Дитя Плазмы, стр. 20

– Ты знаешь, я мог бы пожалуй дружить с самим собой, – признался он. – И, пожалуй, был бы счастлив такой дружбой.

Пальцами помассировав шею, Гуль хрипло спросил:

– А может, тебе было бы скучно? С самим собой? Как ни крути, ничего нового: одни и те же мысли, одно и то же настроение.

– Да нет же! – с жаром воскликнул Володя. – Я задавал себе этот вопрос. Нет, Гуль! Мы ведь никогда себя толком не знали. А в каждом из нас – бездна, бесконечность, на познание которой может уйти вся жизнь. А это не может быть скучным. Все, что напридумывало человечество, так или иначе крутится вокруг людей. Философия, искусство, политика… Нам и космос, вероятно, нужен только для того, чтобы взглянуть оттуда на самих себя. В сущности ничто другое нас никогда не интересовало. Тысячелетия мы раскручивали один и тот же волчок, а он то и дело заваливался. Это не от простого, Гуль. Это не может быть от простого. Все наши нескладности как раз оттого, что слишком уж много в нас всего понапичкано, и, возможно, двойники – тот самый шанс, что позволит кому-то излечиться при жизни. Понимаешь?… Я чувствую здесь УМ, Гуль, чужой и невероятно мощный, бросающий нам даже не соломинку, а целый канат. Надо только увидеть его и воспользоваться им.

– Почему же мы не видим?

– Да потому что стреляем в самих себя! – прошептал капитан. – И мы с тобой ТОЖЕ могли выстрелить!

– Но ведь не выстрелили?

– По случайности!.. Там, – капитан указал в сторону пещер, – лежит еще один наш добрый знакомый: Ригги. И догадываешься, кто его? Он же сам. Сам себе в ногу и сам себе в висок. Теперь ты понимаешь, о чем я?… Мы не только не принимаем двойников, мы испытываем к ним особую ненависть, мы их боимся, как свидетелей того неведомого, что у каждого из нас на душе. И потому убиваем с особым азартам, как убивали бы смертельнейших из врагов.

– Они не умрут, – упрямо пробубнил Гуль. – Ты же знаешь, здесь не умирают.

Капитан устало посмотрел на него. Взгляд его отражал старческую усталость.

– Умирают, Гуль. Еще как умирают… И ты, и я – все мы так или иначе обратимся здесь в каинов.

– Только не надо про всех! – рассердился Гуль. – Каины, авели, всеобщее братство… Знакомо до зубной боли! В конце концов я никого не убивал и убивать не собираюсь. Прибереги красноречие для тех, кто заслуживает этого. Например, для Пилберга. Он такому собеседнику только обрадуется. А я, если ты припомнишь, конечно, предлагал кое-что другое.

– Уйти отсюда?

– Да уйти!

– Но куда, Гуль? – капитан произнес это таким пустым и безжизненным голосом, что вся злость Гуля моментально испарилась.

– Домой, Володя, – быстро и суетливо заговорил он, – на родину. Нам же есть куда идти… Они же не искали как следует! Им все равно! Что здесь, что там…

– Иди, Гуль. Если хочешь, ищи. Я не верю, что отсюда можно выбраться. А теперь уже и не очень понимаю, нужно ли вообще отсюда уходить.

– Но почему?! – Гуль стиснул пальцами собственное колено. Какого черта ты здесь забыл?

– Не здесь, – вяло улыбнувшись, капитан коснулся своей груди. – Вот здесь, Гуль… Что-то произошло с моими географическими понятиями. Мне уже все равно, где я буду находиться. Там или тут…

– Я тебя не понимаю.

– Я сам себя не понимаю. Но возвращаться не хочу.

Ослепнув от внезапной догадки, Гуль сипло предположил:

– Уж не собираешься ли ты отправиться к Мудрецам?… Володя! – Гуль встревоженно засуетился. – Володька, это же смешно, в конце концов! Просто чушь собачья!.. Что ты знаешь о них? Ровным счетом ничего!.. Да погоди же ты!..

Не произнося ни звука, Володя поднялся и, сделав шаг, скрылся за густой клубящийся пеленой. Гуль метнулся за ним, но ударился о твердую поверхность и упал. Стиснув рукоять автомата, свирепо ткнул кулаком в туманное пространство. Он не понимал, как мог пройти здесь капитан. В метре от его ног поднималась высокая скала. Багровый мирок снова подбросил ему один из своих фокусов. Вскипающий пузырями воздух закручивался в непродолжительные смерчи, дымчатые нити вились перед глазами. Вытянув руки, Гуль осторожно двинулся вдоль скалы. Ноги ступали в невидимое, и каждую секунду он ждал, что сорвется в притаившуюся пропасть или нечто подлое, болезненно-острое, прицелившись, ударит из тумана в лицо. Мучительное, по-черепашьи медленное движение напомнило о давнем, когда он, юный пионер, нырял в торфяную муть старого карьера. Все происходило точно также. Руки гребками проталкивали вглубь, а на ум приходили мысли о холодных течениях, о ветвистых корягах, об утопленниках. Он так и не достал дна, хотя мог это сделать. Будучи в прекрасной форме, точно зная глубину карьера, он не сумел сделать последнего и самого важного – преодолеть свой страх. И всякая новая попытка казалась ему героическим сумасшествием…

