Красивые штаны, стр. 35
Надпись: «Но бандиты не дремлют».
14. Крупным планом: открытая книга протоколов. Рука мистера Климова заклеивает протокол от 24 января 1927 года и пишет заднее число, то есть 21 января, где вызывают уже других представителей, совершенно не вызывавшихся в первый раз.
Надпись: «Дело сделано… Шито-крыто».
15. Крупным планом: неотразимая телеграфистка и мистер Климов целуются. У их ног сидит, поджав под себя пушистый хвост, Честоковский и умильно облизывается.
Надпись: «Друзья ликуют».
16. Вагон, где ютятся семьи рабочих с маленькими ребятишками. Теснота. Нищета.
Надпись: «А они получили вместо квартиры – фигу».
Часть пятая
17. Летит московский поезд.
Надпись: «Но…»
18. Крупным планом: из вагона выгружают «Гудок».
19. Мистер Климов раскрывает номер «Гудка» и медленно зеленеет.
Крупным планом надпись:
«Маленький фельетон Митрофана Горчицы: „Неотразимая телеграфистка, или Преступление мистера Климова“».
Конец.
1927
Неудачливая коммерция
Ни одно государство не соглашается купить пароходы, уведенные Врангелем из Крыма.
Из газет
На рынок вышел испитой человек с подвязанной щекой и в коротеньком пиджачке.
Одной рукой он прикрывал видневшуюся из пиджака волосатую грудь, а в другой волок мешок.
Человек вышел на середину площади, сел на корточки и разложил товары.
– Ей, не зевай! Хватай-налетай! Старый и малый, брюнет и блондин, старуха и красавица – выбирай, что нравится! Вот пароход – проверен ход. С ручательством на пять лет, полезный предмет для каждой уважающей себя нации – незаменимо при эвакуации. Верьте словам. Пробовал сам.
Подошли покупатели. Трое. Румын, турок, грек.
– Почтеннейшая публика! Не пожалейте иностранного рублика. Купите подводную лодку по случаю – самую лучшую. А? Прикажете завернуть? Отдаю за четверть цены, себе в убыток, ей-богу!
Покупатели сумрачно покачали головами.
– Не хотите? В таком случае не угодно ли чайных ложечек? Серебряные, с пробой. Можно сказать, трофей, отбиты в бою у неприятеля. Исторические ложечки.
Один из покупателей вздохнул:
– Не надо ложечек. На них монограмма: «Кафе „Якорь“». Они краденые.
Продавец выпучил глаза.
– Что? Краденые? Да отсохни у меня рука, да провались я на этом самом месте, да пусть я… Впрочем, я могу предложить вам еще… салфеточки. И меточек нет-с, все честь честью. За четверть цены…
– Тоже. Краденое. Метки вырезаны.
Торговец заплакал.
– Значит, не покупаете? А я думал… Даже сами господин Пуанкаре публично одобряли.
– Нет. Не покупаем. Пускай твой Пуанкаре сам краденое покупает. За это и в МУР можно попасть.
– Тогда, может быть… господа, так, кельк шоз пур буар… Несколько сантиметров в счет этой самой интервенции… Пожертвуйте герою Перекопа, бывшему студенту… Превратности судьбы… А ведь поверите – бароном был… И фамилия моя барон Врангель… Смеетесь? Не верите? С-с-странно! Ч-ч-честное слово… Мерси… За ваше здоровье!
1923
Нецензурная Тереза
Официально в Италии цензуры нет, но на самом деле, негласно, она существует; особенно свирепствует цензура в области социалистической прессы. Когда появились рабочие газеты с цензурными лысинами, рабочие увидели, что цензура есть, и стали волноваться. Цензура заявила газетам, чтобы цензурные лысины заполнялись чем угодно, лишь бы в газетах не было пробелов. Редакторы газет заявили, что все цензурные пропуски будут заполняться народной песенкой о Терезе.
Из газет
Главный цензор итальянского управления по делам печати развернул утренние рабочие газеты и немедленно схватился за лысую голову:
– О, санта Мария! Эта лысина доведет меня до могилы! Позвать сюда секретаря!
