Золотое дно (сборник), стр. 59
ла: «Ой ты грех, ой ты осподи!» — и кинулась на по
веть. Лизку руками хватает, то валенки стягивает, то
платок, а руки у дочери уж не гнутся, и кажется, что
скрипят в плечах, вот-вот обломятся. Побежала Н а
талья за снегом — надо бы в тепло сразу, а где ей
знать это? — снегом да шерстяной рукавицей стала
девку оттирать, до крови ей руки ссадила, тут же на
полости развалила: вся голубая девка-то, титешки си
ние, как два кулачка, и словно звенят. Потом опомни
лась, Кроньку прочь кышнула — мол, отворотись, па
рень ведь большой уже, — хотела одна стащить Лизку
в кухню, а где самой, разве утащишь, хоть и десятерых
на свет принесла, пришлось того же Кроньку на по
мощь звать. Уже в тепле, когда спиртом полили да в
самый жар на печь сунули, зашевелилась Лизка, за
плакала громко, давясь слезами, а тело полыхало ж а
ром, ныло, словно кожу живьем сдирали.
— Да не реви ты, глупо дело! — жалостливо и на
рочито сердито прикрикнула мать. — Эку дорогу бе
жать задумала. А вчера уж милиционер приходил, по
комнатам шарил, все выпытывал, где, грит, дезертир.
Лизка, грит, ваша с заготовок сбежала. Отвечать, грит,
будете.
Не успела мама Наталья досказать, как приходил
милиционер да как грозился, тут и снова заявился он—
словно бы за дверью подслушивал, — в новых вален
ках, губастый, с ядреным красным лицом. Валенки бы
ли высокие, голяшки перекрывали колени, и милици
онер ступал, как на протезах. Зашел, наметанным гла
зом по кухне прошелся, заметил беспорядок.
— Где дезертир?
Наталья сразу на занавеску глянула, милиционер
поймал ее взгляд и, жуя губами, протянул руку к зана
веске, а там — стыд-то какой! — дочь голая лежит:
срам-то какой на всю деревню Снопу! Дернула Н ата
лья мужика за воротник полушубка.
— Не лезь, куда не просят.
— Где дезертир? — не отступал милиционер, еще
больше краснея лицом, и видно стало, как он еще мо
лод и какой усердный службист.
• Ты не ори. В чужом дому находишься, — заве—
лась Наталья. Она будто еще терла твердую, как ка
200

Господи, ведь девчоночка еще — семнадцатый годок,
ей ли такие тяготы переносить?! И до того больно ста
ло в Натальиной груди, что она закричала, не сдержи
вая голоса:
— Ты не страми Совецкую-то власть! Что ты из се
бя прихильника окаянного строишь? Девке-то еще жить
надо да рожать надо, Красной Армии воинов строить. А
она с бревнами волочится.
— Как, как?
— Как-как да и кучка. Что слышал, то и есть. Вон
харю-то наел, немято тело. Тебя бы на заготовки, боль
но хорошо помять, а то только ходишь по деревне да
огузьем трясешь.
— Ну смотри, смотри, — отступил милиционер, не
зная, что сообразить с шальной бабой.
— А я всего насмотрелась: и плохого, и хорошего, и
стыдного, и бесстыдного — и никого теперь не боюсь.
Кронька жался на скамейке под самым образом,
боязливо пугался маменькиного крика, но еще больше
боялся белого полушубка, который густо пахнул овчи
ной и морозом и скрипел, как старые половицы. Кронь
ка егозил на лавке, смотрел то в промороженное окно,
то на печь, где вся малиновая лежала сестра, то на
милиционера и мучительно боялся за мать, и от этой
тревоги в животе у него даже что-то стонало и уркало.
Милиционер угрозливо крикнул на прощанье:
— Я вам покажу, кулацкие прихвостни!— А Н а
талья, совершенно бледная от перепалки и потерявшая
разум, только повернулась к нему спиной и задрала
платье, оголив белое стареющее тело:
— H a-ко, выкуси! Посмотри-ко на себя, сколь ты
хороший да боевой.
А когда милиционер ушел, Наталья отхлынула от
гнева и сразу забоялась: вот придут и заберут ее в ка
талажку, а как дети без нее будут, ведь и Спиря с обо
зом долго не вернется? И заплакала, занюнилась в
три ручья. А Кронька подошел к матери и сказал ло
мающимся баском:
— Я Лизку подменю...
— Да куда тебе. Молчал бы хоть ты-то, не лез ко
мне.
— Я ведь сильный. — Надул живот. — Я маленький,
201

