Дети земли и неба, стр. 114

Посреди всего этого он снова ощутил гнев. Даже сейчас. Он ничего не мог с ним поделать. Он приехал из Серсессы, Царицы Моря, знаменитой (печально знаменитой!) своими борделями и своими аристократками, под масками или без них, в элегантных комнатах над каналами. Она прославилась по всему миру искусством женщин (и мужчин), которых можно найти после наступления темноты, и Перо бывал в борделях, пусть и не дорогих. Кроме того, в кварталах художников этой республики обитали женщины, которые проявляли к нему щедрость и спали с ним по любви, ведомые собственным страстным желанием.

Короче говоря, он не был новичком в любовных играх. Он чувствовал себя так, будто над ним насмехаются здесь, в этой слишком тесной, ароматной темноте. С чего это они вообразили, будто этот неискушенный художник-джадит будет беспомощным, потрясенным таинственным мастерством женщин востока, пахнущих экзотическими благовониями, предлагающих ему наслаждения, неведомые на примитивном западе?

Он подумал, что это почти оскорбление. Грубая шутка, рожденная ленивой фантазией. Весьма возможно, мужчины здесь, в Ашариасе, приписывали владение теми же секретами и тайнами женщинам из Серессы, или при дворе Феррьереса. И, уж конечно, томные женщины под жарким солнцем Эспераньи, в затененных комнатах после полудня, знали такие вещи, против которых не смог бы устоять ни один мужчина.

За кого они его принимают? За малого ребенка? За человека, способного на глупые поступки?

И все же… кто умеет контролировать такое возбуждение? Как он может отрицать, что стал твердым, возбудился еще до того, как чей-то невидимый рот сомкнулся вокруг кончика его члена и заскользил вниз, а пальцы других нащупали его соски, а потом одна женщина своими губами нашла его губы, а потом к ним прижалась ее грудь. Три женщины. И темнота.

И это не такие женщины, которых можно купить на ночь на улицах Ашариаса. Он во дворце сына калифа. Эти женщины, должно быть, принадлежат Джемалю. Он слышал, что их тридцать. Он слышал, что их в два раза больше. Каких только глупостей и дикостей не болтают люди!

Но, конечно, истинной причиной темноты в этой комнате (и это так же верно, как то, что Ашар явился среди звезд пустыни) было то, что ни один неверный не мог бы вот так переспать с женщинами принца османов и остаться живым.

В любом случае, он не выживет, подумал Перо Виллани, в тот момент, когда одна из женщина настойчивой рукой направила его в себя и издала звук, который он уже слышал прежде. Он почувствовал, как она начала приподниматься и опускаться над ним, и шепот других женщин, и, да, несмотря на гнев — возможно, подогреваемое гневом, — разгорелось его собственное желание, его страсть. Он чувствовал одновременно стыд и жажду, и верил, что ему скоро предстоит умереть. И это тоже вызывало слепую (воистину слепую) жажду любовных объятий.

Они по очереди принадлежали ему, самыми разными способами, пока он не покинул ту комнату. Пока они не разрешили ему выйти, спотыкаясь в коридор, мигая от света ламп в руках стражников, которые, наконец, отвели его в его комнату. И то же самое повторилось на следующую ночь, и на следующую, каждый раз, когда его вели обратно после работы над портретом во дворец на другом конце туннеля.

Принц Джемаль сказал, что это должно стать объяснением — пока что, — если джадита заметят ночью на территории дворцового комплекса. Потом настанет момент, когда шокирующий портрет случайно обнаружат, и история изменится, и люди погибнут.

Он думал, что, возможно, женщины каждый раз менялись. Он не был в этом уверен. Невозможно быть ни в чем уверенным. Кроме того, что можно злиться и бояться, быть насмешливым, и все же погружаться в аромат и шепот, в гладкую плоть и желание другого человека, и чувствовать жгучую страсть, которую не опишешь никакими словами. И даже в глубине той темной комнаты существовали образы, которые он мог вспомнить — или придумать.

