"Фантастика 2024-180". Компиляция. Книги 1-29 (СИ), стр. 1644

Вспомнив об этом, я представил такой же излучатель, только более мощный и поднятый на большую высоту, например, с помощью башни. Да, во время войны ученые искали разные, порой даже самые фантастические способы победить врага. Могли вспомнить и об излучателе Рюмина. Даже скорее всего так и было. Проект товарища Переведенского, в сочетании с изобретением моего друга должен был заинтересовать органы. Не для войны, которая уже кончилась и даже — не для войны будущего, а для обеспечения тотального контроля на умами советских граждан. Легко представить, как на Башне, воздвигнутой посреди большого промышленного центра, вращаются излучатели Рюмина, заставляя рабочих трудиться до полного изнеможения и петь от счастья труда.

Утром, когда за мной пришли, я уже понимал, что похищенный мною с профессорского стола набросок, мог быть намеренно оставлен Переведенским, чтобы я клюнул. Такие как я нужны были будущему академику, даже если весь его проект чистый блеф, вроде процветавшей тогда лысенковщины. Как бы то ни было, создание этой Башни невозможно без соблюдения строжайшей секретности, без забора и проволоки под током, без охраны с овчарками, ну и без группы высоколобых заключенных, которые, несмотря на свое унизительное положение, все же одержимы научным любопытством и готовы за пайку землю носом рыть, лишь бы придумать, как с помощью радиоизлучения воздействовать на подкорку человеческого мозга.

Услышав шум в столовой, я накинул халат и вышел из кабинета. Открывая дверь, я понимал, что увижу, и не слишком удивился, хотя и ёкнуло сердечко, когда навстречу мне шагнул человек в кожаном пальто. Еще на нем была широкополая, по довоенной моде, шляпа. Правую руку незнакомец в кармане.

— Евграф Евграфович Третьяковский? — осведомился тот суконным казенным голосом.

Позади него появилась моя тогдашняя сожительница, испуганно на меня таращась.

— Да, я Евграф Третьяковский, — сказал я.

— Капитан государственной безопасности Ярыжкин, — представился он и добавил сакраментальное. — Вы арестованы!

— Причина? — спросил я, гулко сглотнув слюну.

— Вы подозреваетесь в государственной измене!

Сожительница ахнула, зажав рот ладонью, потом глаза ее закатились и она рухнула на ковер. Все в этой квартире принадлежало ей, даже бухарский халат, что был на мне. И неизвестно чего она больше испугалась в тот момент — моего ареста или возможной конфискации имущества? Я машинально рванулся к сожительнице, но в столовой вдруг возникли еще двое, которые были в форме сержантов МГБ, подняли и переложили потерявшую сознание хозяйку квартиры на диван.

— Насчет жены не беспокойтесь, гражданин Третьяковский, — сказал Ярыжкин. — Вам сейчас лучше подумать о себе.

— Простите, но я как-то раньше обходился без советов тайной полиции! — дерзко сказал я, нарываясь на мордобой.

— Напрасно, — невозмутимо откликнулся тот. — Я только что хотел посоветовать вернуть украденный у профессора Переведенского документ, не дожидаясь обыска. Откровенно говоря, не люблю я этой тягомотины. Да и супруга ваша — дама крайне впечатлительная.

— Она мне не супруга.

— Не важно. Так как насчет документа?

— Не понимаю, о чем вы?

— О том, что лежит в кабинете, в ящике письменного стола.

— Позвольте убедиться?

— Пожалуйста, но в моем присутствии.

И гэбэшник последовал за мною. В кабинете он принялся с интересом осматриваться.

— Мне всегда любопытно взглянуть, как устраиваются мои подопечные, — пробормотал чекист. — Тем более — ученые… Хотя я всяких повидал — и ученых и дипломатов и инженеров и военных… Одни грубят, другие плачут, третьи за пистолет хватаются… Вы вот — ерничаете…

Выдвинув ящик, я вытащил похищенную бумажку. Хотя понятия не имел, откуда гэбэшнику известно, что она лежала именно в ящике стола, а не была спрятана, скажем, между книгами?

