Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость, стр. 143

Разумеется, Матье пытался вмешаться. Но с первых же слов понял, что, если он потерпит неудачу, если его отцовский авторитет будет поколеблен, тогда уже дело ничем не поправить. И он выжидал удобного момента, отнюдь не отказавшись от борьбы. Однако эта затянувшаяся распря все сильнее тревожила его. Ведь делу всей его жизни — маленькому народу, порожденному им, маленькому царству, созданному им под благодатными лучами солнца, отныне грозила гибель.

Созидание не может существовать без любви, одна лишь любовь, вызвавшая его к жизни, способна его и увековечить, и кончается оно, как только рвутся скрепляющие его братские узы. И, может быть, тот, кто надеялся оставить после себя дело рук своих в полном расцвете добра, радости и силы, еще увидит его растоптанным, разбитым, поверженным во прах и оно умрет, прежде чем умрет он сам. А ведь еще вчера каким прекрасным и добрым было его творение, — и Шантебле, плодородие которого сказочно увеличивалось от года к году, и мельница, огромное процветающее предприятие, тоже рожденное его замыслом, не говоря уже о других огромных состояниях, приобретенных на стороне, в Париже, его сыновьями-победителями! И ото прекрасное дело, созданное верой в жизнь, разрушат братоубийственные распри, подрывающие самые основы жизни!

Как-то под вечер, когда уже сгущались сумерки последних грустных сентябрьских дней, Марианна попросила подкатить к окну кресло, в котором она угасала от подтачивавшей ее безмолвной тоски. За ней ухаживала лишь Шарлотта, и в доме, что поднялся на месте старого охотничьего домика и сделался теперь слишком просторным для семьи, оставался только ее младший сын, Бенжамен. С тех пор как началась вражда, мать заперла для всех двери своего жилища и решила открыть их лишь в тот счастливый день, когда дети помирятся и придут к ней, как раньше, чтобы обнять друг друга. Но она уже потеряла надежду на эту радость, которая одна только и могла вернуть ее к жизни, принести исцеление. И в этот сумеречный час, когда Матье пришел и сел подле нее, они рука в руке, по старой привычке, молча глядели на расстилавшуюся перед ними долину, на бескрайние поля своего поместья, терявшиеся в тумане, на мельницу там, вдалеке, у берегов Иезы, на ее высокую трубу, из которой тянулся дым, и даже на Париж, что лежал за горизонтом, где подымалось красноватое зарево, подобное пламени огромной кузницы.

Минуты шли. Чтобы хоть немного рассеяться, Матье в этот день долго бродил, дошел до ферм Марей и Лиллебон. Наконец он произнес вполголоса, словно говорил сам с собой:

— Никогда еще пахота не производилась при столь благоприятных условиях. Там, на плоскогорье, усовершенствованный метод обработки значительно улучшил землю. Плуг разрыхлил перегной на осушенных болотах, да и здесь, на песчаных склонах, земли стали плодородней благодаря системе орошения, которую придумал Жерве. С тех пор как поместье перешло в его руки и в руки Клер, ценность его возросла почти вдвое; оно будет процветать и впредь, ибо победы труда не знают границ.

— К чему все это, когда нет больше лада в семье? — прошептала Марианна.

— Потом, — продолжал Матье, помолчав с минуту, — я спустился к Иезе и увидел издали, что Грегуару привезли новую машину, изготовленную специально для него на заводе Дени. Ее как раз разгружали во дворе. По-видимому, она увеличит мощность жерновов и сэкономит на добрую треть затрачиваемую энергию. При таких орудиях земля может давать океаны хлеба и прокормить несметное множество людей: для всех хватит! А машина с каждым своим ритмичным вздохом будет приносить мельнице все новые богатства.

— К чему все это, если они друг друга ненавидят? — повторила Марианна.

Тогда Матье умолк. Еще во время прогулки он принял решение на другой же день поехать в Париж и, ложась спать, сказал об этом жене; заметив ее удивление, он сослался на первый попавшийся предлог: какое-то дело, какой-то старый долг, который необходимо вернуть. Он не мог видеть больше медленного угасания Марианны, подтачивавшего и его самого, и решил действовать, предпринять последнюю попытку к примирению.