Утром, при свете, после той первой ночи, Перо Виллани умыл лицо холодной водой. Он выпил очень горячий утренний напиток, который здесь подавали. Потребовал еще. Этот вкус ему начинал нравиться. Пока не совсем, но напиток помогал ему окончательно проснуться, он обжигал язык.

Затем он отправился с эскортом во Двор Безмолвия, вошел в те же ворота, что и раньше, прошел по саду мимо апельсиновых деревьев и возобновил работу над портретом великого калифа — то дело, ради которого приехал сюда.

Во время работы он отвечал на вопросы о западе. О правителях и обычаях Серессы и других государств, насколько хватало его познаний, даже о доктринах Джада. Много вопросов, заданных этим низким голосом.

Потом, в тот второй день, Перо отвели посмотреть выступления мастеров стрельбы из лука, на зеленом участке в самом дальнем конце дворцового комплекса, откуда открывался вид на море. Там его приветствовал принц Джемаль и представил младшему брату, Бейету. Он дважды поклонился младшему принцу, тот кивнул в ответ.

Он наблюдал за Бейетом во время стрельбы из лука. Изучал его. Он чувствовал себя человеком, планирующим убийство. Бейет был немного похож на брата: не такого высокого роста, более стройный, с более пышной бородой, тоже черной. Более полные губы, более длинные волосы, не такой длинный нос на более худом лице. Оба принца участвовали в соревнованиях, которые проходили весело и со смехом. Оба искусно владели луком и стрелами. Бейет стрелял лучше, насколько понял Перо.

Это не имело значения.

Глава 24

Той весной, в одно ветреное утро можно было видеть корабль, идущий от острова Гьядина к меньшему островку Синан и обители Дочерей Джада. На его борту находилась Юлия Орсат, состояние которой стало причиной столкновения во дворце Правителя. Сейчас это состояние стало заметно всем.

Она сошла на пристань вместе с одной служанкой, и их проводили к зданию обители. Корабль тотчас же отправился обратно.

Старшая Дочь (она была вовсе не старой, эта новая Старшая Дочь) узнала о гостье от послушницы, прибежавшей раньше ее появления, и встретила девицу Орсат на террасе. День был теплым, хоть и облачным. На террасе они были защищены от ветра.

— Нет нужды напрасно тратить время, — сказала Юлия Орсат. — Я вам скажу, что мне от вас нужно, а вы мне скажете, сделаете ли это, и какова ваша цена.

Она была высокая, с темно-каштановыми волосами с рыжим оттенком, полная, а сейчас, когда ждала ребенка, она казалась еще более полной. Красивая женщина, очень юная. Она излучала гнев, как очаг излучает жар.

Леонора ничего не ответила, выигрывая время. Она подошла к столику сбоку и налила вино в бокалы, потом разбавила его водой. Подошла к женщине и протянула ей чашу, с улыбкой. Жестом пригласила Юлию Орсат сесть в кресло. Леонора тоже села, на свое обычное место, откуда открывался вид на море в сторону запада.

Она мягко сказала:

— Вы хотите родить ребенка здесь? Или присоединиться к нам на постоянной основе? Скажите мне.

Юлия Орсат бросила на нее гневный взгляд. Глаза у нее были зеленые.

— Я не собираюсь рожать этого ребенка. Вот что мне нужно от обители. Какие бы травы или методы вы ни применяли, я хочу ими воспользоваться. Потом мы можем побеседовать насчет того, чтобы я осталась.

Леонора отпила вина. Совсем чуть-чуть. У нее возникло ощущение, что здесь ей понадобится ее находчивость. Не так она представляла себе эту девушку, когда плакала из-за нее во дворце Правителя. «Это мне урок», — подумала она.

— Вы знаете, что это святая обитель, госпарко.

Женщина выругалась.

— О, пожалуйста. Я знаю, что на этом острове прервали больше беременностей, чем где-либо на всем побережье. Я думала, что у вас, по крайней мере, хватит честности это признать.

Леонора посмотрела на нее.

— Вы понимаете, что прошлая Старшая Дочь Джада мертва? Опозорена? Я выбрала другой путь для Синана. Возможно, вы немного опоздали, если прибыли с этой целью. Почему вы хотите убить этого ребенка? — спросила она.