Фомка-разбойник (сборник), стр. 87
Толпа на пристани – ошеломляющая смесь всех времен, племен и профессий. В костюме с иголочки джентльменистые моряки Карской экспедиции и рядом – в долгополом кафтане – татарский мулла. Густобородый казак, потомок Ермака, и москвич в черепаховых очках. Самоед в малице и кооператор-еврей в пиджаке. Горячеглазый монгол и чудь белоглазая.
Тобольск – центр округа Уральской области. Центр округа, богатого лесом, пушниной, дичью, рыбой. Центр края, в глухих углах которого туземцы еще только начинают просыпаться от тысячелетнего сна, еще приносят жертвы деревянным идолам, мажут им губы кровью растерзанных в их честь животных. Центр заново после революции открытой страны.
И летом по рекам, снизу и сверху, на великолепных американских пароходах, зимой на санях по терпкому снегу, из глубины дикой земли Югорской и из Свердловска, из Москвы и с полуночного Конца Земли съезжаются сюда люди всевозможных племен, обычаев и специальностей – исследовать, докладывать, налаживать, просить помощи.
Движение, шум, разговор на всех языках.
По вечерам в городском саду верещит кинематограф, и шумно радуются жизни бритые парни в кепках. А под горой сидят на лавочках у ворот седенькие потомки Ермака и потомки Кучума. И тихо тут, как в музее.
Впрочем, в музее здешнем бывает тихо только по ночам. Богатейший краевой музей без отдыха принимает посетителей.
Я увлекся разглядыванием интереснейших коллекций птичьих шкурок, доступных обозрению и понятных только специалистам.
От выставочной части, которую осмотрел я наспех, у меня осталось странное впечатление, наверно, перевитое прежними впечатлениями от ленинградских и свердловского музеев.
За стеклами витрин в шалаше, вокруг красной грудки из материи сделанных углей, сидят неподвижные, неживые люди в шкурах.
Они точно выхвачены из тьмы времен, из времен человеческой предыстории, и застыли, как мумии. Нелепая мысль приходит в голову: если убрать, потушить эти матерчатые уголья, невсамделишный этот огонь, – исчезнут и люди, вызванные из небытия. И конечно, сейчас же спохватываешься: группа-то ведь эта не археологическая, а краеведческая, здесь куклами представлены одновременно с нами живущие люди. Надпись на витрине подтверждает: «Самоедский чум».
Групп в Тобольском музее немного, но всюду развешаны прекрасные фотографии из быта остяков, вогулов, самоедов, стоят плоские витрины-столы, висят картонные щиты с луками, стрелами, ножами и всевозможными предметами обихода туземцев.
Музей помещается на горе. Из его окон как на ладони Иртыш и мыс Подчувашный, где бился когда-то Ермак с Кучумом.
– А там вон, где деревня, – объясняет музейный работник школьникам, – прежде впадал в Иртыш Тобол. В тысяча семьсот шестнадцатом году русло Тобола было искусственно отведено на три версты выше города, чтобы река не подмывала городской берег. Работали пленные шведы.
В счастливом этом музее есть что показать не только за стеклом шкафов, но и за стеклами окон.
Первые два дня мы с Валентином чувствовали себя в Тобольске прекрасно. В городе говорили, что вот-вот снизу должны прийти два больших парохода – «Москва» и «Гусихин». Здесь они разгрузятся и сейчас же опять пойдут на низ.
На третий день дорожный зуд охватил нас, мы побежали на пристань за справками.
На пристани было безлюдно. На дверях с надписью «Справочное» висел замок.
После долгих поисков мы нашли дяденьку типа «человек произошел от обезьяны», как мы потом узнали – сторож. Он сидел на борту пристани и торжественно плевал в воду.
– Скажите, – обратились мы к нему, – не знаете, есть тут кто-нибудь из служащих госпароходства?
Он медленно поднял на нас свои пещерные глаза и заявил хладнокровно:
– Я и есть Госпар.
Потом вытащил из кармана большие, прежде называвшиеся «кондукторскими» часы и приложил их к уху. Часы не тикали. «Госпар» равнодушно отправил их обратно в карман.
