Мы (ЛП), стр. 37

Пропялившись пять минут в стену, я открываю ноутбук и проверяю почту. Охренеть. Писем сотни. В больнице мама конфисковала у меня телефон, чтобы меня ничто не отвлекало от выздоровления. Тогда я распсиховался, как школьница, но теперь только рад. Мой почтовый аккаунт трещит по швам.

Здесь письма от ребят, с которыми я играл в хоккей в колледже. Некоторые спрашивают, поправляюсь ли я, другие интересуются, почему я не сказал, что я гей. Чуваки, я и сам был не в курсе.

Еще мне пришло много электронных открыток с пожеланием выздоровления от семьи и друзей, но еще больше – пугающе больше – писем от СМИ. От всех спортивных изданий, о которых я когда-либо слышал. От местных и неместных газет.

Пока я проматываю запросы на интервью, меня начинает подташнивать. Моя жизнь – интимная жизнь – оказалась под микроскопом, и мне это совершенно не нравится. Внезапно я начинаю по-новому ценить то, что делает для меня Вес, ведь на него давление вдвое больше.

Мой взгляд цепляется за очередное письмо. От моего босса. Он отправил его, когда я слег в первый раз.

Дорогой Джейми!

Ты пытался рассказать мне о проблеме с гомофобными высказываниями твоего коллеги, но вопреки своему долгу, я к тебе не прислушался, о чем искренне сожалею. Наша политика однозначна: ни работодатели, ни игроки не должны мириться с дискриминационными формулировками и враждебной рабочей средой.

Пожалуйста, позволь мне помочь тебе сделать то, что следовало сделать сразу. В аттаче прикреплена форма для жалобы. Как только тебе станет лучше, заполни ее, чтобы мы смогли провести официальное расследование.

На этой неделе я получил серьезный урок, и мне бы хотелось исправить свой предыдущий ответ на твою просьбу.

С уважением, Билл Брэддок.

Я понятия не имею, что на это ответить. Сейчас подавать жалобу будет, по-моему, низко. Поскольку я держал свою бисексуальность в секрете, то теперь буду выглядеть каким-то шпионом. Словно я делал заметки, пока никто не смотрел.

Дэнтон, конечно, заслуживает наказания за разжигание ненависти, но через несколько дней мне выходить на работу. Я не хочу, чтобы у моих коллег создалось впечатление, будто я записывал все, о чем они разговаривали в раздевалке.

Когда я принимаюсь перечитывать письмо в пятый раз, в спальню заходит Вес.

– Давай-ка мы уберем это, и ты отдохнешь, – предлагает мой бойфренд и решительно отнимает у меня ноутбук. – Ты выглядишь уставшим.

Проклятье. Я и правда устал. Пять минут назад все было нормально, а теперь у меня слипаются веки. Такая ерунда, как чтение нескольких писем, высосала из меня всю энергию. В горле снова застревает беспомощность. Я ненавижу быть слабым. Ненавижу болеть, и гнев заставляет меня огрызнуться:

– Слушаюсь, мамочка.

В глазах Веса вспыхивает обида, и на меня снова наваливается чувство вины.

– Извини, – шепчу я. – Не хотел на тебя рявкать.

– Ничего. – Но на его лице, пока он тихо уходит, по-прежнему грусть.

Глава 22

Вес

Дела у Джейми не очень.

Прошло три дня с тех пор, как его выписали, и я вижу, что физически он пошел на поправку. Он уже не спит весь день напролет. Выходит ненадолго гулять. Сегодня утром он даже приготовил нам завтрак. Но когда я повел его в наше кафе – которое мы нашли в первое утро после того, как стали жить вместе, – произошла катастрофа. Не успели мы сделать заказ, как нас обступили какие-то школьники, требуя, чтобы мы – да, во множественном числе – дали автограф. Потом пара человек захотели с нами сфотографироваться, Джейми взбесился, у него начался кашель…

Мы ушли, так и не поев. А когда я предложил зайти в наше любимое китайское заведение, он сказал:

– Давай просто закажем чего-нибудь на дом.

Его тело выздоравливает – это я знаю наверняка. Но я понятия не имею, что он чувствует или что творится у него в голове. Он замкнулся в себе. Попеременно то срывается на меня, то извиняется за то, что сорвался.