— Вот и правильно! — обрадовался Ярыжкин, аккуратно складывая листок пополам и пряча его во внутренний карман. — К чему эти бессмысленные запирательства. Теперь можете собираться.

Когда меня проводили мимо сожительницы, она уже не валялась в обмороке, а сидела на диване, поджав стройные ноги и глядя на меня как на отработанный материал. Понятно, откуда чекисту известно о местоположении документа.

— То есть тебя сдала сожительница? — спросил я Графа, когда он налил себе уже не чаю, а вермута.

— Да. Скорее всего ей позвонили с Лубянки и попросили посмотреть, где хранится такой-то документ. Она порылась в моих бумагах, нашла его и доложила… Ну да черт с ней! Слушай дальше… Черный «опель», как я и предполагал, свернул с проспекта Маркса на площадь Дзержинского и въехал в задний двор здания бывшего страхового общества «Россия». Сидя между двумя гэбэшниками, столь заботливо переложившими на диван мою стукачку сожительницу, я не испытывал ни страха, ни злости. Напротив, все случившееся выглядело логичным развитием событий. Я бы скорее был удивлен, повернись события как-то иначе. Если существовал проект этой «Башни», никто хоть сколь-нибудь причастный не мог быть оставлен в покое. Бумажка на столе профессора была лишь приманкой в мышеловке. Подозрение в измене — обычный предлог для ареста. Переведенскому нужен легальный повод, чтобы включить меня в проект без моего согласия.

На этот раз перед мною, скромным ветераном, распахнули не только калитку, но и ворота целиком. Правда, в само здание Лубянки меня не провели, а сразу направили в боковую пристройку, а внутри нее, отворив тяжелую железную дверь, спустили в подвал. Я шел под конвоем все той же пары чекистов по неширокому коридору, с толстыми горячими трубами под потолком, пока не угодил в обширное помещение. Что бы это ни было, на тюремный карцер оно явно не походило, скорее — на кинозал. У белого экрана, занимающего целую стену, полукругом сидели люди в штатском. Свет был погашен, но в мерцании экрана я отчетливо видел хрустальные бра, развешенные по стенам, обшитым панелями темного дерева.

Как ни странно для столь серьезного учреждения, но откуда-то доносилась музыка. Кажется, это была прелюдия фа минор Баха. И это оказались далеко не все странности. В одном из углов я заметил ничто иное, как ломберный столик, за которым сидело несколько мужчин в самых настоящих смокингах и они со смачным шлепком метали карты. Пол оказался выстлан навощенным паркетом, который матово поблескивал в молочном мерцании экрана. Портили эту картину только часовые в форме войск МГБ, что стояли у входа. Когда я переступил порог этого, то ли кинозала, то ли места проведения светской вечеринки, мои конвоиры вышли и затворили за собой дверь. Один из присутствующих оказался самим профессором Переведенским. Как и остальные, он тоже был в смокинге. И разведя руки, словно собирался меня обнять, воскликнул:

— А вот и гражданин философ! Товарищи ученые, имею честь представить Евграфа Евграфовича Третьяковского, ученого, подающего большие надежды, пока еще в степени начинающего, но в скором времени, я надеюсь, он станет одним из крупнейших деятелей науки нашего государства.

Люди в смокингах одобрительно зааплодировали. Из-за столь сумеречного освещения я не сразу разглядел в этой кучке хорошо, но не к месту одетых мужчин своего брата.

— Брата? — удивился я. — Он что, тоже был арестован?

— Отнюдь… — вздохнул лжеписатель. — Миний весьма удивился, увидев меня в этом странном месте… Мы хоть и близнецы, но… Не знаю, замечал ли кто-нибудь, что наши глаза отличаются оттенками? У меня они серо-голубые, а у него почти зеленые, словно природа так и не смогла определиться с их цветом.

— В чем дело, Граф? — с неподдельной тревогой спросил он.

— Разве ты не знаешь? — удивился я.

— Поверь — нет.

— Мне шьют госизмену.

— Какого черта! — возмутился он. — Они что, не знают, чей ты брат⁉

Братишка мой тогда был в фаворе у самого Хозяина.

— Знают, разумеется, но им нужна моя голова, — ответил я, — надеюсь, что — в качестве мыслительного аппарата, а там будет видно…