Гуль перевел дух. Искрящийся туман пропал. Не поредел и не рассеялся, а пропал. Разом. Словно некто из семейства кудесников взмахнул волшебной палочкой, давая команду занавесу на подъем. Но увы, легче не стало.

Увязая в невидимых сугробах, он брел по дну ущелья и бранил свои заплетающиеся ноги. Снег-невидимка вызывал глухое бешенство. Стены фьорда, мрачные и высокие, проплывали мимо, и Гуль представлял себя раненной беззащитной рыбой, угодившей в жутковатый аквариум. Акулы, мурены и кальмары населяли этот загадочный водоем. Отсюда надо было бежать! Бежать во что бы то ни стало.

Глава 7

Уныло прислушиваясь к лязгу металла, Гуль наблюдал за суетой колонистов. Только теперь они не были для него колонистами. Людей, рвущихся в чужие земли, издревле прозывали конквистадорами. Нынешние «конквистадоры» усиленно готовились к очередному набегу. Больше других старался Ригги. Забыв про раненную ногу, погруженный в родную стихию, он любовно пересчитывал трофеи – автоматы, пистолеты, патроны… Имущество, каким бы оно ни было, вызывало у бывшего каптенармуса благоговейный трепет, и лунообразное лицо его лучилось отцовской нежностью и заботой. Неподалеку от него, прямо на камнях устроился Сван. Принимая от приятеля «учтенное» и «оприходованное», он деловито набивал магазины патронами, передергивал затворы и сдвигал оружие в аккуратные кучки.

Говорят, паранойя – болезнь заразная. Гуль склонен был этому верить. Первый успех одурманил людей, – они не собирались останавливаться. Гуль уже не помнил, кому первому взбрела в голову идея навестить Мудрецов, но предложение горячо поддержали. Посматривая со стороны на спорящих, Гуль всерьез подозревал в авторстве Пилберга. Уж слишком умело и целенаправленно тот подогревал словесную схватку. Впрочем, никакой особенной схватки не наблюдалось. Сомневающиеся довольно быстро сменили свое мнение на прямо противоположное, и теперь люди просто-напросто подзаводили друг дружку, чтобы тем самым разжечь если не отвагу, то хотя бы обыденный петушиный кураж. И многомудрый Пилберг на этот раз не язвил и не одергивал, всячески вторя своим «петушкам», подбрасывая в топку разгорающихся страстей полешко за полешком. Чтобы заставить работать мотор ритмично, его предварительно прогревают, – этим и занимался сейчас профессор. Надо было отдать ему должное, момент он выбрал чрезвычайно удачный. Еще не остывшие, люди находились в самом боевом расположении духа, когда проигрывают в карты целые состояния, когда ухарски решаются на чудовищнейшие из авантюр. И все же некая настороженность присутствовала. Мудрецы были не чета двойникам, и, костеря будущего противника на все лады, незадачливые авантюристы, нет-нет, да и поглядывали в сторону матово поблескивающих трофеев. Горы сложенного на камнях оружия сообщали добавочную уверенность.

Горы, четвертое измерение и небесная твердь означали здесь по сути одно и то же. Край так называемых Мудрецов – людей, о которых мало что знали, но о которых любили тем не менее посудачить. Собственно говоря, людьми их называли с большой натяжкой. Более справедливо было бы именовать их колдунами.

Временами, их видели вблизи лагеря – неестественно прямых, высоких, не пытающихся пугливо озираться и сутулиться. В отличие от двойников они появлялись и исчезали подобно привидениям, вполне вписываясь в непостоянство окружающей среды. Возможно, по этой самой причине Мудрецов и боялись. Колонисты чувствовали, что лагерь не был от них изолирован! Это выявилось уже в первые две недели, и начало всему положили сны – красочные, нечеловеческие, посещавшие в любое время суток. Именно они стали первоисточником слухов и сплетен. Парадокс!.. Но в лагере, едва насчитывающем десяток поселенцев, слухи оказались явлением мощным и устойчивым. Шушукаться об увиденном начинали даже такие молчуны, как Трап и Хадсон. И главным симптомом внешнего вмешательства Пилберг назвал тематику слухов. Колонисты принимались рассуждать о вещах, совершенно им не свойственных, ранее никого не интересовавших. И это заставляло настораживаться.