Мы (ЛП), стр. 19

– Господи, – бурчит Дэнтон, когда спустя час мы плетемся в тренерскую раздевалку. – Эти маленькие педики – испорченные, избалованные лентяи…

– Не используй такие слова, – вставляю я. Но это как пытаться перекричать ветер. Его болтовня не прерывается даже на миг.

– … вот почему они продолжают проигрывать, – не унимается он. – У них нет ни дисциплины, ни представления о трудовой этике. Только уверенность, что победы им преподнесут на серебряном блюдечке.

Нахмурившись, я сажусь на скамейку и расшнуровываю коньки.

– Неправда. Чтобы попасть сюда, они вкалывали почти всю свою жизнь. Большинство из них научились кататься раньше, чем научились ходить.

Он иронически фыркает.

– Именно. Они хоккейные вундеркинды, захваленные родителями, учителями и тренерами. И мнят себя лучшими, потому что об этом им говорят все вокруг.

Они и есть лучшие – хочется возразить мне. У этих ребят в одном мизинце больше таланта, чем у большинства игроков, включая и некоторых играющих в НХЛ. Им просто нужно отточить свой талант, развить заложенные природой способности и научиться играть еще лучше.

Но с Дэнтоном бессмысленно спорить. Он приличный игрок, но я начинаю думать, что его невежество неизлечимо. Недавно Фрейзер мне рассказал, что Дэнтон вырос в «какой-то жопе на севере» (слова Фрейзера, не мои), где невежество и предрассудки, можно сказать, передавались из поколения в поколение. Я не был особенно удивлен.

Запихав коньки в шкафчик, я торопливо надеваю ботинки и зимнюю куртку. Чем меньше времени я проведу с Дэнтоном, тем лучше. Хотя меня удручает, что я не могу заставить себя почувствовать симпатию к человеку, с которым работаю чаще всего.

Выйдя на улицу, я с унынием вижу, что там до сих пор валит снег. Когда я проснулся, за окном бушевала метель. В результате тренировку перенесли на три часа позже, пока снегоуборочные машины не расчистили наметенные за ночь завалы. Я даже взял внедорожник Веса, потому что при такой дерьмовой погоде меня нисколько не привлекала долгая прогулка до и потом от метро.

Увязая в сугробах, я добираюсь до большой черной машины, сажусь и сразу включаю подогрев сиденья и печку. Белые хлопья снега непрерывно падают на лобовое стекло, и я задаюсь вопросом, какая погода в Нью-Йорке. Вес написал, что они долетели нормально, но при таком снегопаде он может и не вернуться сегодня домой, с внезапной тревогой думаю я. А может, опять с облегчением. Ведь если самолет Веса задержат, значит, мне еще один вечер не придется прикидываться, будто у нас все хорошо.

Проглотив стон, я выезжаю с парковки, но, протащившись со скоростью черепахи всего пять минут, слышу жужжание телефона. Поскольку мой Bluetooth спарен со внедорожником, табло на приборной панели показывает, что звонит моя сестра Джесс. Осталось нажать на кнопку, а потом мои руки будут свободны, чтобы вести машину по заметенной дороге.

– Привет, – говорю я. – Что такое?

Даже не поздоровавшись, Джесс сообщает:

– Мама волнуется за тебя. Она думает, что в Торонто высадились пришельцы и захватили твой мозг.

– Глип-глорп, – механическим голосом говорю я.

По машине разносится ее смех.

– Я сказала не «роботы», а «пришельцы». У инопланетян должен быть более продвинутый язык, чем «глип-глорп». – Она делает паузу. – А если серьезно, Джеймстер, у тебя там в Сибири все хорошо?

– Все нормально. Не понимаю, почему мама волнуется. Я разговаривал с ней буквально вчера.

– Потому она и волнуется. Говорит, у тебя голос был не такой, как всегда.

Я – уже не впервые – проклинаю судьбу за то, что мама знает меня так хорошо. Она позвонила, когда мы с Весом смотрели «Банши» – сидя на противоположных концах дивана. Это был очередной звенящий от напряжения вечер, но мне казалось, что я разговаривал по телефону достаточно бодро.

– Скажи ей, что причин беспокоиться нет. У меня все в порядке. Честное слово.

К сожалению, Джесс тоже знает меня как облупленного. В нашей семье у нас с ней самая маленькая разница в возрасте, и мы всегда были близки.

– Ты врешь. – Ее голос становится подозрительным. – О чем ты не хочешь мне говорить? – Резкий выдох. – О, нет. Только не говори, что вы с Весом расстались.