Вошел секретарь.
– Синьор Макарони! Лысина. Опять лысина! Ради бога… Вы не знаете средства против лысины?
Секретарь искоса взглянул на цензорский череп и, самодовольно погладив свою пышную итальянскую прическу, сказал, нежно изгибаясь:
– О синьор! Что может быть проще: последнее американское патентованное средство для ращения волос «Жуликоль». При регулярном втирании три раза в день в течение двух месяцев самый упорный бильярдный шар обрастает пышной шевелюрой. Большой флакон – пять лир, два флакона, – десять лир, три – пятнадцать, четыре…
Главный цензор вспылил:
– Довольно! Прекратите эти лирические излияния! Я никому не позволю издеваться над моей честной лысиной! Не в ней дело! В газетах лысина. Вот, поглядите. Что делать?
Секретарь изогнулся еще ниже:
– Слушаю-с, синьор! Сейчас мы это все уладим.
Через полчаса в редакцию рабочей газеты была отправлена официальная бумажка. Составлена она была коротко, ясно и твердо:
«Впредь ликвидировать всякие лысины. Печатайте на месте цензурных выпусков что угодно. Хотя бы песенку о Терезе. Но чтобы ни одного пробела! Мы вам покажем коммунистическую пропаганду! Закроем в два счета».
Прочитав отношение, редактор мрачно подмигнул портрету Маркса и сказал помощнику:
– Хорошо. Будьте добры, товарищ, дайте мне передовую с цензурными лысинами. Мы их сейчас ликвидируем!
И, деловито насвистывая песенку Терезы, он взялся за работу.
На следующее утро секретарь подошел к столу главного цензора:
– Вот! Ни одной лысины! Извольте взглянуть.
Цензор самодовольно развернул газету и пробежал глазами передовицу.
Затем он надулся, стал красным, потом синим, потом желтым. Наскоро переменив на своем лице все цвета, имевшиеся у него в репертуаре, он заорал:
– Вы не смеете издеваться надо мной! Я вас выгоню со службы! Мальчишка! Читайте передовую.
Секретарь трясущимися руками потянул к себе газету и обомлел.
Вот как выглядела передовая статья:
«Товарищи!
Дальше так продолжаться не может. Мы не можем оставаться пассивными в то время, как германский пролетариат схвачен за горло беспощадной рукой…
Я к тебе попался в сети,
Ты смеешься надо мной.
Ах, Тереза, шутки эти
Могут кончиться бедой.
Затем все действия королевского правительства, направленные…
Ах? Тереза, шутки эти
Могут кончиться бедой.
Для капитализма, сжимающего итальянский пролетариат:
Я к тебе попался в сети,
Ты смеешься надо мной.
Ах, Тереза, шутки эти
Могут кончиться бедой.
А также и фашистского премьер-министра Муссоли…
Я к тебе попался в сети,
Ты смеешься надо мной.
Ах, Тереза, шутки эти
Могут кончиться бедой,
Могут кончиться бедой.
И вообще все это
Могут кончиться бедой.
для всех душителей рабочего класса.»
Главный цензор лежал без чувств.
1923
О долгом ящике
Кто о чем, а я о ящике. И не о каком-нибудь, а именно о долгом.
Чем же, собственно, отличается долгий ящик от просто ящика? Попробую осветить этот вопрос.
Обыкновенный, честный, советский просто ящик состоит из четырех стенок, дна и покрышки.
Долгий ящик – наоборот. Хотя стенки у него изредка и имеются, но зато и покрышка у него абсолютно отсутствует. Поэтому про долгий ящик принято говорить тихо, скрипя зубами и сжимая кулаки:
– У-у-у, проклятый! Чтоб тебе ни дна, ни покрышки!
Ни на какую крупную роль, имеющую общественно-политическое значение, просто ящик не претендует и довольствуется незаметной, скромной, повседневной работой.
Что же касается долгого ящика, то – шалишь!
Долгий ящик другого сорта. Долгий ящик любит власть, славу, кипучую деятельность. Любит быть заваленным делами, проектами, сметами, изобретениями, жалобами.