Дети земли и неба, стр. 57

Улыбка Старшей Дочери погасла.

— Ей не следовало этого говорить.

— Наверное, не следовало.

— Будь осторожна, Даница.

— Я постараюсь, жадек. Следует ли мне уйти? И спросить потом у Леоноры, что произошло?

— Тебе может грозить опасность снаружи.

— А здесь нет?

— Здесь тоже. Наблюдай за ней.

И, наблюдая, Даница увидела.

У стены рядом с письменным столом стоял тяжелый красивый дубовый шкаф. Его передняя стенка откидывалась, образуя плоскую поверхность. Филипа ди Лукаро сняла с пояса ключ, открыла шкаф, и опустила этот столик. Она достала из шкафа флягу светлого вина и два серебряных кубка — а потом третий, из глубины шкафа.

— Этот будет для тебя, детка. Не пей.

Данице внезапно стало холодно. Ее и раньше посещало чувство опасности, но никогда такой близкой опасности, раньше она не чувствовала, что может здесь умереть. Теперь все изменилось.

Она взглянула на Леонору. Та уже смотрела на нее, нахмурив брови. Хозяйка разливала вино.

Филипа ди Лукаро поставила флягу в шкаф. Снова с улыбкой, она принесла им вино на серебряном подносе. Поставила его на свой письменный стол, и подтолкнула к каждой ее чашу. Третий кубок, тот, что стоял в глубине, действительно предназначался для Даницы.

Даница сняла лук и колчан и положила их на пол. Леонора подошла к столу и взяла свое вино, тоже улыбаясь. Она прошла через комнату к террасе, под которой раскинулись сады и виноградники.

— Наверное, вы видите все корабли, которые приходят и уходят.

Хозяйка подошла к ней.

— Да. В хорошую погоду на террасе приятно находиться. И мы знаем, кто вернулся или прибыл раньше всех остальных. Мне это доставляет удовольствие.

— Полагаю, это должно доставлять удовольствие, — согласилась Леонора.

Они стояли вдвоем, глядя на траву и деревья, море и облака.

Даница протянула руку и взяла ту чашу, которую Филипа ди Лукаро предназначала для себя. Свою она оставила на подносе.

— Ты понимаешь, что она сделала?

— Думаю, да. Яд уже был в чаше, чтобы ей не пришлось его туда класть?

— Должно быть, так и есть. Жестокая женщина. Возможно, ты была права, Даница.

— Что она из Серессы?

— Это дает слишком много…

Филипа ди Лукаро сказала:

— Надеюсь, вы согласитесь принять это в качестве моего извинения, и чтобы вы могли теперь…

Она осеклась, глядя на свой письменный стол.

— Буду рада это сделать, — ответила Даница. — Выпьем за торжество Джада и добродетели? И, конечно, потом я покину вас, чтобы вы поговорили. Я всего лишь телохранитель, — она указала на чашу, которая была предназначена для нее, и осталась на столе.

Улыбка Филипы ди Лукаро исчезла. Однако она была хорошо воспитана, и обладала огромным опытом в таких делах. Она сказала:

— Собственно говоря, сама я никогда не пью вина по утрам. Но я чокнусь с вами чашами и…

— В Сеньяне считается оскорблением не выпить с гостями, если вы сами налили вино.

— Тогда мне повезло, что я не в Сеньяне, не так ли?

Теперь побледнела Леонора. Он легко бледнела и краснела, ее лицо отражало состояние ее души.

— Это правда, — ответила Даница. — Но если вы не выпьете вместе со мной, я буду оскорблена и также сделаю вывод насчет этой чаши.

— Какое мне дело до того, какой вывод…

— Выпейте ее, — сказала Даница. — Она была предназначена для меня. Пейте до дна.

— Не могу представить себе, чтобы я выполняла приказы такого человека, как вы!

— Вот как. Извинение отменяется?

— Я просто не позволяю здесь вести себя так по-варварски.

— Только вам это позволено?

Женщина повернулась к Леоноре:

— Простите меня, ваша служанка недопустимо плохо воспитана. Этого нельзя допускать. Я должна позвать своих стражников, чтобы выпроводить ее отсюда.

— Я так не думаю, — ответила Леонора.

И она поставила свою чашу и взяла ту, что осталась на столе. И вернулась на террасу.

— Драго! Госпар Остая! Вы мне нужны!

