Дитя Плазмы, стр. 37

– Кажется, это. Только больно уж здесь все гладко, а на нем обмундирование грязное было и насквозь продранное.

– Интересно, – помощник Николсона искоса взглянул на своего шефа. Когда пожарник вышел за дверь, и тот и другой одновременно вздохнули.

– Что же это? Значит, опять русские?

– Этот Хант мог и ошибиться.

– А мог и вообще все выдумать…

Рассказ Пикопуло звучал менее красочно, но более правдоподобно. Человека, по описанию схожего с «огненной саламандрой» Ханта, он видел ночью у витрины второго магазина. Та же военная форма, сапоги, короткая стрижка, грудь и живот чем-то основательно перепачканы. Кажется, брюнет, хотя особенной уверенности в этом у Пикопуло не было. «Там было темно, мистер. Вы же знаете нашу распоясавшуюся молодежь. Ни одного целого фонаря!..» На глазах у Пикопуло человек этот разбил витрину и, раздев одного за другим всех ближайших манекенов, с одеждой на плечах уковылял в темноту.

– Вот в общем-то и все, мистер. Хотя нет! Прежде чем уйти, одному из манекенов он свернул голову. Вот таким вот образом – взялся за шею одной рукой и свернул…

– Минуточку! Он проделал это одной рукой или все-таки двумя? Может, вы что-то путаете?

– Ни в коем случае, мистер! Сами посудите, в другой-то руке у него был целый ворох одежды!..

Морщась от огненно-кислого дыхания рассказчика, Николсон подумал, что неплохо было бы посадить обоих свидетелей за детектор лжи, а после подвергнуть гипнотестированию, но этим некогда было заниматься. Кроме того что-то подсказывало ему, что человек, о котором они рассказывали, существовал в действительности. Только что с того? Николсон совершенно не понимал, каким образом все это могло быть связано с миссией их маленькой группы. Большинство фактов после просеивания возвращались обратно – в местные следственные отделы, процента два или три пересылали в архивы НЦ, после чего экстренно переезжали в очередной город. Вот и это место ничего, кроме странного пожара, совпавшего с не менее странными показаниями полуночного пьянчужки, не могло им преподнести.

Рухнув в кресло, Николсон и не заметил, как веки его стали смыкаться. Он бы, наверное, заснул, но разбудил его голос вернувшегося Боба. Помощник был возбужден и сиял как новенькая никелевая монетка.

– Похоже, мы что-то нащупали, босс!

– Что именно?

– Этот пожар и каракатица загадочным образом связаны.

– С чего ты это взял? – Николсон принялся ожесточенно растирать лицо.

– Я послал пару ребят на пожарище. С тонометром Корбута.

И он сработал! Честное слово! Впервые сработал!..

Сна как не бывало. Николсон уже стоял на ногах.

– А газовый индикатор?

– Парни до того обрадовались, что про индикатор и не вспомнили.

– Ладно, это уже дело десятое… – Николсон быстро соображал. – Срочно пробу с того места, где прибор сработал! Осмотреть каждый сантиметр! Да… И доставить сюда этот чертов манекен!

– Какой еще манекен?

– Тот самый с оторванной головой.

Боб кивнул и исчез. А уже через полчаса они высыпали из полиэтиленового пакетика на стол оранжевые безликие камушки.

– Пришлось просеивать золу, да еще эту чертову пену выгребать.

– Прибор! – Николсон протянул руку, как хирург протягивает руку за скальпелем – глазами ни на миг не отрываясь от ключевого и главного. – Сейчас посмотрим…

Глава оперативников поднес тонометр к затвердевшим кусочкам. Светодиод на панели прибора уверенно замигал красным.

– Так, а теперь сюда, – Николсон, волнуясь, поднял с пола голову изувеченного манекена. – Черт! И здесь то же самое!..

– Но слабее…

– Да, слабее, но это уже не важно.

– Корбута бы сюда!..

– Сегодня же вызовем, – Николсон поднес один из кусочков к лампе. – Похоже на янтарь, но какой-то уж очень багровый. Надо бы посидеть с этими камушками в лаборатории. И не здесь, а у нас в НЦ.

Он поднял с пола туловище манекена, приставил к нему пластиковую голову.

– Одной рукой? Представляешь?

Боб честно замотал головой.

– Вот и я не представляю…

В следующую минуту они уже вызывали на связь Вашингтон.

– Это ты, Джек?… Подожди ворчать, сейчас ты у меня не только проснешься, – на руках забегаешь. Дело в том, что мои гаврики обнаружили след… Да, тонометр впервые что-то уловил!

– Николсон торопливо выложил Йенсену все последние новости.

– Это он, босс! Печенкой чую, что он… А насчет того, упустим или не упустим, можешь не волноваться. Мы этот город в один день перевернем… Только вот что с этим парнем делать? Не арестовывать же?