Я уже не помню, когда мы в последний раз целовались. По-настоящему, а не коротко в щеку. Кажется, перед его первой выпиской из больницы. Да… в душе. То был чертовски приятный душ.

В отличие от того, который я принимаю сейчас. Я в кабинке с низкими стенками, а это значит, что слева и справа стоят два моих одноклубника. Которые глядят на меня. Не в порнографическом духе – типа, зацени его член, – хотя, если честно, я бы предпочел, чтобы на меня пялились именно так, а не с глубокой тревогой.

– Ты больше не разговариваешь с нами. – Шум воды вокруг не заглушает нотки обвинения в голосе Эриксона.

– Разговариваю, – отвечаю я, намыливая грудь.

Хьюитт, который стоит с другой стороны, немедленно опровергает мое заявление.

– Не, ты стал совсем необщительным.

Они хотят, чтобы я был общительным? Когда мой бойфренд хандрит и при каждом удобном случае срывается на меня? Да им повезло, что я вообще появляюсь на играх. Все мои мысли – о Джейми, и это чудо, что я еще помню, как играют в хоккей.

– Блейк говорит, твой мужик поправляется, – не унимается Эриксон.

Я смываю с себя мыльную пену и тянусь за шампунем.

– Угу.

– Тогда почему ты такой мрачный?

Из-за нежелания отвечать я очень долго намыливаю голову и ополаскиваю ее. Надеюсь, достаточно долго, чтобы они забыли заданный Эриксоном вопрос, однако, когда я наконец открываю глаза, то вижу, что парни до сих пор на меня смотрят.

– Ну же, Весли, колись. Что у тебя происходит? – Эриксон издает самоуничижительный смешок. – Вряд ли все еще хуже, чем сейчас у меня.

Напоминание о его семейных проблемах прогоняет сомнения. К черту. После того, как раскрылась «страшная» правда о моей сексуальной ориентации, мои товарищи по команде всеми силами поддерживали меня. Они постоянно спрашивали, как Джейми. Мирились с моим кислым лицом во время выездных игр. Я видел с их стороны только добро и сейчас чувствую себя полным козлом за то, что продолжаю дистанцироваться от них.

– У Джейми депрессия, – признаюсь я.

Эти три слова остаются висеть в клубах пара. Я еще ни разу не озвучивал их. Черт, я избегал даже думать об этом, но теперь вдруг понимаю, что все так и есть. Джейми не просто хандрит. Он не просто расстроен. Он в депрессии.

Все новые и новые признания выскакивают из меня, и я не могу их остановить.

– Он до сих пор не может вернуться к работе, а вчера его команда выиграла еще одну игру без него. Его силы еще не полностью восстановились. Ему нельзя заниматься – врач запретил. Когда он выходит из дома, за ним сразу увязывается какой-нибудь репортер. – Мое горло сжимается. – И мне кажется, что он винит во всем этом меня.

Блядь, вот еще одна вещь, которую я только сейчас произнес вслух. Мне тошно от мысли, что это может быть правдой, что Джейми считает, будто в затянувшемся давлении прессы виноват я.

Фрэнк по-прежнему названивает мне каждый день. Клуб выпустил множество заявлений, чтобы компенсировать мой отказ говорить с прессой. Мы с Джейми – во всех блогах о спорте. Во время нашей последней игры вход на арену оккупировали демонстранты, которые держали в руках плакаты с цитатами из Библии и гадкими слоганами.

Жизнь… дерьмо. Прямо сейчас иначе не скажешь.

– Я не знаю, как это исправить, – сквозь зубы говорю я. Выключив воду, я беру полотенце и оборачиваю его вокруг талии. – И подкрепления, которое можно вызвать на помощь, у меня нет. Мы никого не знаем в Канаде – ну, кроме вас, – торопливо прибавляю я, увидев на их лицах обиду. – А все друзья Джейми – на Западном побережье, где он ходил в колледж. Как и его семья. Они не могут все бросить, прилететь сюда и поднимать ему настроение. Его мать и сестра и так приезжали, чтобы ухаживать за ним, пока он был в больнице.

Эриксон и Хьюитт идут за мной в раздевалку. На их лицах сочувствие.