Будет больно, стр. 10

Дерьмо хуже некуда.

Всю эту псевдонаучную чушь с арийской расой я слышу с детства, но отец, как маньяк, помешан на ней и вдалбливает мне в голову эту хрень о превосходстве и прочей мути. Что все окружающие лишь мусор, люди второго сорта, созданные для обслуги и выполнения твоих прихотей.

Он наказывает меня с восьми лет, всегда ремнем, по обнаженной спине, оставляя следы, шрамы. Их стало больше за эти годы, и моя ненависть выросла, зарубцевалась, и ее уже ничем не вывести.

Как-то, когда мне исполнилось восемнадцать, и я посчитал себя достаточно сильным, спросил у отца, не боится ли он, что я дам отпор? На что он посмеялся мне в лицо и сказал, что после этого он уничтожит меня, да так, что я имени своего не вспомню. Вот тогда я включил мозг и выключил эмоции.

Я принимал наказания и ждал, когда смогу сбежать, но родилась Марта, а потом выросла, и теперь я чувствую, что этот мудак может переключиться на нее для получения большего удовольствия. Этого допустить нельзя, и поэтому нужно думать, как от него избавиться.

– Арни! Арни, ты меня слушаешь?

– Слышу, слышу, Маша, я все слышу.

Вербина не затыкается, как радиоволна, рассказывает, как ее в очередной раз отшил Макс, как она уверена, что у него кто-то есть, что он кого-то трахает, и этот «кто-то» – его мачеха. Вербиной можно дать за сообразительность Хрустальную Сову клуба «Что? Где? Когда?». Я же вспоминаю вчерашний вечер с отцом в его кабинете, стараясь не опираться на спинку дивана в ресторане, сегодня буду футболку снимать с мясом.

Я не ходил в универ, я был занят своими очень важными делами, продал схему по отмыву денег одним непорядочным гражданам, а другим рассказал, как уклониться от уплаты налогов. Отец бы мной гордился. Но он все это знает, сам применяет, но там схемы более замысловатые и суммы с бо́льшим количеством нулей.

– Так что ты скажешь?

– Стейк здесь дерьмо.

– Арни!

Толкаю тарелку, наблюдаю, как за столик у окна, по диагонали от меня, садятся две девушки. Одна в таком мини, что видны трусы, но в сапогах, с накачанными губами и внешностью, как у половины столицы, так что их трудно различить, словно они из одного инкубатора. А вот другая, нежная блондинка с небрежно собранным пучком волос, моя секси-ириска-училка в строгой юбке-карандаш и блузке.

Вчерашний поганый вечер и этот день испаряются, как только я вижу Софию. Мне хочется попробовать снова ее губы на вкус и узнать, как ее называли в детстве, София Валерьевна – слишком официально. Мне становится плевать на отца, на все, что меня окружает, на Машку и ее страдания по Максу, даже на то, что у него роман с мачехой.

– Ты тоже так считаешь?

– Что?

– Что стейк дерьмо?

– Я вообще не о том, Арни, – Вербина кривит губы, закатывает глаза. Она ждет сочувствия и чтобы я снова дал ей денег, но это уже не прокатит.

– Мария, послушай меня сюда, – двигаюсь ближе, продолжая наблюдать за губастой и моей ириской. Интересно, что она подумала, увидев на своем столе цветы и банку с конфетами? – И запомни, Макс не твоя собственность, он не твой парень, и ты не имеешь на него никаких прав. Оставь его.

– Но…

– Если не сейчас, то потом Макс скажет тебе много нехороших слов, они тебя обидят, ты заплачешь, не исключено, что сделаешь какую-нибудь глупость типа: напьешься, дашь какому-нибудь парню или закинешься дурью с большого огорчения. Но ничего из этого тебе не поможет. И нет, денег я тебе больше не займу, хочешь себя разлагать – без меня, а еще – продолжишь что-то в этом духе, я насчет дури, то я организую тебе лечебницу.

Машка обиделась, сжала губы, схватила свою куртку и сумку, дернулась.

– Ну и хрен с тобой! – процедила сквозь зубы, спасибо, что не устроила сцену, и ушла, а я продолжал наблюдать за Софией с подружкой – по виду из эскорта девица – и наслаждаться.

