Фрустрация (СИ), стр. 34

— Марк, — внезапно тихо выдыхает Донхёк, оборачиваясь к парню, — боже, Марк, прости меня, прости, — парень тут же скидывает коробку с чужих коленей и притягивает к себе старшего, заключая в объятья и продолжая шептать извинения.

Минхён сильно жмурится, стараясь сдерживать слезы в глазах, крепко сжимает парня в ответ и кивает, кивает, что простил, что все в порядке. Но это было чересчур даже для него, даже внутри него что-то сломалось в момент, когда Донхёк его не узнал, когда Марк рассказывал ему, что между ними происходило словно чужому человеку.

— Все в порядке, Хёк, все хорошо.

Донхёк выбирается из-под одеяла, сопровождая свои действия тихим шелестом постели, спускается босыми ногами на холодный пол и залезает к Марку на колени, берет чужое лицо в свои ладошки, как всегда делал с ним Марк, и тихим, слышным лишь им одним, шепотом, произносит:

— Я тебя не бросал, слышишь? Я никогда тебя не бросал, — старший кивает, но слезы в глазах предательски блестят, — Я больше никогда себе не позволю тебя забыть, запомни, я никогда тебя не забуду, — Хёк мягко гладит чужие щеки, убирая пару слез, что все же скатились вниз.

— Я знаю, я верю тебе, — так же тихо бормочет Марк в ответ, опуская голову на плечо младшего и крепче сжимая его в своих руках.

День сто пятьдесят восьмой

Этим утром Марк понимает, что он не может больше ждать, больше некуда. В груди с самого момента пробуждения бьется навязчивое чувство тревоги, которое никуда не собирается исчезать. Юноша, взяв на работе отгул, мотается по городу, старательно организовывая для Донхёка его последнее желание, пускай не в полной его мере, но хотя бы частично. Марк приезжает в больницу, забегает в палату Донхёка, который полностью ослабший лежит в смятой постели, погруженный в сон. Юноша хотел рассказать Хёку, что сегодня его ждет сюрприз, хотел бы увидеть заинтересованный огонек в глазах, хотел бы послушать, как младший уговаривает его проболтаться о подготовленном подарке и хотел бы убедиться в том, что Донхёк все еще помнит обо всем. В итоге Минхён только любуется парнем добрую половину часа, надеясь дождаться его пробуждения, но в какую-то минуту телефон в кармане брюк начинает вибрировать, заставляя переключить все внимание на него. Марк тихо выходит из палаты, закрывая за собой белую дверь, чтобы не тревожить шумом сон Донхёка, и принимает вызов.

— В каком смысле не получается? — юноша устало потирает глаза, внимательно слушая говорившего на том конце, — я сейчас подъеду, будьте добры приготовить к этому времени замену. Это крайне важно! — все не могло сорваться сейчас, Донхёк должен был это увидеть, он был обязан.

— Марк, ты уезжаешь? — Джиён, как раз подошедшая к палате с очередными лекарствами, замечает отходящего парня, — ему хуже, может, ты останешься? — с некой неуверенностью в том, что она вообще имеет право просить о таком, произносит девушка.

— Я быстро, Джи, присмотри за ним, — Марк просит Джиён позвонить ему в случае чего и на всех парах выбегает из больницы, чтобы привезти салюты самостоятельно. Время клонилось к шести вечера, а значит он должен успеть вернуться к восьми, даже, наверное, чуточку раньше.

***

Донхёк вяло переворачивается с правого бока на спину и неожиданно для себя замечает Джиён, сидящую рядом с ним. Девушка никогда так долго не оставалась у его кровати, особенно, если он не бодрствовал, но сейчас, видя ее подавленность и мокрые глаза, он понимает, что-то тревожное ощущение в груди не только у него. Донхёк сразу же вспоминает свой давний разговор с профессором Чхве, который произошел в тот день, когда Хёк впервые попал в эту больницу, когда только-только обо всем узнал.

— А умирать — это больно? — юноша, не отрываясь, прожигает взглядом кафельный пол в светлом кабинете. Ему даже совсем не стыдно, что он так оборвал разговор матери и врача, который несколько минут назад подтвердил страшный диагноз.

— Я не знаю, Донхёк, — мужчина оборачивается к парню и честно признается, — я думаю, что ты почувствуешь, когда это начнет происходить.

— Какое сегодня число? — с трудом бормочет Хёк, в горле было суше, чем в Сахаре, и Джиён, заметив эту хрипотцу, протягивает парню стакан с водой, помогая отпить.