Боль в сердце. И паника – от одной только мысли.

– Нет, – спешу сказать я. – Конечно же нет.

– Слава богу, – выдыхает она. – Но теперь я тоже волнуюсь.

– У нас все хорошо, – заверяю я Джесс.

Еще одна пауза, а потом:

– Ты снова врешь. – Она вполголоса чертыхается. – У вас с ним проблемы?

Мои пальцы вцепляются в руль.

– У нас все нормально, – цежу я сквозь зубы.

– Джеймс, – твердо произносит она.

– Джессика. – Мой тон еще тверже.

– Богом клянусь, если ты не расскажешь, что происходит, я натравлю на тебя маму. И папу. Хотя, нет. Я позвоню Тэмми.

– О черт, только не это. – Этой угрозы достаточно, чтобы развязать мне язык. Я, конечно, люблю нашу старшую сестру, но она еще хуже мамы. Когда я родился, двенадцатилетняя Тэмми проинформировала наше семейство, что я ее, а не мамин малыш. Она, будто куклу, таскала меня за собой, нянчилась со мной, как наседка. Когда я подрос, она немного поуспокоилась, но до сих пор опекает меня до нелепого ревностно, и когда у меня неприятности – или когда она так считает, – первая спешит мне на помощь.

– Я жду…

Суровый голос Джесс вызывает у меня очередной мысленный стон. Я делаю вдох, а потом выдаю максимально сжатый ответ.

– Мы с Весом сейчас в странном месте.

– Как загадочно. Что ты подразумеваешь под «странным»? И о каком месте речь – о физическом? Вы сейчас в БДСМ-клубе? Присоединились к бродячему цирку?

Я закатываю глаза.

– Да, Джессика, именно так. Вес дрессирует тюленей, а я скачу на медведях. Мы спим в одной комнате с бородатой женщиной и парнем, который глотает мечи.

– Глотает мечи? Это гейский эвфемизм? – Она смеется над своей глупой шуткой, потом снова серьезнеет. – Вы стали ссориться?

– Не совсем.

Я доезжаю до перекрестка и медленно притормаживаю. Впереди – зловещая вереница машин и множество мигающих красных огней. Черт, неужели случилась авария? Я за рулем уже десять минут, а отъехал от катка всего на полмили. Так я никогда не доеду домой.

– Джейми, черт побери, может, перестанешь увиливать, как в детском саду?

Я крепко сжимаю губы, но признание все равно вылетает наружу.

– Блядь, просто мне тяжело, понимаешь? Его, блядь, вечно нет дома, а когда он наконец-таки приезжает, мы только и делаем, что сидим в квартире и прячемся – от людей, от прессы, блядь, от всего. И меня это задолбало, окей?

У нее перехватывает дыхание.

– О. Вау. Сколько слов на букву «б». Ладно. – Тон Джесс становится мягче. – Как давно ты несчастлив?

Вопрос застает меня врасплох.

– Я… не несчастлив. – Нет, это ложь. Я несчастлив. Я просто… просто скучаю по своему бойфренду, черт побери. – Я расстроен.

– Но ведь ты с самого начала знал, что вы будете держать ваши отношения в тайне, – напоминает Джесс. – Вы с Весом договорились, что сделаете каминг-аут только после конца сезона.

– Если вообще его сделаем. – Мой внутренний циник продолжает задавать мне вопросы. Вдруг Вес решит, что он не готов сообщать всему миру о том, что он гей? Вдруг он усадит меня и попросит молчать еще год? Или на протяжении всей его хоккейной карьеры? Или всю жизнь?

– Погоди. Весли, что, передумал? – возмущенно спрашивает она. – Или команда просит его продолжать делать вид, что он натурал?

– Вряд ли. Вес говорил, что в PR-департаменте уже приготовлено заявление на случай утечки. И я понятия не имею, передумал он или нет. В последнее время мы коммуницируем не особенно хорошо, – признаю я.

– Тогда начните коммуницировать.

– Все не так просто.

– Джейми, главное – захотеть. – Она на миг затихает. – Ты самый открытый и честный человек в нашей семье. Ну, ты и Скотти. Джо и Брэди, – называет она других наших братьев, – ведут себя так, словно разговаривать о своих чувствах – это проявление слабости. Вы же со Скотти обнадеживаете меня, доказывая, что не все мужчины зажатые молчуны. На самом деле, Вес тоже довольно открытый. Думаю, поэтому вам так хорошо. Вы никогда не пасуете перед трудными темами. Вы всегда находите способ разгрести эту хрень.