Охотники за плотью (СИ), стр. 69

— У тебя уже есть массовик-затейник, который ради тебя готов хоть раком встать. Ты даже меня готов уделать из-за злобы на него.

— Нет, мне нужен именно ты, — Данте продолжал гладить непокорную пантеру. — При чем тут все другие? — Дантаниэл навис над ним, ероша темные волосы. Он отодвинулся и заглянул в глубокие изумрудные глаза. — Тебе очень больно? — Нет, мне щекотно. — Давай я все поправлю? — Ты не поправишь. Ты сделаешь хуже. Лучшее, что ты можешь, Данте, просто не трогать меня… — Ты не думаешь так на самом деле. В одиночку ты не справишься. Ведь мы с тобой как две половины. Я — одна. А ты — вторая…

Это то, что заставляет боль уйти,

Но не смогло удержать тебя.

Мы слишком сломаны,

И нет ни волшебного клея, ни трюков,

Наша связь утеряна.

Глядя на твою улыбку, мне хотелось чихать, –

Тогда мы были неразлучны, как сиамские близнецы.

В тебе столько грации,

Все бы отдал, чтоб быть рядом.

(Placebo — Lay Me down)

— Где ты вычитал эту ересь, придурок? В книжке о Ромео и Джульетте? — Мэл протестующе вертелся в объятиях, желая лишь одного: чтобы его оставили и не трогали то, что болело при каждом касании. — Нет. Я это вычитал в тебе. Данте избавил его от необходимости лишних телодвижений. Он встал на колени и медленно освободился от своей футболки, расстегнул джинсы, отбросив в сторону и их. Он примагничивал взгляд своими действиями, а Мэл, ругая себя на чем свет стоит, поддавался и следил за его руками. — Лежи смирно, — было последнее, что изрек Данте, перед тем, как превратиться в волка; Мэл обреченно отвалился на подушку.

Не было никакого спасения от этой холеры, но ведь выбора никто не предлагал. Никогда.

Огромный волк тихо заскулил, склонившись над ранами, чувствуя боль того, кому он совсем недавно наносил их. Он принялся осторожно зализывать рубцы, чтобы склеить обратно все то, что он сломал, облегчить агонию ободранной души. Пушистая шкура болезненно ласкала кожу, и Мэл невольно улыбнулся. Он медленно провел по его шерсти, погружаясь в транс от прикосновений колючих волосков. Пропуская выдохи, он ощущал теплый бок животного рядом и слишком быстро сдавался.

— Перестань. Так щекотно, — проговорил Мэл, сжимая покрывало, но Данте все равно продолжал. Расстилаясь, как дымок перед рассветом, он вылизывал его теплую, пахнущую морской свежестью кожу, тыкался влажным носом в его живот и грудь, закрадываясь дыханием в душу, ложился сверху, обнимая Мэла лапами и ласково подметая хвостом по его ногам. Все тот же радостный щенок, которого в нем временами было больше, чем вдумчивого, сознательного человека. — Когда же ты повзрослеешь, — выдохнул Мэл еле слышно. Он не хотел прощать, но зачем-то все равно запускал пальцы в жесткую шкуру, гладил острые, довольно подергивающиеся уши, касался коротеньких усов и растворялся в ядовитых объятиях, которые отравляли его вечность и заставляли пресмыкаться в унижении слишком долго.

Мэл непроизвольно потянул носом, принюхиваясь к черной шкуре. Его запах уже стал иной. Больше не горький и отдающий свободой ночных дорог и безрассудством. Теперь он пах привязанностью и чем-то чужим. Этот острый дух перемен заставлял хотеть чихать.

Не следовало тешить себя надеждами, что этого не случится в один день, ведь было невозможно держать дикого волка при себе вечно. И заплатить за то, чтобы он оставался рядом, тоже было невозможно. Никакие деньги или магия не способны купить волю хищника; животное, свободное, как Данте, не предназначалось для содержания на привязи, даже если сам волк еще не понимал, во что он ввязался...

Данте терся о лучшего друга мордой, покорно, как ручной пес. Он покрывал все раны блестящей пленкой слюны, которая должна была немного облегчить боль, убрать все черные мысли. Новый тычок влажным носом Мэлу в живот и взгляд, скользнувший чуть ниже. Мэл был возбужден от его прикосновений, а Данте нагло пользовался его слабостью. Его волчий язык прошелся по тонкой кожице, задевая головку налитого кровью органа, от чего Марлоу немного подался вперед.

— Данте… перестань, — он вывернулся, стараясь отползти на живот. — Это лишнее… — Это никогда не бывает лишним. Я сказал, лежи, — уже не лапы, а ладони ласково ползли по груди темноволосого колдуна.