ка, пыжась, и сам испугался своих слов. Но отступать
было поздно и не в его правилах, потому принес поле
но из опечка и пристал к матери: — Бей что есть мочи.
М ать дала Кроньке шлепка под зад, не знала она
такой деревенской забавы, когда парни на околице н а
дувают животы и лупят по ним, проверяя крепость.
Кронькиному животу завидовали, потому что он пучил
ся, как коровье вымя, и гудел, когда по нему били п ал
кой. Может, с того и урчало внутри, когда Кронька
волновался или боялся чего. Н аталья про Кронькин
живот ничего не знала, но, поревев, рассудила, что д е
ваться некуда, и следующим днем отправила сына в
лес на попутной подводе, надоумив, чтобы он набавил
при расспросах себе лет.
Там Кронька быстро налился телом, раздался в
груди; «животной» игры там не было, да и с лесом х ва
тало времени наломаться до великой усталости, но на
палке он перетягивал многих мужиков, и за это его
уваж али.
КАК ОН ВЫ ЖИ Л ?
Н а фронт Кроньку Солдатова взяли зимой сорок
первого, и к осени сорок второго, когда с ним приклю
чилась эта беда, он уже успел вдосталь навоеваться...
Кроня Солдатов и не слышал, как пуля просквозила
его; просто в спешке и горячке подумал он, что сильно
вспотел, просунул под гимнастерку ладонь, чтобы об
тереть грудь, а там сыро. Тут и упал, кровь пошла гор
лом. О казалось, пуля прошла грудь навылет, задела
легкие, и когда Кроня вдыхал в себя прогорклый воз
дух, что-то внутри сипело, и чудилось, что через пуле
вую дырку воздух из легких выливается обратно.
«Словно качают велосипедную камеру», — подумал
Кроня и слабо, как-то в себе, улыбнулся этому сравне
нию, и сразу вспомнился дом, велосипед на повети (тут
смерть стоит, а ему велосипед пришел в пам ять), еще
совсем новенький, с блестящими шишечками на педа
лях и гофрированными резиновыми ручками. Кроня ку
пил его перед самой войной в лесопункте, чтобы уди
вить Снопу, а ездить так и не научился: только раза
202

евого коня, и все мальчишки Снопы бежали следом, но
ровя брякнуть никелированным звонком. Кто-то теперь
будет кататься на нем, может, старшие братья, а мо
жет, и продаст его батя Спиря... И эта мысль пробуди
ла в Кроне страх, ему стало мучительно ж алко себя,
захотелось жить, и он застонал, не открывая глаз. Но
никто не услышал его стона, потому что было не до Кро-
ни Солдатова: немецкие танки уже размяли, разворо
тили гусеницами зенитную батарею и ушли дальше.
Только Кроня еще не знал этого, в его ушах жил
грохот уже умершей канонады, и он думал, что бой про
должается. И, не открывая глаз, Солдатов попросил
застрелить его. Но никто не ответил и не подошел, по
тому что Кроне только показалось, что он сказал, да и
некому было отвечать и даж е застрелить парня. Кро
ня и не узнал, когда потерял сознание, но однажды
ему показалось, что он вынырнул из бездны. Кроня от
крыл глаза: небо было сумрачное и строгое, и откуда-