Дальше между нами произошел такой разговор:
– Скоро придет «Москва» снизу?
– А кто ее знат.
– А «Гусихин»?
– А кто его знат.
– Нет еще сведений с ближайшей пристани о их прибытии?
– Не знам.
– Скажите, а пока не пришел пароход, нельзя на него билеты забронировать?
– Бронь? Не знам.
– Черт побери! Правила-то у вас есть или нет?
– Правила? Не знам.
– Гм… Ну, так скажите хоть, сколько суток отсюда идет пароход до Обдорска?
– А кто его знат? Какой пароход.
– «Москва», скажем?
– Не знам.
– А «Гусихин»?
– А кто его знат? Какой груз.
– С полным грузом?
– А кто его знат? Кака погода.
– Тысяча чертей и одна гидра! К кому же нам обратиться?
– Кто его знат?
– Дяденька, миленький, и кто тебя выдумал?
– А не знам.
– Ух, да!.. Это самое… Ну, спасибо за разъяснение. Пойдем. Не зимовать же тут с вами.
– А кто его знат? Очень просто, и зазимуете. Случатся.
После этого разговора город показался нам совсем не таким привлекательным, как раньше.
Удивительное дело: теперь только мы обнаружили, что улицы его с совершенно непонятной целью сплошь вымощены плахами. В этом может убедиться всякий, кому не лень выкопать в уличной грязи яму около метра глубины. Там, где случайно грязи нет, в этом еще проще убедиться: споткнешься и тут же сложишь свою голову на плаху.
Еще два дня мы ходили за справками на пристань. И каждый раз повторялся, с небольшими разве изменениями, наш разговор с пещерным Госпаром.
Наконец мы догадались обратиться прямо в окрисполком. Там не только дали нам все необходимые справки, но и заранее выдали «бронь» на каюту до самого Обдорска.
В ту же ночь пришли долгожданные пароходы.
Первой тронулась вниз «Москва».
На её борту мы покинули город Тобольск.
Глава четвертая
Иртыш. – Грандманжа. – Астраханские ловцы. – Самарово. – Волнующая встреча. – Буря. – Малый Атлым и Большой Атлым. – Ружья начинают стрелять сами. – Джигетай и кулан.
Иртыш суров, угрюм. За Тобольском быстро снижается берег, густые таловые джунгли подходят к самой воде. Цвета ржавого железа, вода холодная и неживая, как желатин.
Никто уже не шутит на пароходе. И не поют.
Куличье царство.
С берега на берег перелетают маленькие перевозчики, черныши, фифишки. Кричат травники, мелькают пестрые кулики-сороки. То тут, то там поднимаются с воды утки.
Валентин хватает меня за рукав.
– Гляди, гляди: сейчас разрежет!
Перед самым носом парохода бежит по воде черная с белым на крыльях утка. Она машет крыльями, как руками, улепетывает изо всех сил.
– Раскрошит! – волнуется Валентин. – Будь я гад, раскрошит колесом!
– Уйдет как хочет.
– Не видишь: она же летать еще не умеет!
– Давай на спор? На две грандманжи?
– Смешно прямо!.. Ну, давай. Ставь четыре чая.
– Пошла!
Как раз в эту минуту утка исчезла в воде – и сейчас же широкий нос парохода скрывает от нас то место на воде, где только что была птица.
– Готово! – говорит Валентин. – Тащи чай.
– Идем-ка на левый борт.
Только мы подошли к перилам, черная головка выскочила из воды недалеко от борта.
– Видал?
Но уж головка опять исчезла.
– Обождать! – говорит Валентин. – Еще ничего не доказано. Проходит минута. Черная утка внезапно появляется на гребне поднятой пароходом волны, поворачивает к нам голову и спокойно плывет к берегу.
– Черт!.. Твои две грандманжи!
Я предпочел не объяснять ему, что играл наверняка. Хохлатая чернеть – великолепный пловец и ныряльщик. Она могла взлететь, но предпочла уйти под водой.