Снежной ночью у Чистого ручья на Осеннем плесе гость с чашей вина напевает песню о горном фазане
Я укрою Вас собольим палантином,
Предложу вина нефритовую чашу,
Хлопья снега растворяются в кувшине,
И, конечно, холод ночи нам не страшен.
Гость мой прибыл из далекого Гуйяна [201],
Запевая, по-фазаньи он клекочет,
Бамбучок танцует с ветром неустанно,
И фазанка из Юэ [202] ответить хочет.
Ах, как славно эту песенку мы спели!
Так зачем же нам какие-то свирели?
С осеннего склона посылаю советнику Чжану из Палаты императорских регалий и Призванному Вану
Что вам послать отсюда я могу?
Ветвей коричных белые цветы [205].
Луна сверкает, как в ночном снегу,
Друзей далеких вспоминаешь ты,
И, вдохновеньем Шаньского ручья,
Как было там, в Шаньинь, всю ночь горя,
О вас, друзья, до света думал я
И пел «Об удалившихся» [206]… Да зря…
Из Восточного павильона над Цзинси посылаю шаофу Чжэн Э
Вас не было в Восточном павильоне,
Гуляла цапля на речных песках,
Потом взлетела и на горном фоне
Снежинкой показалась в облаках.
Цзинси меня волнует неизменно,
Волна Драконьих врат [208] — что тигра глаз…
Весне конец — раскрылся рододендрон,
В Линъян с удой идти уж минул час [209].
Не найдя монахов в горном монастыре, написал это стихотворение
Тропа заводит в красную лощину,
Побеги сосен оплели врата,
Лишь птиц следы на лестницах пустынных,
И некому впустить меня туда.
Сквозь окна вижу пыльные узоры
На свитках, ниспадающих со стен.
Такое запустенье перед взором,
Что хочется уйти в лесную тень.
Но дивный аромат благовонье наполняло склоны,
Цветов небесных вился рванулся ураган,
Возникла Звучала музыка меж гор зеленых,
И взвыл тоскливо черный обезьян.
Мне стало ясно: бренный мир оставив,
Они ушли совсем в иные дали.
Станс о горной фазанке
Над Горьким бамбуком осенняя всходит луна,
На горьком бамбуке [213] — фазанки печальная тень,
За дикого яньского [214] гуся выходит она:
«Меня он на север увозит на склоны Яньмэнь [215]!»
Хлопочут подружки, стараясь ее остеречь:
«Южанку обманет, как водится, северный гусь,
Мороз над Заслоном Багровым [216] свиреп, точно меч,
Захочешь в Цанъу [217], он ответит тебе — не вернусь.»
«Нет, я с этим гусем лететь не могу, хоть умри!» —
Так, слезы на перья роняя, она говорит.
Вот и поднялся он на «Большую башню», как именовалась гора Далоу в 40 км от г. Чичжоу, формой напоминающая легкую постройку. Здесь он не раз бродил, ища сурик, из коего посвященные даосы изготовляли Эликсир бессмертия, смотрел в сторону запада, где осталась покинутая им столица, а в мыслях его уже восток, город Янчжоу, куда, устремляясь к Восточному морю, в котором на гигантских черепахах плавают острова бессмертных святых, воды Реки уносят горькие слезы одинокого странника, скитальца, чуждого этому миру. Поэт, остро переживавший свои неудачи при дворе, стоит перед дилеммой — найти сурик, чтобы приготовить эликсир бессмертия, или раствориться в простоте бытия, но — все же в «заоблачных высях».
Ночую на озере Креветок
От Желтого пика нас гонит рассветный петух,
Чтоб к озеру Ся нам добраться в закатную пору.
Из темного леса торчит серебристый бамбук —
То струи дождя исчеркали застывшую гору.
Искателей сурика, нас ожидает ночлег
На утлом челне среди лотоса листьев зеленых.
Распахнуто небо полночное, и человек
В сверкании звездных потоков стоит, ослепленный.
А утром — к Далоу, где сурик мы сможем найти
На тропах извилистых или в лощинах тенистых…
А что если мне к старику-дровосеку уйти
И рубкой деревьев заняться в заоблачных высях?
На Осеннем плесе Ли Бо упорно работал над страстным манифестом своего мировоззрения циклом «Дух старины» (Гу фэн), 59-ю стихотворениями, создававшимися поэтом в течение всей жизни.
*Мир Путь утратил, Путь покинул мир*
Мир Путь утратил, Путь покинул мир [219],
Давно забыт тот праведный Исток,
Трухлявый пень сегодня людям мил,
А не коричных рощ живой цветок [220].
И потому у персиков и слив
Безмолвно раскрываются цветы.
Даны веленьем Неба взлет и срыв,
И мельтешения толпы пусты…
Уйду я, как Гуанчэн-цзы, туда,
В Неисчерпаемости ворота [221].
(из цикла «Дух старины», № 25)
