Фомка-разбойник (сборник), стр. 88
Я просто сказал:
– Тащи-ка обед!
На «Москве» есть буфет. Мы распределили между собой обязанности: Валентин должен заботиться о чае, таскать кипяток, а я – обед и ужин.
В средней части парохода, против машинного отделения, каютки с надписями: «Кухня», «Посудная», «Буфет», «Гранд-манжа».
У грандманжи надо стать в хвост – тут всегда очередь – и получить обед, а вечером ужин.
Сегодня этим делом вместо меня придется заняться Валентину.
Через сутки останавливаемся в Демьян-ском.
Глинистый берег, березовые рощицы.
Где-то дальше по реке Демьянке год назад выпустили американских крыс – ондатр. Они уже расплодились, разбрелись по всей округе. Скоро будет новый промысел у демьянских охотников.
Валентин пишет этюд в каюте. В открытое окно просовывается голова, другая, третья, четвертая…
– Отходи, ребята, – сердится Валентин. – Свет закрыли.
Отстраняются, но скоро опять заглядывают.
Молодые все парни, обветренные лица, рубахи на груди открыты. Их встречаешь на всем пароходе – внизу, наверху, во всех классах. Так табунком и ходят.
Разглядывают этюд.
– Наверху – это форма облаков, – говорит один.
– Правильно нарисовал: облака сейчас перистые и кучевые, – замечает другой.
Мы разговорились. Парни оказались из Астрахани.
– Как вас сюда закинуло?
– Артель мы, ловцы. В Москве контракт подписали: три месяца рыбу ловить за Обдорском. Рыбы, вишь, у них тут полно, а взяться настояще не умеют. Ловят, как при царе Горохе ловили. А мы, вишь, сызмальства по красной рыбе, у нас культура по этой части, лучшие ловцы в СССР считаемся. В артели семеро нас из одной деревни. Старшой – татарин. Хороший мужик, мы его – в случае чего – не выдадим, не бросим. Нас ведь как: где – пожалуйте! пожалуйте! – а где и на кулачки встречают, пострели их зараза. Наших тут много работает, на Обе. Уж не первый год. Рыбницы завели моторные, плавучие садки живорыбные, сбрую всю рыболовную – все по-нашему.
Татарских селений больше нет: мы уже в Земле Югорской – в стране вогулов и остяков. Но не видно и юрт туземцев. Ни одного человека на берегу, ни лодочки на реке.
Принялся ветер, вода почернела. Берег пошел скалами, на скалах – тайга. Мощные кедры над ней покачивают большими головами.
Под скалами на узкой полосе берега – поселок. Уходит вглубь, в падь Самарово [32].
Где я? Что напомнил этот дикий пейзаж?
Ах, да: картина из рассказов Джека Лондона – Клондайк.
Те же безжалостные скалы, черный лес, свирепая река. Край, где нет места неясному выкормышу городов. И люди тут простые, крепкие, как сутунки. Их инструменты – топор да ружье.
Пристань.
Битва у сходней. Волосатые, с громадными узлами, с коваными сундуками за спиной. Прут как на приступ: посадка. В толпе нет ни одного туземца.
Русские – переселенцы.
За пристанью – мокрый луг, огромные круглые стога на низких срубах. Формой напоминают жилища африканских негров. Какие-то люди подходят, сгибаются, лезут под стог, в низенькие двери срубов.
Неужели живут там?
Посадка окончена, движение прекратилось. Я схожу по пустым сходням, опускаю письма в ящик на пристани.
На ящике бумажка:
«Следующая выемка – в четверг».
Узнаю, какой сегодня день. Воскресенье.
«Москва» дает свисток.
Пристань, стога, дома плывут назад.
Никто не машет платком.
«Москва» потянула за собой громадную баржу.
Ветер ревет. Идем вдоль скалистого черного берега. Сумерки.
Через час из всех кают выползают пассажиры, зябко кутаются кто во что. Все возбуждены. Все скучиваются на спардеке. Чувствуется близость какого-то события.
Ветер ревет. Чернеет вода. Сумерки сгущаются.
Сейчас, вот сейчас… То, что должно совершиться, кажется необычайным, почти страшным. Будет встреча. И она неизбежна.
Сейчас Иртыш сольется с одной из величайших рек мира – с Обью.