Драго находился в пределах слышимости, как и обещал. До них донесся его ответ. Очень надежный человек.

— Синьора? — произнес он, поднимаясь на террасу.

Но они видели, что к ним приближается еще один мужчина, почти бегом. Большой, молодой, широкоплечий.

— Возьмите эту чашу, пожалуйста, госпар. Обращайтесь с ней осторожно. У меня есть основания предполагать, что в ней есть яд. Нам нужно благополучно отвезти ее домой.

— Это переходит все границы! — вскричала Филипа ди Лукаро. Она посмотрела на другого мужчину, входящего из сада. — Юрай, я приказываю тебе это прекратить.

Даница сказала:

— Он умрет, если попытается, Старшая Дочь.

— Что?!

— Если чаша безобидна, мы искренне раскаемся. Если нет, Правитель и Совет будут поставлены в известность.

Леонора по-прежнему держала чашу. Филипа ди Лукаро внезапно бросилась к ней, занося над головой руку, чтобы ударить по чаше.

Ее жизнь закончилась.

Броском кинжала. Того самого кинжала, который убил Вудрага Орсата в палате Совета.

Угол броска был неудобным. Клинок Даницы вонзился в сердце Старшей Дочери, немного сдвинувшись в сторону.

— Ох, детка.

— У меня не было сомнений, жадек.

Мужчина в саду издал вопль без слов. Даница поняла, что у него нет языка. Зато у него был короткий меч у пояса — не совсем обычно для садовника. И теперь этот садовник бежал сюда.

— Назад! — сказала она Леоноре. — Быстро!

В данном случае в этом не было необходимости. Драго Остая, тучный и приземистый, которому гораздо более нравилось находиться в море, чем на земле, тем не менее, действовал чрезвычайно быстро, а ни один морской капитан никуда не выходит без своего собственного клинка.

Он перехватил немого слугу Филипы ди Лукаро на подходе к террасе. Огромный мужчина повернулся к нему лицом, все еще издавая этот высокий, безумный крик. Зазвенели клинки. Даница поворачивалась к своему луку, когда увидела, что все кончено.

Драго действовал умело и дрался без всякого снисхождения. Он ударил противника в коленную чашечку ногой, парируя его удар мечом. Затем, когда тот споткнулся, вонзил ему свой клинок в середину груди. Прямой, короткий выпад меча. Можно назвать его эффективным.

Вопль умолк. Внезапно у террасы стало очень тихо. Они слышали крики чаек у пристани, где стояло их судно. Птицы носились под облаками и ныряли в лучах солнца. Волны сверкали под ветром с запада. Воздух был свежий, мир был яркий, солнце бога поднималось на небо.

— Я уже убила так много людей, жадек!

— Детка, перестань считать.

— Как? — спросила она, с болью.

— Она пыталась убить тебя, Дани.

— Я знаю! Но так много. И ни один из них не был…

— Детка, прекрати.

Они услышали, как позади них открылась дверь. Даница резко обернулась, потянулась за вторым кинжалом. Потом остановилась.

— Давно пора было кому-то ее убить, — сказала императрица-мать Евдоксия, выходя вперед, туда, где на плиты пола падал свет с террасы. — Это сделали вы — что ж, приемлемый вариант.

За ней шел Перо. Он остановился у стола, оперся на него рукой. Он не из тех людей, догадалась Даница, кто прожил жизнь, в которой часто случалось насилие. Он смотрел на Леонору, все еще держащую в руке чашу с отравленным вином.

Он столько раз видел смерть.

Все видели смерть, чума об этом позаботилась, и виселицы, и в Серессе по ночам было опасно.

Но за последние несколько дней он видел, как людей убивают у него на глазах, видел только что убитых. Перо Виллани подумал: «Это уж слишком. Я — художник. Я хочу всего лишь, чтобы мне позволили делать мою работу».

Принимая во внимание беседу, которая только что состоялась по другую сторону двери, это может стать очень трудной задачей.

— Вы направляетесь в Сарантий? — спросила старая женщина, поворачиваясь к нему. Комната была обставлена просто, с узкой кроватью у дальней стены, над которой висел солнечный диск. У молодой служительницы был такой вид, будто ей хотелось оказаться где угодно, только не здесь. Перо, по правде сказать, чувствовал себя так же. Он не поправил императрицу-мать, неправильно назвавшую город. Он сомневался, что она когда-либо называла его иначе.