Когда же наконец губастая встала и направилась к выходу, оставив мою ириску одну, решил нарушить ее одиночество, София была явно чем-то огорчена.

– Куда собралась, ириска? – подсел, перекрывая пути отступления, вдыхая аромат Софии и дурея от него.

– Я ваш педагог, Арнольд, а не какая-то там ириска.

– Ты когда так говоришь, я возбуждаюсь. Веришь? Хочешь, покажу? Или может быть, ты, как педагог, научишь меня чему плохому?

Чувствую, как София напрягается, а я действительно возбужден, даже про спину забыл. Двигаюсь ближе, не прикасаясь, а у самого́ ладони горят, как я хочу потрогать ее во всех местах, даже в самых сокровенных, и не только руками.

Я хочу пропитаться ее ароматом, слушать ее стоны, видеть в карих глазах желание и голод. И чтобы никто, ни одна мразь не смела прикасаться к ней.

– Тебе понравится.

– Что?

– То, что мы с тобой будем делать.

– Арн…

– Чш-ш… молчи… прошу тебя…

Не даю сказать, вся эта чушь про педагога и ученика порядком надоела. Я мужчина, а не пацан. Провожу пальцами по губам, трусь носом о висок Софии, я словно ловлю свой кайф, свою нирвану, я не здесь.

Рядом с ней я в другом измерении, где нет никого кроме нас. Где я живу, а не выживаю, мечтая избавиться от отца.

Глава 11

– Останови здесь.

– Почему?

Резонный и вполне понятный вопрос Арнольда, который, повернувшись в мою сторону, практически не глядя на дорогу, заглянул в глаза. Вроде бы в моей просьбе нет ничего особенного, но я бы не хотела, чтобы он останавливался около подъезда моей тетушки.

Чтобы она не могла увидеть из окна, как меня кто-то подвозит на дорогой машине, либо соседки-сплетницы, которые потом могут ей обо всем донести. Вообще, я трусиха. Да, всегда такой была.

Для меня было важно, что подумают люди и что скажут, и это было для меня нормально. Каждое свое действие, движение и слово я анализировала и старалась никогда никого не огорчать. Тем самым я теряла сама себя. Мое собственное «я» до сих пор не знает, что же ему надо.

За Андрея я вышла замуж, потому что, во-первых, была сражена его напором, но сейчас я понимаю, что он просто не дал мне выбора, а во-вторых, тогда очень тяжело болела мама.

Я не знала, что будет дальше, была потеряна, нам нужна была какая-то поддержка, в том числе и материальная. Но сыграл и другой фактор: я понимала, что, когда мама уйдет от меня, я останусь совсем одна.

Может быть, из-за этого страха я согласилась выйти замуж за Андрея, уговаривая себя, что люблю его, что он самый лучший мужчина на свете, что он мой первый, единственный.

Но оказалось, это все неправильно. Мне тридцать лет, скоро будет тридцать один. Я, так сказать, разменяла четвертый десяток, но все еще запутавшаяся в своей жизни девчонка, которой нужно, чтобы кто-нибудь расставил все по местам и разложил ей по полочкам, как нужно жить.

Но мне нужно научиться делать это самой.

Я была домашней девочкой, играла на фортепиано, обожала языки, много читала. Жила в мной придуманной сказке, и естественно, ждала принца. Принц появился, но оказался не таким, каким я себе его представляла, и это тоже естественно.

Но хорошо, что у меня хватило смелости после трех лет брака дать отпор этому принцу, который все никак не хотел меня отпускать. Я даже ушла с одной большой спортивной сумкой, затолкав туда все вещи, которые только могла собрать, оставив много чего своего в его квартире и семейном загородном доме Романовых, где для нас была отведена своя спальня.

И я даже не хочу туда возвращаться и все это забирать. Нет. Ни за что на свете. Пусть все выкинут на помойку, я проживу и без тех вещей.

– Арнольд, я тебя прошу, не надо останавливаться около подъезда.

– Почему? Ты стесняешься моей машины?

Было бы странно стесняться «Бентли».

– Боже мой, нет, конечно. Я стесняюсь того, что подумают.

– А тебе не все ли равно?

Не в бровь, а в глаз, как говорится.

Да, мне должно быть все равно, но мне почему-то не все равно. И от этого тоже надо избавляться.

– Потому что кто-то может подумать, что между нами есть некие отношения.