Могучая, темная, широкая вода. Прямо из воды поднимаются кучи деревьев. Голые островки. Протоки.
Пролетает стадо диких гусей, потом еще, потом один гусь медленно перерезает путь корабля и тяжело, задом оседает на воду.
Идем прямо в берег. В темной тайге светлеют обнаженные скалы. За Северной горой – так называется берег впереди – разрывает облака холодная заря луны.
Под Северной горой – Обь. Рукава рек спутались среди островов. Железная грудь парохода врезается в великую реку. В чёрной воде крутятся пенные змеи.
Справа впереди чуть мелькает на воде огонек: мигалка, фонарь на буйке.
Оставляем его справа. Мы – под черным высоким берегом. Мы – в бурной Оби.
Тут все – одна неразделенная стихия, хаос: вода, камень, небо, тайга. Все одинаково ощутимо – твердо, жестко, грубо. Все перемешано, нагромождено, как на складе железного лома.
Искры летят из трубы парохода, обгоняют его, красно-золотыми тонкими стрелками вонзаются в воду – и пропадают. Таким крошечным, игрушечным кажется пароход.
Ловец молодой из Астрахани, тоскуя, говорит:
– Нам, вишь, ни к чему это. Нам море здешнее поглядеть. Море и у нас опасное, каждый год в нем ловцы устраиваются.
А тут, говорят, еще, вишь, круче, пострели его в единый час.
Зевает.
– Спать пойду.
Темно: уж не различишь на берегу деревьев.
Идём и мы с Валентином в каюту.
В каюте светло, тепло. Сажусь за дневник.
Валентин спит.
Тушу свет.
Качает.
Качает, как в гамаке. Только отчего же от головы к ногам, от ног к голове? За дверьми в коридоре – дробный топот шагов. Топот по крыше. Гулкие удары в борт. Хриплые крики.
Тревога.
Быстро нащупываю выключатель. Свет.
Каюту валяет с боку на бок. Бортовая качка.
Ветер ревет.
Бужу Валентина. Выходим в коридор. Мимо шмыгнула официантка Маруся. Руками на ходу зажала рот, качнулась вперед всем телом, вся зеленая – и юркнула в свою каюту.
Из всех дверей высовываются белые, испуганные лица. Какая-то женщина дрожащими руками завязывает на животе пробковый пояс.
– Да помогите же!
Придерживаемся за качающиеся стены, проходим на палубу.
Темь. Буря. В черном небе – неожиданные звезды.
Обдает паром с борта.
Перед носом парохода вода бурлит, кипит, плюется.
Мы – на якоре. Но якорь тащится по дну. Ветер напирает. Нас тащит вбок – прямо на высокий черный берег – на Северную гору. С другого бока к носу парохода наползает огромная баржа.
Белое лезвие прожектора беспокойно, бестолково рассекает тьму по всем направлениям. Гибель кажется неотвратимой: еще немного – баржа тысячепудовым тараном двинет в пароход, и волны выкинут на берег только щепки.
Молодые ловцы всей артелью у перил.
Разглядывают ползущее на нас темное чудовище – баржу. Обмениваются спокойными словами.
– Гожохонько! Двинет – расшибет ведь.
– А то нет? Погода, вишь, разом сбоку зашла. Очень просто, что и на берег посадит.
Надсадно кричит что-то в рупор командир.
Кажется – с неба: он на мостике.
Громыхает, скрипит, гремит железо.
– Вишь, якорь выхаживают.
– Не поспеть.
– Поспеют.
Ржавый, острый железный коготь показался из воды: вылезает стопудовый якорь.
Лезвие прожектора упирается в баржу – и ломается.
Баржа уже впереди, перед самым носом парохода.
Корма совсем близко.
Чей-то истошный, сумасшедший крик вырывается из общего шума:
– Ка-на-а-ат!
Якорь, уже поднятый над водой, задел протянутый от баржи канат, закачался в воздухе. Черные люди бросились к борту баржи. Ржавый коготь поддел за одно из бревен громадного руля баржи. Лопнуло бревно, как спичка. Взлетело.
– Полундра!
На барже метнулись черные люди от борта, закричали.
Командир сверху:
– Трави якорь, трави!
– Стой! Вира якорь, вира!