– Ни в коем случае! Если обнаружите этого человека, ограничьтесь наблюдением. Я сам к тебе выезжаю.

– Это уж само собой. Только захвати с собой Корбута.

– Захвачу, захвачу… И еще, Фил… Не мне тебе говорить, как это важно. Этот человек нужен нам живым. Будь осторожнее! Возьми его в тройное кольцо и огради от всех случайностей. Ни полиция, ни хулиганье не должны тронуть и волоса с его головы.

– Я понял тебя, Джек.

– Тогда до скорого!

– Ну вот, – Николсон с усмешкой посмотрел на помощника. – Теперь о сне можно забыть окончательно.

Глава 4

Тысячелетия назад, в ту самую пору, когда земледелие только стало вмешиваться в процесс воспитания человека, появились первые надежды на благоприятный исход. Плеяду охотников потеснили пахари и хлебопеки, но увы, азарт преследования не погиб. Он перекочевал в кровь и в семя человеческое, хоронясь до удобного часа, выжидая момент, когда великие традиции Охоты возродятся вновь.

Еще там, в утробе гигантского зверя Гуль убедился в верности подобного предположения. Более тягостным оказалось убедиться в аналогичном здесь, на городских улицах, знаменующих средоточие цивилизации. За ним охотились, и он это знал. Уже трижды за этот день его навещало недоброе предчувствие. Оглядываясь, всякий раз Гуль пытался уличить преследователей, но прохожие походили один на другого и вели себя вполне обыденно. Если за ним и следили, то делали это весьма профессионально. Смутное ощущение экрана в голове нет-нет да и возвращалось. Вероятно, поэтому тревога Гуля не исчезала ни на секунду. Словесный сумбур стекался к нему со всех сторон. Преимущественно это были мысли снующих вокруг людей. Довольно пестрый и все-таки небогатый кавардак, способный в несколько минут утомить самого любопытного из телепатов.

Что предпринять?… Этот вопрос Гуль задавал себе каждые полчаса. Он зверски устал – от забот, от бесконечного хождения по улицам, от неприятностей. Он колесил по городу уже много часов и лишь раз присел вздремнуть в скверике, но и там почти тотчас понял: за ним продолжают наблюдать. Пока издали.

А может, и не пытаться бегать от них? Пойти навстречу, попробовать как-то объясниться? А чтобы поверили, обратить внимание на различие в артикуляции или продемонстрировать чтение мыслей… Если он убедит их, что он русский, что ему надо в Россию, почему бы им не помочь ему? Сладкое это предположение заставляло его безнадежно вздыхать. Увы, в подобную помощь он не верил. ВСЕ в этом мире никогда еще не делалось ради человека. Ради человечества – да! Но не ради одного-единственного человеческого существа. Потому и получаются войны, которых никто в отдельности не желает, но все вместе отчего-то допускают. В интересах человечества – пренебречь интересами отдельно взятого человека – такая вот нелепая хренотень… И в лучшем случае его примутся изучать, как некую диковину, показывая по телевидению, давая информацию в газеты. В худшем бросят в подвал, как существо опасное для общества, существо, коему следует находиться взаперти. Ни того, ни другого он не хотел. Он мечтал вернуться домой, пусть на короткое время, но освободиться от выпавших на его долю чудес.

Только за один этот день его дважды посетили неприятные открытия. Письмо в родной город, которое он пристроился писать на почте, вспыхнуло игривым пламенем прямо у него в руках. Громко и сердито закричали служащие почтамта, и, бросив догорающий лист на мраморный пол, Гуль поспешил выйти. Чуть позже он обнаружил, что подклад костюма, в который он обрядился по утру, постепенно тлеет. То есть сначала это была легкая желтизна, как если бы к материи приложили разогретый утюг, чуть позже желтые цвета заметно сгустились, более всего потемнев в районе груди. Кое-где кусочки ткани попросту стали обугливаться! Пришлось возвращаться к автомобильной свалке, на которой он спрятал украденную одежду, и спешно переодеваться. К счастью, изодранная гимнастерка находилась тут же. Это была еще «та» материя, и на этот раз Гуль предусмотрительно одел ее под костюм-тройку. Придирчиво оглядев себя, он нашел, что здорово похудел. Даже в таком двойном облачении одежда висела на нем мешком, топорщась на спине и под мышками. Премудрый Пилберг был прав только отчасти. Им в самом деле не требовалось обычной пищи. Тем не менее что-то питало их тела, пока они жили в каракатице. Иначе откуда бы взяться этой худобе?… Мельком он подумал, что теперь по крайней мере ясно, отчего загорелся тот магазин. Гадать, по какой такой причине это происходило он даже не пытался. Все, что происходило с ним в последнее время, было выше человеческого понимания, и единственный вывод, который он сделал для себя, это что впредь ему следовало быть осторожнее. Энергии, излучаемые им, были отнюдь небезопасными для этого мира.