Назавтра, приехав в Париж в десять часов утра, Матье прямо с Северного вокзала отправился на завод в квартал Гренель. Прежде всего он хотел повидаться с Дени, который не принимал участия в ссоре. Уже давно, вскоре после смерти Констанс, Дени вместе со своей женой Мартой и тремя детьми перебрался в особняк на набережной. Переезд в этот роскошный, словно замок, дом, который занимал когда-то прежний хозяин, как бы окончательно подтверждал, что завод полностью перешел в руки Фромана-младшего. Правда, Бошену предстояло прожить еще некоторое время, но имя его больше не фигурировало в делах, он уступил последнюю часть своего пая, и взамен ему была выделена рента; в один прекрасный день прошел слух, что после обильного завтрака он скончался на руках своих дам — тетки и племянницы — от апоплексического удара; говорили, что к концу жизни он совсем впал в детство, слишком много ел, слишком много развлекался с милыми дамами, предаваясь утехам, которые были ему уже не по возрасту. Так погиб этот самец-эгоист, обманывавший природу и искавший любви на парижских панелях, — смерть была как бы последним взмахом метлы, которая смела в сточную канаву единственного представителя рода Бошенов.

— Кого я вижу! — весело воскликнул Дени, заметив отца. — Какой добрый ветер занес тебя сюда? Давай позавтракаем вместе. Но я сам на холостяцком положении, только в понедельник поеду за Мартой и детьми в Дьепп, они провели там изумительный месяц.

Потом, когда Дени узнал, что мать больна, что жизнь ее в опасности, он сразу помрачнел, забеспокоился:

— Мама больна, больна опасно! Что я слышу? А я думал, что это просто переутомление, легкое недомогание… Скажи, отец, что же случилось? Вы что-то от меня скрываете, у вас, должно быть, неприятности?

И он выслушал исповедь отца, очень ясную, очень подробную, ибо Матье решился наконец сказать сыну все. Дени был глубоко потрясен услышанным, он словно оказался лицом к лицу с неизбежной катастрофой, которая отныне угрожала и его жизни. И он гневно воскликнул:

— Вот как! Значит, это мои милые братцы довели мать до такого состояния своей идиотской ссорой! Я знал, что они не ладят, мне сообщили кое-какие печальные подробности, но я никогда бы не подумал, что мама и ты настолько этим сражены, что не хотите никого видеть, чуть ли не умереть готовы… Ну уж нет, нет, этому надо положить конец! Я немедленно повидаюсь с Амбруазом. Давай поедем к нему завтракать и решим все на месте.

Ему надо было отдать кое-какие распоряжения, и Матье спустился вниз, на заводской двор, где решил подождать сына. За десять минут, что он в раздумье шагал по двору, далекое прошлое воскресло в его памяти. Когда-то он был здесь мелким служащим и каждое утро пересекал этот двор, приезжая из Жанвиля с тридцатью су в кармане, на завтрак. Это был все тот же уголок заводского царства, с главным корпусом, украшенным большими часами, те же цехи и склады, настоящий городок серых строений, над которыми возвышались две огромные, без устали дымившие трубы. Его сын еще расширил этот город труда, застроив зданиями обширный прямоугольник заводской территории, примыкавший одной стороной к улице Федерации, а другой — к бульвару Гренель. А вот и стоящий в углу хозяйский особняк с фасадом на набережную, которым так гордилась Констанс: кирпичное здание, облицованное белым камнем. Здесь, в своей маленькой гостиной, обтянутой желтым шелком, она принимала гостей, словно королева индустрии. Восемьсот человек работало тут, земля дрожала от непрерывного грохота, завод превратился в одно из крупнейших предприятий Парижа, он выпускал мощные сельскохозяйственные машины, могучие орудия для обработки земли. И отныне его сын волею судеб стал признанным главой этой отрасли промышленности, а его невестка, мать трех очаровательных шустрых ребятишек, принимала теперь своих гостей в желтой, обтянутой шелком гостиной.

И когда растроганный воспоминаниями Матье посмотрел вправо на флигель, где когда-то жил с Марианной и где у них родился Жерве, ему поклонился проходивший мимо старый рабочий.