Дантаниэл с улыбкой заглянул в его лицо, напоминая о том, что все еще было в их руках и о том, что прежде всего они были лучшие друзья, а не враги, готовые загрызть друг друга, как Каин и Авель. В их запасе все еще могла найтись магия, чтобы поправить то, что они наломали. Данте не хотел отрываться от того, кого он считал своим сиамским близнецом. Своим братом по крови и в душе. Своим идеальным партнером.

Он лег на Мэла, нежно целуя его в висок и осторожно касаясь его волос.

— Ты простишь меня? — шепотом спросил он в его ухо.

Но Мэл ничего не ответил. Да и что на это можно было сказать? Он никогда не мог всерьез злиться на Данте. Никогда не мог твердо сказать ему «нет», даже если это было жизненно важно, не мог просто закрыть перед его носом дверь, когда он был лишним. Он не был лишним. И в этом была проблема. Вместо этого Мэл лежал обнаженный и подверженный его влиянию больше, чем когда-либо; он не знал, что теперь делать с тем, к чему они пришли. Поэтому просто выдохнул:

— Закрой дверь. Сквозит из окна.

Разные глаза волка пристально изучали его в ответ. Мэл до сих пор помнил, когда в последний раз видел их серыми. В моменты вроде этого он ненавидел улыбку Данте, как сам Ад, от которого вечно спасался в ее уголках.

Данте кивнул. Окно в комнате Мэла все еще скалилось острыми зубьями разбитых стекол. Ворлок вытянул руку и, не глядя, запустил в дверь заклинанием. Она захлопнулась, как по волшебству.

— Тебе нужен постельный режим, — промурлыкал черноволосый парень.

Облизнувшись, он спустился вниз, к концентрации возбуждения Мэла, которое явно требовало к себе внимания. Пожалуй, он бы дорого отдал, чтобы видеть его таким как можно чаще.

Тихое рычание Марлоу отдалось вибрацией по кровати, когда горячий рот прошелся по всей длине его ствола. Знакомый вкус и запах заполнили рецепторы, вызывая нескончаемое удовольствие; за многие столетия Данте привык к цвету его кожи и глаз, к изгибу его улыбки. Он мог безошибочно найти его тело среди других, даже если бы его лишили зрения; он прекрасно знал форму и венки на протяжении всех девяти дюймов чистой эстетики Мэла.

Данте нравилась его беспомощность — он слышал сбивчивые стоны и участившийся пульс и ощущал горячие ладони на своих плечах и шее. Было легко представить, как Мэл запрокидывает голову и тяжело дышит от наслаждения, уже не контролируя свои порывы. Темноволосый ворлок ненамеренно сжал коленями ребра парня и толкнулся бедрами вперед. Конечно, Мэлу пришелся по вкусу такой способ дарить свое прощение. Данте он тоже был по вкусу. Он выпрашивал его дюйм за дюймом, вылизывая каждую пульсирующую венку, всасывая все до конца и заставляя Мэла утробно хрипеть. Громче.

Они никогда не стеснялись своих животных сущностей, а Данте не стеснялся заглатывать его орган по самое горло, лаская языком по всей длине. Он просунул руки под его подтянутый зад и смял его ягодицы, впиваясь в них ногтями. Вскипевший Мэл глубоко толкался в его рот, так, что Данте пришлось чуть попридержать тигра. Он нарочно прикусил его зубами, небольно, отрезвляя страсть, нахлынувшую на темноволосого парня, затем погладил языком уздечку и снова проскользнул до самого основания, вырвав из груди Мэла судорожный хрип.

— Данни… — в голосе пантеры послышались мягкие характерные вибрации и почему-то отчаяние.

Этим стоном Мэл повернул ключ в зажигании. Он точно простит. После такого даже мертвый простил бы.

Дантаниэл сделал еще одно резкое движение головой, так, что нос его коснулся лобка друга. Он не выпускал разгоряченную плоть изо рта. Мэл произнес его имя, значит, правда хотел этого. Данте не собирался останавливаться ни в каком случае. Он чувствовал его член языком — гладкий и такой приятный на ощупь. Мэл опять грубо уперся в его горло. Чувствовалось, что он был на пределе возможностей. Данте ощущал ртом его пульс, который колотился в ритме с сердцем. Еще пара движений и горячая струя наслаждения ударила в гортань, заставляя волка довольно улыбнуться. Он обхватил Мэла плотнее и сделал еще движение, пока Мэл по-змеиному изгибался и вился в его руках. Затем Марлоу расслабился. Его зеленые глаза распахнулись; они были абсолютно опустошены. В последний раз чувствительно лизнув его, Данте довольно вытерся и завалился рядом, любуясь усталым, чуть взмокшим лицом друга.