостоять этому. Пытается противостоять влиянию Моррисона, но не может. Именно он сейчас здесь. Рядом с ним. В его квартире.

— Поговори со мной, — просит Томас. — Поговори со мной, пожалуйста, Ньют, я прошу тебя.

— Не влюбляйся в монстра, Томас, — говорит Моррисон. — Не влюбляйся в монстра.

— Поздно, — шепчет на грани слышимости брюнет, — потому что моя душа и моё сердце уже принадлежат ему.

Томас уверен, что сейчас Ньют развернется и рассмеется ему в лицо, потому что он не нужен ему, потому что он не разделяет его чувств, потому что чувствовать нечем и любить по-настоящему тоже. У каждого героя есть свои слабости. У Томаса — это Ньют, а у Ньюта… У Ньюта, пожалуй только одна слабость — его сестра, которая сейчас страдает из-за него.

Ньют погибает. Именно поэтому он преодолевает расстояние между ними и целует Томаса. Агрессивно и бешено прижимая Эдисона к двери всем телом. Томас беспомощно ударяется затылком об дверь и выдыхает в приоткрытые губы раскаленный воздух. Теряется. И целует его снова. Сам. Пытаясь успокоить. Осторожно касается пальцами его щеки и пытается пресечь любую грубость с его стороны. Пытается научить его любить по-настоящему. Прогибается, когда чувствует холодные пальцы в районе поясницы. Эдисон дуреет от каждого прикосновения, потому что Ньют нужен Томасу. Он позволяет себя целовать. Он плавится в этих руках, потому что нуждается в любви Моррисона как обезумевший. Дрожит всем своим существом. Ньют находит чувствительные точки и надавливает на них, заставляя Томаса сдаться, но только сам не понимает, что сдался первый.

— Всё хорошо, — шепчет Томас, утыкаясь носом в шею Ньюту и вдыхая её великолепный аромат, который он уже знает наизусть. Эдисон уверен, что Ньют тоже чувствует эти взрывы фейерверков внутри себя, когда целует его. Каждое прикосновение Томаса такое осторожное и нежное, что Ньют понимает, что медленно теряет себя. Или всё-таки обретает? — Ньют, хорошо… — шепот обжигает кожу. — Хорошо, всё хорошо, пожалуйста, я знаю. Всё хорошо, Ньют. Хорошо… Пожалуйста… Не отталкивай меня.

Он не отталкивает, а вцепляется в Эдисона намертво, будто боится, что тот сейчас сбежит и оставит его одного, но сейчас Томас рядом, и кажется, всё остальное сейчас не имеет значения. Томас заставляет Ньюта чувствовать эти эмоции. Он заставляет чувствовать себя необходимым, нужным, важным, живым. Рядом с Эдисоном его сердце начинает биться в три раза чаще, и он может заглушить это, если только поцелует того, кого действительно хочет поцеловать. Его. Томаса. Это кажется самым необходимым для него прямо сейчас, потому что каждый поцелуй вдыхает в него жизнь по маленьким крупицам и заставляет дышать. Томас отдает ему весь свой кислород. Осознанно. Когда ты любишь человека, ты готов отдать ему всё, что у тебя есть. Душу. Сердце. Всё. И Эдисон отдает Ньюту гораздо больше, зная, что ничего не получит взамен. Не важно. Они сейчас рядом. Они чувствуют друг друга, посылая по своим телам заряды в двести двадцать вольт по всему телу.

Дыхание сбивается. Мысли запутываются и концентрируются только на горячих губах Моррисона, которые целуют слишком жадно, оставляя на линии шеи хорошую парочку засосов, которые потом и не скроешь же, да и Томас уже не уверен, что хочет это прекратить. Никто не хочет останавливаться. Не собирается даже… Невыносимо.

Томас тихо скулит и прижимает блондина еще ближе, Хотя куда уж ближе. Каждый нерв, каждая клеточка этого тела сейчас так исступленно жаждали прикосновений, рук, поцелуев, жаждали Ньюта. Прямо сейчас. Еще ближе. Нужнее. Сходит с ума. Теряет самообладание. Не жалеет.

Аморально. П-л-е-в-а-т-ь.

Чтобы избавиться от искушения поддайся ему, и пусть оно захлестнет тебя с головой, почувствуй, испытай, позволь. Сладостное наваждение, которое отключает разум насовсем, уступая место головокружащему желанию, которое кажется таким запретным, но еще больше заставляет подчиниться. Томас позволяет Ньюту целовать себя, потому что любит его до мурашек; он не может оттолкнуть его. Слишком бессилен. И слишком нуждается, но когда звенит пряжка его ремня, до Томаса, наконец, доходит смысл действий Ньюта. А фраза, которая слетает с его губ, заставляет сердце Томаса остановиться.

— Моя шлюха уже мокрая, — это как удар под дых. Томаса убило одним предложением.

Желание обладать, но не любить.

Он целует его, потому что хочет заполучить это тело, он хочет унизить его снова, доказать, что Томас на самом деле только его шлюха, которая доступна всегда. Это не любовь. Ньют сейчас получит своё и вышвырнет его, потому что ему была нужна только разрядка. Ему нужен не Томас. Не его Душа. Не его сердце. Томас понимает это сейчас слишком отчетливо. Эта мысль прогоняет сладкий туман, возвращая в горькую реальность. Томас хочет быть с Ньютом, но не так. Он хочет его любви, но не такой. Фальшивая. Неискренняя. Разрушающая.

Томас понимает это слишком хорошо. Ньюту до сих пор плевать. Томасу не нужен такой Ньют. Томасу не нужна такая любовь. На грани инстинктов. Он хочет чувствовать себя любимым, а не использованным. Он хочет быть живым человеком в этих руках, а сейчас он игрушка. Ньют всегда получает то, что хочет, а сейчас он хочет утолить свой собственный голод, не считаясь с чувствами Эдисона.