— Восьмое апреля, — отвечает девушка, ставя стакан на тумбочку, — Марк уже приходил к тебе, но убежал куда-то по делам, он скоро придет. Не волнуйся.

Донхёк слабо кивает, упираясь взглядом в стену. Он уже давно понял, что каждый раз, когда дает Джи понять о своих провалах в памяти, девушка расстраивается до горьких слез, что недостаточно хорошо пытается от него скрыть. Вот и сейчас юноша просто кивает, мол он понял, хотя на самом деле ни черта. О ком говорит медсестра? Почему Донхёк должен об этом переживать? Кто такой этот Марк, что уже к нему приходил? Он был важен для Донхёка? Наверное, да. При упоминании этого имени даже в собственных мыслях все стучало, ломилось в железные двери, запертые на засов, и кричало немым криком, но парень так и не может разобрать, что именно глубины сознания пытаются донести. Он даже не подозревает, что где-то внутри часть него все еще помнит о данном три дня назад обещании, которое не удалось сдержать. Он обещал не забывать Марка, он обещал его не бросать.

— Мне кажется, я умираю, Джиён, — бормочет юноша, стараясь взглянуть на девушку, — мне кажется, я не доживу до завтра, — он слегка тянется к медсестре, которая, заметив этот жест, тут же перехватывает холодную руку парня. — Мне страшно, Джиён…

— Все будет хорошо, Хёк, — она крепко сжимает его ладошку в своей, стараясь внушить в парня веру в лучшее, но горячие слезы обжигают щеки, а горло дерет от невозможности закричать, — я рядом с тобой, он тоже сейчас приедет, уже скоро приедет и все будет хорошо.

— Мне холодно… — Джиён поправляет свободной рукой одеяло, подтыкая каждый уголочек, — я замерзаю, Джи.

***

Марк нервно постукивает правой ногой, глядя на образовавшуюся пробку всего за две остановки до больницы. Парень нетерпеливо вертит в руках телефон, все время поглядывая на время, хотя сам не знает для чего. За окном уже начало смеркаться, солнечные лучи практически скрылись за бесконечной линией горизонта, а чувство беспокойства все никак не покидало.

— Извините, а там побыстрее никак нельзя? — нетерпеливо спрашивает Марк, наклоняясь к водителю, — я очень тороплюсь.

— Там авария какая-то, не могу ничего сделать, — мужчина средних лет пожимает плечами, кивая на лобовое стекло, и Марк действительно замечает какой-то слабый дым, как от затухающего огня.

Телефон начинает звенеть и, когда Марк бросает взгляд на дисплей, то сердце сильно сжимается. Чон Джиён. С Донхёком что-то случилось, с Донхёком что-то произошло.

— Что с ним? — тут же спрашивает юноша, принимая вызов.

— Он плачет, Марк, он плачет, что ему холодно, — хнычет в трубку девушка, — профессор сказал, что, скорее всего, он не переживет эту ночь, приезжай, Марк, пожалуйста, приезжай!

— Езжайте к больнице, я выйду здесь, — бросает парень водителю и вылетает из машины, даже не удосуживаясь закрыть за собой дверь.

Он напрочь забывает обо всем на свете, в голове только одна мысль, одна истошно вопящая мысль успеть к Донхёку. Только бы успеть, только бы не опоздать. Юноша бежит со всех сил, совершенно не обращая внимания на идущих навстречу людей, на холодные лужи, капли которых пачкают одежду, на все еще прохладный воздух, хлещущий лицо и адскую, пламенем горящую, боль внутри грудной клетки и правого бока живота. Сейчас ничего не имеет значения, ведь Донхёк замерзает.

«А я думаю, что когда умираешь — замерзаешь»

Парень добегает к больнице за нетерпимо длинные пятнадцать минут, что пришлось стоять на долгих светофорах, пропуская десятки машин, которым не нужно было так спешить, которые не должны были так стараться куда-то успеть, у которых не было Донхёка, у которых он не умирал. Лифт ждать нет времени, Марк со всех ног несется по нескончаемым длинным лестницам на далекий седьмой этаж, падает, спотыкаясь об ступеньки, два раза стесывает ладони об острые края в кровь, а потом встает и бежит дальше, ведь внутри все окутано таким необъятным страхом, который подавить ничто не могло. Парень толкает массивные двери, влетает в нужное отделение весь вспотевший, уставший и перепуганный, бежит к знакомой восьмой палате, дверь в которую почему-то открыта.